И притом в самый что ни на есть путаный момент его хаотических порывов, не то потом ему самому трудно будет выбраться из собственной паутины. Не отрываясь от мате, Оливейра уступал и припоминал что-нибудь из своей прошлой жизни или отвечал на вопросы. И сам спрашивал, с иронией, интересовался подробностями погребения или поведения людей. И лишь изредка впрямую спрашивал о Маге, однако видно было, подозревал, что ему скажут неправду. В Монтевидео, в Лукке, где-нибудь в Париже. Грегоровиусу подумалось, что, догадайся Оливейра, где может находиться Лусиа, он бы стремглав выбежал из комнаты. Похоже, его специальность - пропащие дела. Сперва дать делу пропасть, сперва потерять, а потом нестись искать как сумасшедший.
- Адголь будет смаковать каждый день в Париже, - сказал Оливейра, меняя заварку. - Если она ищет ада, то тебе достаточно показать ей что-нибудь здешнее. Скромненькое, однако заметь, что и ад подешевел. Сегодняшнее nekias []: проехаться в метро в половине седьмого или сходить в полицию продлить carte de s?jour [].
- А тебе бы хотелось все по большому счету и с парадного входа, да? Поговорить с Аяксом, с Жаком Алеманом, с Кейтелем, с Тропманом.
- Конечно, но что поделаешь, если сегодня у нас главный вход - дыра унитаза. Впрочем, этого даже Тревелер не поймет, а уж он-то кое в чем разбирается. Тревелер - мой друг, ты его не знаешь.
- Ты, - сказал Грегоровиус, глядя в пол, - путаешь игру.
- Каким образом?
- Не знаю, но чувствую. Сколько я с тобой знаком, ты все время ищешь что-то, но такое ощущение, будто то, что ты ищешь, у тебя в кармане.
- Об этом еще мистики говорили, хотя и не упоминали кармана.
- А заодно портишь жизнь многим людям.
- Они сами на это идут, сами. Им не хватает одного маленького толчка, я только мимо прохожу, а они уже готовы. Дурных намерений у меня не было. Ничего плохого я не хотел.
- Но что ты все-таки ищешь, чего добиваешься, Орасио?
- Права на жительство.
- Здесь?
- Это метафора. А поскольку Париж - тоже метафора (я слышал, ты сам говорил), то мои желания вполне естественны.
- Но при чем тут Лусиа? И Пола?
- Неоднородные величины, - сказал Оливейра. - Ты полагаешь, что если они женщины, то их можно стричь под одну гребенку? Разве они тоже не ищут себе удовольствия? А ты сам, такой вдруг пуританин, ты сам втерся сюда разве не благодаря менингиту или не знаю, что там нашли у мальчика. Хорошо еще, что мы с тобой не слишком щепетильны, все-таки отсюда одного вынесли ногами вперед, а другого могли вывести в наручниках. Сюжет трагический, прямо для Шолохова, уверяю. А мы себя даже не стали презирать, в этой комнате так уютно.
- Ты, - сказал Грегоровиус, снова глядя в пол, - путаешь игру.
- Растолкуй, братец, что ты имеешь в виду, сделай милость.
- У тебя в голове, - упорствовал Грегоровиус, - засела идея имперского величия. Ты говоришь - право на жительство, право на город? Да нет, право властвовать над городом. А досада твоя - от незалеченного честолюбия. Ты ехал сюда и думал, что у площади Дофин тебя ждет твоя статуя в полный рост. Единственное, чего я не понимаю, - твоей техники. А честолюбие твое вполне законное. Ты достаточно необычен во многих смыслах. Однако же до сих пор все, что ты делал, насколько я вижу, противоположно тому, что делали бы на твоем месте другие честолюбцы. Этьен, например, я уж не говорю о Перико.
- А, - сказал Оливейра, - все-таки, похоже, глаза тебе даны не зря.
- Совершенно противоположно, - повторил Осип, - но при этом от честолюбия не отказывался. И вот этого я объяснить не могу.
