Проблема состояла в том, чтобы понять собственную целостность, даже не будучи героем, не будучи святым, преступником, чемпионом по боксу, знаменитостью или духовным наставником. Понять целостность во всей ее многогранности, в то время как эта целостность еще подобна закручивающемуся вихрю, а не осевшему, остывшему, спитому мате.
- Дам ему четверть таблетки аспирина, - сказала Мага.
- Если заставишь его проглотить - считай, ты выше Амбруаза Паре, - сказал Оливейра. - Иди попей мате, я заварил свежий.
Вопрос насчет целостности возник, когда ему показалось, что очень легко угодить в самую скверную западню. Еще студентом, на улице Вьямонт, в тридцатые годы, он обнаружил (сперва с удивлением, а потом с иронией), что уйма людей совершенно непринужденно чувствовали себя цельной личностью, в то время как их цельность заключалась лишь в том, что они неспособны были выйти за рамки единственного родного языка и собственного пораженного ранним склерозом характера. Эти люди выстраивали целую систему принципов, в суть которых никогда не вдумывались и которые заключались в передаче слову, вербальному выражению всего, что имеет силу, что отталкивает и, наоборот, притягивает, а на деле означало беспардонное вытеснение и подмену всего этого их вербальным коррелятом. Таким образом, долг, нравственность, отсутствие нравственности и безнравственность, справедливость, милосердие, европейское и американское, день и ночь, супруги, невесты и подружки, армия и банк, флаг и золото, абстрактное искусство и битва при Монте-Касерос становились чем-то вроде наших зубов и волос, некой роковой данностью, чем-то, что не проживается и не осмысляется, ибо это так, ибо это неотъемлемая часть нас самих, нас дополняющая и укрепляющая. Мысль о насилии, которое творило слово над человеком, о надменной мести, которую вершило слово над своим родителем, наполняла горьким разочарованием думы Оливейры, а он силился прибегнуть к помощи своего заклятого врага и при его посредничестве добраться туда, где, быть может, удалось бы освободиться и уже одному следовать - как и каким образом, светлой ли ночью, пасмурным днем? - следовать к окончательному примирению с самим собой и действительностью, в которой существуешь. Не пользуясь словом, прийти к слову (как это далеко и как невероятно), не пользуясь доводами рассудка, познать глубинную целостность, которая бы явила суть таких, казалось бы, незамысловатых вещей, как пить мате и глядеть на голую попку Рокамадура и снующие пальцы Маги, сжимающие ватный тампончик, под вопли Рокамадура, которому не нравится, когда ему что-то суют в попку.
(-90)
20
- Я так и думал, что ты в конце концов станешь спать с Осипом, - сказал Оливейра.
Мага завернула сына, который кричал уже не так громко, и протерла пальцы ваткой.
- Ради бога, вымой руки как полагается, - сказал Оливейра. - И выброси всю эту пакость.
- Сейчас, - сказала Мага. Оливейра выдержал ее взгляд (это всегда ему трудно давалось), а Мага взяла газету, расстелила ее на кровати, собрала ватные тампончики, завернула в газету и вышла из комнаты выбросить все это в туалет на лестнице. Когда она возвратилась, ее порозовевшие руки блестели; Оливейра протянул ей мате. Мага опустилась в низкое кресло и прилежно взялась за кувшинчик. Она всегда портила мате, зря крутила трубочку или даже принималась мешать трубочкой в кувшинчике, словно это не мате, а каша.
- Ладно, - сказал Оливейра, выпуская табачный дым через нос. - Могли хотя бы сообщить мне. А теперь придется тратить шестьсот франков на такси, перевозить пожитки на другую квартиру. Да и комнату в это время года найти не так просто.
- Тебе незачем уезжать, - сказала Мага. - Все это ложный вымысел.
- Ложный вымысел, - сказал Оливейра. - Ну и выражение - как в лучших аргентинских романах. Остается только захохотать нутряным хохотом над моей беспримерной смехотворностью, и дело в шляпе.
- Не плачет больше, - сказала Мага, глядя на кроватку. - Давай говорить потише, и он поспит подольше после аспирина. И вовсе я не спала с Грегоровиусом.
- Да нет, спала.
- Не спала, Орасио. А то бы я сказала. С тех пор как я тебя узнала, ты у меня - единственный. Ну и пусть, можешь смеяться над моими словами. Говорю, как умею. Я не виновата, что не умею выразить то, что чувствую.
- Ладно, ладно, - сказал Оливейра, заскучав, и протянул ей свежий мате. - Это, наверное, ребенок так на тебя влияет. Вот уже несколько дней, как ты превратилась в то, что называется матерью.
- Но ведь Рокамадур болен.
- Возможно, - сказал Оливейра. - Но что поделаешь, лично я вижу и другие перемены. По правде говоря, мы с трудом стали переносить друг друга.
- Это ты меня не переносишь. И Рокамадура не переносишь.
- Что верно, то верно, ребенок в мои расчеты не входил. Трое в одной комнате - многовато. А мысль о том, что с Осипом нас четверо, невыносима.
- Осип тут ни при чем.
