- Что? - обиделся Оливейра. - Не видишь разве - это настоящая кедровая доска. Разве можно ее сравнить с вашим сосновым барахлом. Спокойно переходи на мою, не бойся.
- А ты что скажешь, Ману? - спросила Талита, оборачиваясь.
Тревелер, собираясь ответить, оглядел место соединения досок, кое-как перевязанное веревкой. Сидя верхом на доске, он чувствовал: она подрагивает, не поймешь, приятно или неприятно. Талите достаточно было упереться руками, чуть-чуть продвинуться вперед - и она оказывалась на доске Оливейры. Конечно, мост выдержит, сделан на славу.
- Погоди минутку, - сказал Тревелер с сомнением. - А ты не можешь дотянуться до него оттуда?
- Конечно, не может, - сказал Оливейра удивленно. - Зачем это? Ты хочешь все испортить?
- Дотянуться до него я не могу, - уточнила Талита. - А вот бросить ему кулек - могу, отсюда это легче легкого.
- Бросить, - расстроился Оливейра. - Столько возились, а под конец хотят просто бросить - и все.
- Тебе только руку протянуть, до кулька сорока сантиметров не будет, - сказал Тревелер, - и незачем Талите добираться до тебя. Бросит тебе кулек - и привет.
- Она промахнется, как все женщины, - сказал Оливейра. - И заварка рассыпется по мостовой, я уж не говорю о гвоздях.
- Не беспокойся, - сказала Талита и заторопилась достать кулек. - Может, не в самые руки, но в окно-то попаду.
- И заварка рассыпется по полу, а пол грязный, и я потом буду пить мерзкий мате с волосами, - сказал Оливейра.
- Не слушай его, - сказал Тревелер. - Бросай и двигай назад.
Талита обернулась и посмотрела на него, чтобы понять, всерьез ли он. Тревелер глядел на нее: этот его взгляд она хорошо знала и почувствовала, как ласковый озноб пробежал по спине. Она сжала кулечек и примерилась.
Оливейра стоял опустив руки; казалось, ему было совершенно все равно, как поступит Талита. Он пристально посмотрел на Тревелера поверх головы Талиты, а Тревелер так же пристально смотрел на него. «Эти двое между собой перекинули еще один мост, - подумала Талита. - Упади я сейчас, они и не заметят». Она глянула на брусчатку внизу: служанка смотрела на нее разинув рот; вдалеке, из-за второго поворота, показалась женщина, похоже, Хекрептен. Талита застыла, опершись о доску рукой, в которой сжимала кулечек.
- Ну вот, - сказал Оливейра, - Этого следовало ожидать, и никто тебя не переменит. Ты подходишь к чему-то вплотную, кажется, ты вот-вот поймешь, что это за штука, однако ничего подобного - ты начинаешь крутить ее в руках, читать ярлык. Так ты никогда не поймешь о вещах больше того, что о них пишут в рекламе.
- Ну и что? - сказал Тревелер. - Почему, братец, я должен подыгрывать тебе?
- Игра идет сама по себе, ты же суешь палки в колеса.
- Но колеса запускаешь ты, если уж на то пошло.
- Не думаю, - сказал Оливейра. - Я всего-навсего породил обстоятельства, как говорят образованные люди. А игру надо играть чисто.
- Так, старина, всегда говорят проигравшие.
- Как не проиграть, если тебе ставят подножку.
- Много на себя берешь, - сказал Тревелер. - Типичный гаучо.
Талита знала, что так или иначе, но речь шла о ней, и не отрывала глаз от служанки, которая застыла на стуле, разинув рот. «Что угодно отдам, лишь бы не слышать, как они ссорятся, - подумала Талита. - О чем бы они не говорили, по сути, они всегда говорят обо мне, это не так, но почти так». Ей подумалось: выпустить бы кулечек из рук, он угодит прямо в открытый рот служанки, вот смешно-то, наверное. Но ей было совсем не смешно, она чувствовала другой, натянувшийся над ее головой, мост, по которому туда-сюда пробегали то слова, то короткий смешок, то раскаленное молчание.
«Как на суде, - подумала Талита. - Судебный процесс, да и только».
