И только в снах, только в поэзии и игре случается такое: зажжешь свечу, пройдешь с ней по коридору - и вдруг заглянешь в то, чем мы были раньше, до того как стали тем, чем, неизвестно еще, стали ли.
(-96)
106
Джонни Темпл:
Between midnight and dawn, baby, we may ever have to part,
But there's one thing about it, baby, please remember
I've always been your heart [].
«The Yas Yas Girl»:
Well it's blues in my house, from the roof to the ground,
And it's blues everywhere since my good man left town.
Blues in my mailbox 'cause I can't get no mail,
Says blues in my bread-box 'cause my bread got stale.
Blues in my meal-barrel and there's blues upon my shelf
And there's blues in my bed, 'cause I'm sleepin'by myself [].
(-13)
107
Морелли написал в больнице:
«Самое лучшее в моих предках то, что они уже умерли; скромно, но с достоинством я ожидаю момента, когда унаследую это их качество. У меня есть друзья, которые не преминут изобразить меня в скульптуре: я буду лежать на земле, ничком, и вглядываться в лужу с настоящими лягушатами. А если бросить в щель монетку, то можно будет увидеть, как я плюю в воду и лягушата беспокойно двигаются и квакают целых полторы минуты - время вполне достаточное, чтоб к статуе пропал всякий интерес».
(-113)
108
- La cloche, le clochard, la clocharde, clocharder. Знаешь, в Сорбонне была даже диссертация о психологии клошаров.
- Очень может быть, - сказал Оливейра. - И все-таки у них нет Хуана Филлоя, который написал бы им «Толпу». Интересно, что стало с Филлоем?
Разумеется, Мага знать этого не могла, хотя бы потому, что понятия не имела о существовании такового. И надо было объяснять ей, что за Филлой и что за «Толпа». Маге ужасно понравилось содержание книги - мысль о том, что креольские linyeras одной ветви с клошарами. Она была твердо убеждена, что оскорбительно путать linyeras с нищим, и доводы, на которых основывалась ее симпатия к бродяжке с моста Дез-ар, теперь ей казались научными. Но главное, в те дни, когда они, гуляя по набережной, обнаружили, что бродяжка влюблена, родилась приязнь и желание, чтобы все кончилось хорошо, и это стало для Маги чем-то вроде арок моста, которые всегда ее волновали, или же тех кусочков латуни и проволоки, которые Оливейра находил на улице во время удачных прогулок.
- Филлой, черт возьми, - говорил Оливейра, глядя на башни Консьержери и думая о Картуше. - Как далеко моя родина, просто не верится, что в этом мире безумцев нашлось столько соленой воды.
- Зато воздуха меньше, - говорила Мага. - По воздуху - тридцать два часа лета, только и всего.
- Ну да. А как насчет звонкой монеты?
- И желания тащиться туда. У меня лично - никакого.
- И у меня. Однако же, что поделаешь, бывает.
- Ты никогда не говорил о том, чтобы вернуться, - сказала Мага.
- Об этом не говорят, грозовой ты мой перевал [], об этом не говорят. Просто чувствуют; для тех, у кого в кармане пусто, здесь сплошное похмелье.
- «Париж - задаром», - процитировала Мага. - Ты сам сказал это в день, когда мы познакомились. Смотреть на бродяжку - бесплатно, заниматься любовью - бесплатно, говорить тебе, что ты плохой, - бесплатно, не любить тебя… Почему ты спишь с Полой?
- Все дело в запахах, - сказал Оливейра, садясь на железный брус у самой воды. - Мне почудилось, что от нее веет ароматами «Песни песней», корицей, миррой, чем-то в этом роде. Оказалось - так и есть.
- Бродяжка сегодня не придет. А то бы уже была здесь. Она почти всегда приходит.
- Иногда их забирают в тюрьму, - сказал Оливейра. - От вшей почистить, наверное, и чтобы город поспал спокойно на берегах своей бесстрастной реки. Бродяга - это еще неприличней, чем разбойник, каждому ясно; однако с ними ничего не могут поделать, и приходится оставить в покое.
