Последний раз я виделся с Жоэлем в январе 1992 года. Я уезжал в Россию, где предвиделись тогда большие волнения и демонстрации. И он очень хотел поехать вместе со мной в составе группы документалистов. Собственно ему нужен был только оператор. Помню, мы ходили с ним в некое кино "сосьете" на rue Petite Musce - улица маленького Муска. Там были живые пальмы, масса стильных девушек, и полное отсутствие энергии. Когда 23 февраля на Тверской схлёстывались милиция и оппозиция, мне тогда сломали ребро и разбили голову, я примеривал какие крутые кадры мог бы снимать маленький Жоэль и его оператор. А так я лишь запечатлел баталию в моей книге "Убийство Часового". Глава называется "Битва на Тверской". Французы, немцы, американцы давно не энергичны. Я убеждался в этом не раз. Жизнь ушла из них. Будущее за какими-нибудь талибами, за турками, стоит лишь посмотреть как они пиздятся, за курдами, за всей этой неприятной и непонятной европейцам дикой толпой подозрительных личностей, Европа сдохла, она устала и изменилась, потому все эти изящные девочки на Rue Petite Musce, зря вращают глазами. Чтоб им чечен в трусы залез и научил бы их, чтоб подпрыгнули резво. Печальный Жоэль печально остался в Париже тогда в 1992. Кажется, после этого я его не видел.
А тогда тем летом после неудачной рыбы с наступлением темноты мы с Наташей совокупились во дворе рыбачьего дома. Как она написала позднее в своём рассказе об этом эпизоде камешки кололи её зад. По-моему, из окна за нами наблюдал кинорежиссёр Жоэль. Наполовину скрытый шторой.
Чёрное море / Гудауты
1992 был для меня галлюцинаторным годом. Я столько успел в тот год и совершил, география года было такой пёстрой, что даже сваливала порой меня с ног своей пестротой и крепостью.
Занёс меня Господь Бог и в Абхазию. Там только что отбили тогда грузинское нашествие. Они вторглись в августе. Я же приехал, когда уже дозревала на высоких деревьях жёлтая хурма. Страна выглядела нереально. Скоростное шоссе вдоль моря запустело от неупотребления. Сквозь асфальт, сильные и высокие, прорезались кусты растений, возможно, это был бамбук. Помню, что проезжая Гагры нам пришлось сгонять с дороги свиней с деревянными воротничками округ толстенных шей. Парнокопытные нагло паслись там, где прежде просвистывали богатые автомобили. Санатории, киоски и магазины вдоль дороги были сожжены. Ни единого голого тела на бесчисленных природных пляжах вдоль дороги. Сгоревшие дома, пустынные дома с выбитыми стёклами. По правде говоря, такой страна мне лично казалась более интересной, как иллюстрация к учебнику истории, скажем, ко Второй Мировой Войне или о войне Алой и Белой Розы. Но местным, сопровождавшим меня, я этого не сказал. И правильно сделал. Им, возможно, нравилась их страна набитая русскими, а ещё лучше американскими туристами. Правда я не спрашивал у ребят с автоматами в красных здоровенных кулаках, что им нравится. Думаю, что им нравилось то, что происходило. Кем они были до независимости? Наверняка находились сзади, - на задней части сцены, - безымянные шофёры- таксисты, или владельцы комнат для туристов, или продавцы вина на базаре. Его Величество Автомат Калашникова выдвинул их в первый ряд. В те первые пол- года войны автомат был желанным предметом в Абхазии, вооружены они были скудно. Урожаи висели на деревьях и никто не рвался их собирать. Мандарины, фейхоа, апельсины, хурма - всё это великолепие, которое в Москве можно было загнать за целое состояние, бесхозно висели в рощах и садах дымной от пороха Абхазии. Торговые люди испарились, потому что вывозить этот груз из пределов Республики, через реку Псоу - ставшую границей с Россией, стало трудоёмко и неэкономично. Как в древности образно выражались: Сизифов труд. Действительно, новенькие русские пограничники - я уже столкнулся с этими ребятами - принципиальные идиоты с гонором, были слишком новенькие, чтобы понимать древнюю восточную нацию именно абхазов. Аргонавты пытались умыкнуть Золотое Руно, в залитом тусклым туманным солнцем в каком-нибудь десятом веке до нашей эры. Фрукты портились, ярославские и рязанские парни усиленно экзерсировали свою власть. "Не пущу" себе и чужим на зло. И только пот из-под зелёных фуражечек. Человек изменяется медленно, в этом они подражали бесцельной жестокости Степана Тимофеевича, что кинул княжну в Волжскую воду.