Она узнала Хекрептен, которая подходила к ближайшему углу и уже смотрела вверх. «Кто тебя судит?» - сказал в это время Оливейра. Но судили не Тревелера, судили ее. Она почувствовала что-то липкое, как будто солнце пристало к затылку и к ногам. Сейчас ее хватит солнечный удар, наверное, это и будет приговором. «Кто ты такой, чтобы судить меня», - возразил Ману. Но это не Ману, а ее судят. А через нее - вообще неизвестно что судят, разбирают по косточкам, в то время как дурочка Хекрептен машет левой рукой, делает ей знаки, словно это с ней, того гляди, случится солнечный удар и она свалится вниз, на мостовую, окончательно и бесповоротно приговоренная.
- Почему ты так качаешься? - сказал Тревелер, сжимая доску обеими руками. - Ты ее раскачиваешь. Осторожней, мы все полетим к чертовой матери.
- Я не шевелюсь, - жалобно сказала Талита. - Я просто хотела бросить кулечек и вернуться в комнату.
- Тебе голову напекло, бедняга, - сказал Тревелер. - Да это просто жестоко, че.
- Ты виноват, - разъярился Оливейра. - Во всей Аргентине не сыщешь другого такого любителя устроить заварушку.
- Эту заварил ты, - сказал Тревелер объективно. - Давай скорей, Талита. Швырни ему кулек в физиономию, и пусть отцепится, чтоб ему было пусто.
- Немного поздно, - сказала Талита. - Теперь я уже не уверена, что попаду в окно.
- Я тебе говорил, - прошептал Оливейра, который шептал очень редко и только в тех случаях, когда готов был на что-нибудь чудовищное. - Вот уже и Хекрептен идет, полны руки свертков. Только этого нам не хватало.
- Бросай как угодно, - сказал Тревелер нетерпеливо. - Мимо так мимо, не расстраивайся.
Талита наклонила голову, и волосы упали ей на лоб, закрыв лицо до самого рта. Ей приходилось все время моргать, потому что пот заливал глаза. На языке было солоно, и колючие искорки, крошечные звездочки сталкивались и скакали по деснам и небу.
- Подожди, - сказал Тревелер.
- Ты - мне? - спросил Оливейра.
- Нет. Подожди, Талита. Держись крепче, я сейчас протяну тебе шляпу.
- Не слезай с доски, - попросила Талита. - Я упаду вниз.
- Энциклопедия с комодом крепко держат. Не шевелись, я мигом.
Доски чуть подались вниз, и Талита вцепилась в них из последних сил. Оливейра, желая удержать Тревелера, свистнул что есть мочи, но в окне никого уже не было.
- Ну и скотина, - сказал Оливейра. - Не шевелись, не дыши. Речь идет о жизни и смерти, поверь.
- Я донимаю, - проговорила Талита тоненьким, как ниточка, голосом. - Всегда так.
- А тут еще Хекрептен, уже поднимается по лестнице. И она на нашу голову, боже ты мой. Не шевелись.
- Я не шевелюсь, - сказала Талита. - Но мне кажется, что…
- Да, но совсем чуть-чуть, - сказал Оливейра. - Ты только не шевелись - это единственный выход.
«Вот они и осудили меня, - подумала Талита. - Мне остается только упасть, а они будут жить дальше, будут работать в цирке».
- Почему ты плачешь? - поинтересовался Оливейра.
- Я не плачу, - сказала Талита. - Я потею.
- Знаешь, - сказал Оливейра, задетый за живое, - может, я и грубая скотина, но никогда еще не путал слезы с потом. Это совершенно разные вещи.
- Я не плачу, - сказала Талита. - Я почти никогда не плачу, клянусь тебе. Плачут такие, как Хекрептен, которая сейчас поднимается по лестнице с полными руками. А я, как птица лебедь, я с песней умираю, - сказала Талита. - Так Карлос Гардель поет на пластинке.
Оливейра закурил сигарету. Доски пришли в равновесие. Он с удовлетворением вдохнул дым.
- Знаешь, пока этот дурак Ману ходит за шляпой, мы могли бы поиграть с тобой в «вопросы-на-весах».
- Давай, - сказала Талита. - Я как раз вчера приготовила несколько.
- Очень хорошо. Я начинаю, и каждый задает по одному вопросу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136