- А если подумать хорошенько? - сказал Оливейра.
- Ни при чем, - повторила Мага. - Зачем ты мучаешь меня, глупенький? Я знаю, что ты устал и не любишь меня больше. И никогда не любил, придумал себе, что это любовь. Уходи, Орасио, незачем тебе тут оставаться. А для меня такое - не впервой…
Она посмотрела на кроватку. Рокамадур спал.
- Не впервой, - сказал Оливейра, меняя заварку. - Поразительная откровенность в вопросах личной жизни. Осип подтвердит. Не успеешь познакомиться с тобой, как услышишь историю про негра.
- Я должна была рассказать, тебе этого не понять.
- Понять нельзя, но убить может.
- Я считаю, что должна рассказать, даже если может убить. Так должно быть, человек должен рассказывать другому человеку, как он жил, если он любит этого человека. Я про тебя говорю, а не про Осипа. Ты мог рассказывать, а мог и не рассказывать мне о своих подружках, а я должна была рассказать все. Это единственный способ сделать так, чтобы человек ушел прежде, чем успеет полюбить другого человека, единственный способ сделать так, чтобы он вышел за дверь и оставил нас двоих в покое.
- Способ получить искупление, а глядишь, и расположение. Сперва - про негра.
- Да, - сказала Мага, глядя ему прямо в глаза. - Сперва - про негра. А потом - про Ледесму.
- Ну конечно, потом - про Ледесму.
- И про троих в ночном переулке, во время карнавала.
- Для начала, - сказал Оливейра, потягивая мате.
- И про месье Висента, брата хозяина отеля.
- Под конец.
- И еще - про солдата, который плакал в парке.
- Еще и про этого.
- И - про тебя.
В завершение. То, что я, здесь присутствующий, включен в список, лишь подтверждает мои мрачные предчувствия. Однако для полноты списка тебе бы следовало включить и Грегоровиуса.
Мага размешивала трубочкой мате. Она низко наклонила голову, и волосы, упав, скрыли от Оливейры ее лицо, за выражением которого он внимательно следил с напускным безразличием.
Потом была ты у аптекаря подружкой,
За ним - еще двоих сменила друг за дружкой…
Оливейра напевал танго. Мага только пожала плечами и, не глядя на него, продолжала посасывать мате. «Бедняжка», - подумал Оливейра. Резким движением он отбросил ей волосы со лба так, словно это была занавеска. Трубочка звякнула о зубы.
- Как будто ударил, - сказала Мага, притрагиваясь дрожащими пальцами к губам. - Мне все равно, но…
- К счастью, тебе не все равно, - сказал Оливейра. - Если бы ты не смотрела на меня так сейчас, я бы стал тебя презирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
- Дам ему четверть таблетки аспирина, - сказала Мага.
- Если заставишь его проглотить - считай, ты выше Амбруаза Паре, - сказал Оливейра. - Иди попей мате, я заварил свежий.
Вопрос насчет целостности возник, когда ему показалось, что очень легко угодить в самую скверную западню. Еще студентом, на улице Вьямонт, в тридцатые годы, он обнаружил (сперва с удивлением, а потом с иронией), что уйма людей совершенно непринужденно чувствовали себя цельной личностью, в то время как их цельность заключалась лишь в том, что они неспособны были выйти за рамки единственного родного языка и собственного пораженного ранним склерозом характера. Эти люди выстраивали целую систему принципов, в суть которых никогда не вдумывались и которые заключались в передаче слову, вербальному выражению всего, что имеет силу, что отталкивает и, наоборот, притягивает, а на деле означало беспардонное вытеснение и подмену всего этого их вербальным коррелятом. Таким образом, долг, нравственность, отсутствие нравственности и безнравственность, справедливость, милосердие, европейское и американское, день и ночь, супруги, невесты и подружки, армия и банк, флаг и золото, абстрактное искусство и битва при Монте-Касерос становились чем-то вроде наших зубов и волос, некой роковой данностью, чем-то, что не проживается и не осмысляется, ибо это так, ибо это неотъемлемая часть нас самих, нас дополняющая и укрепляющая. Мысль о насилии, которое творило слово над человеком, о надменной мести, которую вершило слово над своим родителем, наполняла горьким разочарованием думы Оливейры, а он силился прибегнуть к помощи своего заклятого врага и при его посредничестве добраться туда, где, быть может, удалось бы освободиться и уже одному следовать - как и каким образом, светлой ли ночью, пасмурным днем? - следовать к окончательному примирению с самим собой и действительностью, в которой существуешь. Не пользуясь словом, прийти к слову (как это далеко и как невероятно), не пользуясь доводами рассудка, познать глубинную целостность, которая бы явила суть таких, казалось бы, незамысловатых вещей, как пить мате и глядеть на голую попку Рокамадура и снующие пальцы Маги, сжимающие ватный тампончик, под вопли Рокамадура, которому не нравится, когда ему что-то суют в попку.
(-90)
20
- Я так и думал, что ты в конце концов станешь спать с Осипом, - сказал Оливейра.