- Расскажи мне про Полу. А там, глядишь, и бродяжка появится.
- Ночь на носу, американские туристы уже вспомнили о своих отелях, ноги у них гудят, они успели накупить кучу всякой муры, обзавестись сочинениями Сада, Миллера, а заодно и «Onze mille verges» [], художественными фотографиями и неприличными открытками, всеми Саган и всеми Бюффе. Смотри, как безлюдно стало у моста. А Полу не трогай, это не в счет. Ну вот, художник складывает мольберт, никто уже не останавливается посмотреть, что он там рисует. Как невероятно четко все видно, воздух промыт, словно волосы у девушки, что бежит там, вон, посмотри, она в красном.
- Расскажи мне про Полу, - повторила Мага, постучав его по плечу тыльной стороной ладони.
- Голая порнография, - сказал Оливейра. - Тебе не понравится.
- А ей ты про нас рассказываешь?
- Нет. Только в общих чертах, что я могу ей рассказать? Пола не существует, ты же знаешь. Где она? Покажи мне ее.
- Софизмы, - сказала Мага, ухватившая кое-какие термины из его споров с Рональдом и Этьеном. - Здесь ее, может, и нет, а на улице Дофин она есть наверняка.
- А где эта улица Дофин? - сказал Оливейра. - Tiens, la clocharde qui s'am?ne []. Че, она ослепительна.
Бродяжка спускалась по лестнице, пошатываясь под тяжестью огромного тюка, из которого вылезали рукава расползшихся пальто, рваные шарфы, штаны, найденные в мусорных бачках, лоскуты и даже моток почерневшей проволоки; бродяжка добралась до нижней ступеньки, шагнула на набережную и испустила не то мычание, не то глубокий вздох. Поверх не разобрать каких одежек, должно быть, совсем приклеившихся к коже ночных рубашек, подаренных кофточек, лифчика, способного удержать самый роковой бюст, были напялены еще два, три, четыре платья, целый гардероб, а сверху - мужской пиджак с полуоторванным рукавом, шарф, заколотый жестяной брошкой с зеленым и красным камнем, и в волосах, крашенных под невероятную блондинку, зеленая тюлевая повязка, спущенная на одну сторону.
- Она изумительна, - сказал Оливейра. - Собралась соблазнять этих, из-под моста.
- Сразу видно, она влюблена, - сказала Мага. - А как накрасилась, посмотри на губы. Банку румян извела, не меньше.
- Похожа на Грока. И у Энсора иногда можно такое встретить. Она возвышенна. А вот интересно, как эти двое устраиваются в интимные моменты? Ты же не станешь меня уверять, будто они занимаются любовью на расстоянии.
- Я знаю один закуток возле отеля «Сане», который бродяги облюбовали специально для этого. И полиция не трогает их. Мадам Леони рассказывала мне, что среди них всегда находится хоть один стукач, в такие минуты секреты не держатся. А клошарам, говорят, известно немало о воровских малинах.
- Малина, какое слово, - сказал Оливейра. - Ну конечно, известно. Они у самого края общества. На грани этой воронки. Они должны порядком знать и о рантье, и о священниках. С их места хорошо просматривается самое дно помойки…
- А вот и он. Пьяный, как никогда. Бедняжка, как она его ждет, смотри, даже тюк бросила на землю, знаки ему делает, волнуется.
- Предположим, возле отеля «Сане», но как они все-таки устраиваются, - прошептал Оливейра. - С таким ворохом одежек, че. Ведь она и в теплую погоду расстается с одной-двумя, не больше, а под ними еще пять или шесть, не говоря уже о так называемом нижнем белье. Представляешь, как это все выглядит, да еще на пустыре? Ему-то проще, со штанами управится всякий.
- Они не раздеваются, - предположила Мага. - Не то полиция их зацапала бы. Да и дождь, представь себе. Они забиваются в какой-нибудь угол, на пустыре много ям в полметра глубиною, рабочие сбрасывали в них строительный мусор и бутылки. И, наверное, стоя.
- Прямо в одежде? Ты хочешь сказать, что он никогда не видел ее обнаженной? Ну, тогда это просто скотство.