- Ох уж эти мне объяснения… Все так запутанно, братец. А ты представь, что это твое честолюбие дает плоды, только если от него откажешься. Нравится тебе такая формула? Это не совсем то, что я хотел тебе сказать, но то, что я хотел, невыразимо. Вот и приходится крутиться, как собака за собственным хвостом. Хватит с тебя, чертов черногорец, я сказал все, даже о праве на город.
- Смутно понимаю. Значит, ты… Надеюсь, все-таки ты не пойдешь по пути тотального отказа или чего-нибудь в этом же роде.
- Нет, нет.
- Тогда, значит, отказ мирской, назовем это так?
- И это не так. Я ни от чего не отказываюсь, просто поступаю так, чтобы все сущее отказалось от меня. Разве не знаешь: когда прорывают ход, землю роют, роют и отбрасывают подальше.
- Так, значит, право на город…
- Вот именно, теперь ты близок к истине. Вспомни слова: «Nous ne sommes pas au monde» []. А теперь заостри осторожно эту мысль.
- Значит, все честолюбие - лишь для того, чтобы каждый раз начинать все с нуля?
- Понемножку, почти что ни с чего, так, с ничтожной малости, о суровый трансильванец, о похититель женщин, попавших в затруднительное положение, о сын трех матерей, умевших разговаривать с духами.
- И ты, и другие… - пробормотал Грегоровиус, отыскивая трубку. - Какая пошлость, боже мой. Вы, разбойники, посягнувшие на вечность, воронка, засасывающая небеса, сторожевые псы господа бога, нефевибаты. Хорошо еще, нашелся образованный человек и может вас всех назвать своими именами. Космические скоты.
- Ты делаешь мне честь подобными определениями, - сказал Оливейра. - Доказательство того, что ты начинаешь понимать, и неплохо.
- А я лучше буду дышать кислородом и водородом, как повелел нам господь бог. Моя алхимия не такая хитроумная, как ваша, меня интересует только философский камень. Крошечный окопчик рядом с твоими воронками, унитазами и онтологическими изъятиями.
- Давно у нас не было такой славной метафизической беседы, не находишь? Это не разговор друзей, а состязание снобов. Рональд, например, испытывает перед ними ужас. И Этьен тоже не выходит за пределы солнечного спектра. А с тобой - полный порядок.
- Мы и вправду могли бы подружиться» - сказал Грегоровиус, - если бы в тебе было хоть что-нибудь человеческое. Подозреваю, Лусиа говорила тебе то же самое, и не раз.
- Совершенно верно, каждые пять минут. Интересно, до чего же здорово научились люди играть этим словом - человеческое. Но почему, в таком случае. Мага не осталась с тобой, у тебя из всех пор лезет человеческое.
- Она меня не любит. Чего только не бывает среди людей.
- А теперь она собралась назад, в Монтевидео, снова опуститься в ту жизнь…
- А может, она уехала в Лукку. В любом месте ей будет лучше, чем с тобой. Равно как и Поле, и мне, и всем остальным. Прости за откровенность.
- Не надо извиняться. Осип Осипович. Зачем говорить друг другу неправду? Нельзя жить рядом с человеком, манипулирующим тенями, с дрессировщиком падших женщин. Нельзя терпеть человека, который может целый день убить, рисуя радужными нефтяными разводами на водах Сены. Да, мои замки и ключи - из воздуха, да, я пишу в воздухе дымом. И предвосхищаю слова, которые рвутся у тебя с языка: нет ничего более эфемерного и смертоносного, чем это, просачивающееся отовсюду, что мы, сами того не зная, вдыхаем вместе со словами, или с любовью, или с дружбой. Близко то время, когда меня оставят одного, совсем одного. Признай все-таки, что я никому не навязываюсь. Давай хлестни меня без стеснения, сын Боснии. В следующий раз, встретив на улице, ты меня не узнаешь.
- Ты сумасшедший, Орасио. И по-глупому сумасшедший, потому что тебе это нравится.
Оливейра вынул из кармана кусок газеты, неизвестно с каких пор там залежавшийся: список дежурных аптек, обслуживающих население с восьми утра понедельника до восьми утра вторника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136