Мага завернула сына, который кричал уже не так громко, и протерла пальцы ваткой.
- Ради бога, вымой руки как полагается, - сказал Оливейра. - И выброси всю эту пакость.
- Сейчас, - сказала Мага. Оливейра выдержал ее взгляд (это всегда ему трудно давалось), а Мага взяла газету, расстелила ее на кровати, собрала ватные тампончики, завернула в газету и вышла из комнаты выбросить все это в туалет на лестнице. Когда она возвратилась, ее порозовевшие руки блестели; Оливейра протянул ей мате. Мага опустилась в низкое кресло и прилежно взялась за кувшинчик. Она всегда портила мате, зря крутила трубочку или даже принималась мешать трубочкой в кувшинчике, словно это не мате, а каша.
- Ладно, - сказал Оливейра, выпуская табачный дым через нос. - Могли хотя бы сообщить мне. А теперь придется тратить шестьсот франков на такси, перевозить пожитки на другую квартиру. Да и комнату в это время года найти не так просто.
- Тебе незачем уезжать, - сказала Мага. - Все это ложный вымысел.
- Ложный вымысел, - сказал Оливейра. - Ну и выражение - как в лучших аргентинских романах. Остается только захохотать нутряным хохотом над моей беспримерной смехотворностью, и дело в шляпе.
- Не плачет больше, - сказала Мага, глядя на кроватку. - Давай говорить потише, и он поспит подольше после аспирина. И вовсе я не спала с Грегоровиусом.
- Да нет, спала.
- Не спала, Орасио. А то бы я сказала. С тех пор как я тебя узнала, ты у меня - единственный. Ну и пусть, можешь смеяться над моими словами. Говорю, как умею. Я не виновата, что не умею выразить то, что чувствую.
- Ладно, ладно, - сказал Оливейра, заскучав, и протянул ей свежий мате. - Это, наверное, ребенок так на тебя влияет. Вот уже несколько дней, как ты превратилась в то, что называется матерью.
- Но ведь Рокамадур болен.
- Возможно, - сказал Оливейра. - Но что поделаешь, лично я вижу и другие перемены. По правде говоря, мы с трудом стали переносить друг друга.
- Это ты меня не переносишь. И Рокамадура не переносишь.
- Что верно, то верно, ребенок в мои расчеты не входил. Трое в одной комнате - многовато. А мысль о том, что с Осипом нас четверо, невыносима.
- Осип тут ни при чем.
- А если подумать хорошенько? - сказал Оливейра.
- Ни при чем, - повторила Мага. - Зачем ты мучаешь меня, глупенький? Я знаю, что ты устал и не любишь меня больше. И никогда не любил, придумал себе, что это любовь. Уходи, Орасио, незачем тебе тут оставаться. А для меня такое - не впервой…
Она посмотрела на кроватку. Рокамадур спал.
- Не впервой, - сказал Оливейра, меняя заварку. - Поразительная откровенность в вопросах личной жизни. Осип подтвердит. Не успеешь познакомиться с тобой, как услышишь историю про негра.
- Я должна была рассказать, тебе этого не понять.
- Понять нельзя, но убить может.
- Я считаю, что должна рассказать, даже если может убить. Так должно быть, человек должен рассказывать другому человеку, как он жил, если он любит этого человека. Я про тебя говорю, а не про Осипа. Ты мог рассказывать, а мог и не рассказывать мне о своих подружках, а я должна была рассказать все. Это единственный способ сделать так, чтобы человек ушел прежде, чем успеет полюбить другого человека, единственный способ сделать так, чтобы он вышел за дверь и оставил нас двоих в покое.
- Способ получить искупление, а глядишь, и расположение. Сперва - про негра.
- Да, - сказала Мага, глядя ему прямо в глаза. - Сперва - про негра. А потом - про Ледесму.
- Ну конечно, потом - про Ледесму.
- И про троих в ночном переулке, во время карнавала.
- Для начала, - сказал Оливейра, потягивая мате.
- И про месье Висента, брата хозяина отеля.
- Под конец.
- И еще - про солдата, который плакал в парке.
- Еще и про этого.
- И - про тебя.
В завершение. То, что я, здесь присутствующий, включен в список, лишь подтверждает мои мрачные предчувствия. Однако для полноты списка тебе бы следовало включить и Грегоровиуса.
Мага размешивала трубочкой мате. Она низко наклонила голову, и волосы, упав, скрыли от Оливейры ее лицо, за выражением которого он внимательно следил с напускным безразличием.
Потом была ты у аптекаря подружкой,
За ним - еще двоих сменила друг за дружкой…
Оливейра напевал танго. Мага только пожала плечами и, не глядя на него, продолжала посасывать мате. «Бедняжка», - подумал Оливейра. Резким движением он отбросил ей волосы со лба так, словно это была занавеска. Трубочка звякнула о зубы.
- Как будто ударил, - сказала Мага, притрагиваясь дрожащими пальцами к губам. - Мне все равно, но…
- К счастью, тебе не все равно, - сказал Оливейра. - Если бы ты не смотрела на меня так сейчас, я бы стал тебя презирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136