Древняя Абхазия меня очаровала. Каменные кипарисы, вросшие в древние храмы, простота камней и горная изысканность пищи. Глубокие вина и барбарисовый соус, куда макали древнюю свинину, возможно, ещё персидские маги и сам Зороастр - огнепоклонник. Патриархальные абхазы настолько мне нравились, что я не прерывал их, и за всё время помню только то, что говорили они, а не то, что говорил я. Так собственно и подобает вести себя путешественнику.
Одной из моих странностей они считали мои походы к морю. "Да что там делать!?", - удивлённо не понимали они меня. "Что? Пусто там. Катеров даже не осталось. Грузины все их в Сухуми увели!" Тогда ещё Сухуми не был взят. Я посетил Чёрное море первый раз с молодым журналистом Гамагуа и не пожалел. Зрелище помогающее постичь земную тщету - так бы я назвал военный пляж и пустое море (только два старика сиротливо возились в сарае для спасателей и паршивый котёнок) скромно шуршало отливом как тихая лужа. Травы до пояса человека легко взросли на всей той части пляжа, куда не доходил прилив, было такое впечатление, что люди ушли с пляжа десятилетия назад. На самом деле речь могла идти о нескольких годах. Два лета напряжённости и испуга перед войной и одно лето войны. Сорняковый злак, - серебристый ровный и жирный, хорошо пророс там, где располагались ранее добротные тела москвичек и ленинградок, лоснящиеся от кремов. Я не удержался и сказал Виталию Гамагуа, журналисту из Сухуми, "Sic transit gloria mundi!" - указав на растения-победители. И как можно было удержаться... Я думаю все мои учительницы истории в школе могли гордиться мною. Я посетил сей мир в его минуту роковую. И отлично понял его, посетив.
Потом я возвращался к морю при всяком удобном случае. Однажды пришёл после шторма и с удовольствием убедился, что разрушения, нанесённые штормом, велики. Смыло лестницу, подточенная морем, упала декоративная стенка выходящего к морю цветочного газона. В своих солдатских ботинках я с наслаждением прошёл к морю напрямик. Солдаты к морю не ходили. Солдаты ходили к девкам, в столовую, к вину. А тут у моря распростала над пляжем свои крылья Сама История. Я уже два года знал, что мне нравятся разрушенные города. По старой уже своей традиции. Я разделся и пошёл в море. Сопровождавшие меня два абхазские подростка - соседи семьи, у которой я ночевал, когда оставался в Гудаутах, смущённо отвернулись. Они считали меня оригиналом и большим чудаком. Купался я голый, потому что не хотел затем влазить в мокрые тряпки. Под водой камни были склизкие, ведь никто не отирал их ежедневно подошвами.
Запах сладкой фруктовой осени стоял над морем. Лениво и гулко переговаривались между собой по-русски подростки. Я услышал "отряд Шамиля" несколько раз. Отряд Шамиля удивлял всех на той войне. Это было первое проявление экстраординарной чеченской энергии. Умирают города, республики и государства. Умирают пляжи, - думал я , - нетвёрдо выбираясь на берег. Ещё я был озадачен тогда своей собственной книгой "Дневник неудачника", поскольку 1992-ом вдруг воплотились многие предсказания, сделанные мной в Нью-Йорке в 1977 году, и в Абхазии действительно как бананы гнили в субтропическом климате раны, а война в Абхазии была войной в Ботаническом Саду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49