- Смотри, как они любят друг друга, - сказала Мага. - Как смотрят.
- Это у него вино через глаза выливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
(-96)
106
Джонни Темпл:
Between midnight and dawn, baby, we may ever have to part,
But there's one thing about it, baby, please remember
I've always been your heart [].
«The Yas Yas Girl»:
Well it's blues in my house, from the roof to the ground,
And it's blues everywhere since my good man left town.
Blues in my mailbox 'cause I can't get no mail,
Says blues in my bread-box 'cause my bread got stale.
Blues in my meal-barrel and there's blues upon my shelf
And there's blues in my bed, 'cause I'm sleepin'by myself [].
(-13)
107
Морелли написал в больнице:
«Самое лучшее в моих предках то, что они уже умерли; скромно, но с достоинством я ожидаю момента, когда унаследую это их качество. У меня есть друзья, которые не преминут изобразить меня в скульптуре: я буду лежать на земле, ничком, и вглядываться в лужу с настоящими лягушатами. А если бросить в щель монетку, то можно будет увидеть, как я плюю в воду и лягушата беспокойно двигаются и квакают целых полторы минуты - время вполне достаточное, чтоб к статуе пропал всякий интерес».
(-113)
108
- La cloche, le clochard, la clocharde, clocharder. Знаешь, в Сорбонне была даже диссертация о психологии клошаров.
- Очень может быть, - сказал Оливейра. - И все-таки у них нет Хуана Филлоя, который написал бы им «Толпу». Интересно, что стало с Филлоем?
Разумеется, Мага знать этого не могла, хотя бы потому, что понятия не имела о существовании такового. И надо было объяснять ей, что за Филлой и что за «Толпа». Маге ужасно понравилось содержание книги - мысль о том, что креольские linyeras одной ветви с клошарами. Она была твердо убеждена, что оскорбительно путать linyeras с нищим, и доводы, на которых основывалась ее симпатия к бродяжке с моста Дез-ар, теперь ей казались научными. Но главное, в те дни, когда они, гуляя по набережной, обнаружили, что бродяжка влюблена, родилась приязнь и желание, чтобы все кончилось хорошо, и это стало для Маги чем-то вроде арок моста, которые всегда ее волновали, или же тех кусочков латуни и проволоки, которые Оливейра находил на улице во время удачных прогулок.
- Филлой, черт возьми, - говорил Оливейра, глядя на башни Консьержери и думая о Картуше. - Как далеко моя родина, просто не верится, что в этом мире безумцев нашлось столько соленой воды.
- Зато воздуха меньше, - говорила Мага. - По воздуху - тридцать два часа лета, только и всего.
- Ну да. А как насчет звонкой монеты?
- И желания тащиться туда. У меня лично - никакого.
- И у меня. Однако же, что поделаешь, бывает.
- Ты никогда не говорил о том, чтобы вернуться, - сказала Мага.
- Об этом не говорят, грозовой ты мой перевал [], об этом не говорят. Просто чувствуют; для тех, у кого в кармане пусто, здесь сплошное похмелье.
- «Париж - задаром», - процитировала Мага. - Ты сам сказал это в день, когда мы познакомились. Смотреть на бродяжку - бесплатно, заниматься любовью - бесплатно, говорить тебе, что ты плохой, - бесплатно, не любить тебя… Почему ты спишь с Полой?
- Все дело в запахах, - сказал Оливейра, садясь на железный брус у самой воды. - Мне почудилось, что от нее веет ароматами «Песни песней», корицей, миррой, чем-то в этом роде. Оказалось - так и есть.
- Бродяжка сегодня не придет. А то бы уже была здесь. Она почти всегда приходит.
- Иногда их забирают в тюрьму, - сказал Оливейра. - От вшей почистить, наверное, и чтобы город поспал спокойно на берегах своей бесстрастной реки. Бродяга - это еще неприличней, чем разбойник, каждому ясно; однако с ними ничего не могут поделать, и приходится оставить в покое.
- Расскажи мне про Полу. А там, глядишь, и бродяжка появится.
- Ночь на носу, американские туристы уже вспомнили о своих отелях, ноги у них гудят, они успели накупить кучу всякой муры, обзавестись сочинениями Сада, Миллера, а заодно и «Onze mille verges» [], художественными фотографиями и неприличными открытками, всеми Саган и всеми Бюффе. Смотри, как безлюдно стало у моста. А Полу не трогай, это не в счет. Ну вот, художник складывает мольберт, никто уже не останавливается посмотреть, что он там рисует. Как невероятно четко все видно, воздух промыт, словно волосы у девушки, что бежит там, вон, посмотри, она в красном.
- Расскажи мне про Полу, - повторила Мага, постучав его по плечу тыльной стороной ладони.
- Голая порнография, - сказал Оливейра. - Тебе не понравится.
- А ей ты про нас рассказываешь?
- Нет. Только в общих чертах, что я могу ей рассказать? Пола не существует, ты же знаешь. Где она? Покажи мне ее.
- Софизмы, - сказала Мага, ухватившая кое-какие термины из его споров с Рональдом и Этьеном. - Здесь ее, может, и нет, а на улице Дофин она есть наверняка.
- А где эта улица Дофин? - сказал Оливейра. - Tiens, la clocharde qui s'am?ne []. Че, она ослепительна.
Бродяжка спускалась по лестнице, пошатываясь под тяжестью огромного тюка, из которого вылезали рукава расползшихся пальто, рваные шарфы, штаны, найденные в мусорных бачках, лоскуты и даже моток почерневшей проволоки; бродяжка добралась до нижней ступеньки, шагнула на набережную и испустила не то мычание, не то глубокий вздох. Поверх не разобрать каких одежек, должно быть, совсем приклеившихся к коже ночных рубашек, подаренных кофточек, лифчика, способного удержать самый роковой бюст, были напялены еще два, три, четыре платья, целый гардероб, а сверху - мужской пиджак с полуоторванным рукавом, шарф, заколотый жестяной брошкой с зеленым и красным камнем, и в волосах, крашенных под невероятную блондинку, зеленая тюлевая повязка, спущенная на одну сторону.
- Она изумительна, - сказал Оливейра. - Собралась соблазнять этих, из-под моста.
- Сразу видно, она влюблена, - сказала Мага. - А как накрасилась, посмотри на губы. Банку румян извела, не меньше.
- Похожа на Грока. И у Энсора иногда можно такое встретить. Она возвышенна. А вот интересно, как эти двое устраиваются в интимные моменты? Ты же не станешь меня уверять, будто они занимаются любовью на расстоянии.
- Я знаю один закуток возле отеля «Сане», который бродяги облюбовали специально для этого. И полиция не трогает их. Мадам Леони рассказывала мне, что среди них всегда находится хоть один стукач, в такие минуты секреты не держатся. А клошарам, говорят, известно немало о воровских малинах.
- Малина, какое слово, - сказал Оливейра. - Ну конечно, известно. Они у самого края общества. На грани этой воронки. Они должны порядком знать и о рантье, и о священниках. С их места хорошо просматривается самое дно помойки…
- А вот и он. Пьяный, как никогда. Бедняжка, как она его ждет, смотри, даже тюк бросила на землю, знаки ему делает, волнуется.
- Предположим, возле отеля «Сане», но как они все-таки устраиваются, - прошептал Оливейра. - С таким ворохом одежек, че. Ведь она и в теплую погоду расстается с одной-двумя, не больше, а под ними еще пять или шесть, не говоря уже о так называемом нижнем белье. Представляешь, как это все выглядит, да еще на пустыре? Ему-то проще, со штанами управится всякий.
- Они не раздеваются, - предположила Мага. - Не то полиция их зацапала бы. Да и дождь, представь себе. Они забиваются в какой-нибудь угол, на пустыре много ям в полметра глубиною, рабочие сбрасывали в них строительный мусор и бутылки. И, наверное, стоя.
- Прямо в одежде? Ты хочешь сказать, что он никогда не видел ее обнаженной? Ну, тогда это просто скотство.
- Смотри, как они любят друг друга, - сказала Мага. - Как смотрят.
- Это у него вино через глаза выливается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136