Но тут мы
подверглись самому комическому остракизму. С легкой руки правительственных
реформ, внезапно выступивших, подобно Минерве, во всеоружии, всё закипело
духом оппозиции (чему?) и запоздалою гражданскою скорбию. Так как скорбели
люди, не имевшие никакого понятия о практической жизни, то и самый скорбный
недуг поневоле сосредоточился на языке. Быть писателем, хотя бы и лирическим
портом, по понятию этих людей, значило быть скорбным поэтом. Так как в
сущности люди эти ничего не понимали в деле поэзии, то останавливались
только на одной видимей стороне дела: именно на его непосредственной
бесполезности. Понятно, до какой степени им казались наши стихи не только
пустыми, но и возмутительными своей невозмутимостью и прискорбны отсутствием
гражданской скорби. Но, справедливый читатель, вникните же и в наше
положение. Мы, если припомните, постоянно искали в поэзии единственного
убежища от всяческих житейских скорбей, в том числе и гражданских. Откуда же
могли мы взять этой скорби там, куда мы старались от нее уйти? Не все ли это
равно, что обратиться к человеку, вынырнувшему из глубины реки, куда он
бросился, чтобы потушить загоревшееся на нем платье, с требованием: "Давай
огня!".
Понятно, что при таком исключительном положении стихотворения наши не
могли быть помещаемы на страницах журналов, в которых они возбуждали одно
негодование. Единственное исключение представлял "Русский вестник", не
ставивший тенденциозности непременным условием. Но когда в 1885 г. мы сочли
дальнейшее наше сотрудничество в "Русском вестнике" невозможным, то
единственным путем обнародования остались для нас выпуски небольших
сборников. Слова ненависти, в течение стольких лет раздававшиеся вокруг
наших стихов, и не снятый с них и поныне остракизм были бы понятны, если бы
среди единогласного тенденциозного хора они, подобно стихам Тютчева и гр.
Алексея Толстого, звучали порицанием господствующего направления; но ничего
подобного в них не было, и они подверглись гонению, очевидно, только за
чистоту своего служения. Надо прибавить, что чем единогласнее с одной
стороны становился хор порицателей, тем с большим участием и одушевлением
подходили на помощь нашей музе свежие силы несомненных знатоков дела, и
насколько для нас лестно одобрение последних, настолько же мало заботимся мы
о приговоре большинства, вполне уверенные, что из тысячи людей, непонимающих
дела, невозможно составить и одного знатока.
Наглядным подтверждением всего нами высказанного может служить в
настоящем сборнике прибавление из издания 1850 года. Счастлив художник,
способный исправлять свои произведения согласно указаниям знатоков. Но и тут
есть известные границы и опасности. Можно, что называется, записать картину.
Это случалось даже с позднейшими изданиями Тютчева, где алмазные стихи
появились замененные стразами. Мы говорили выше, что издание 1856 г.
составлено исключительно по выбору и настоянию бывшего кружка наших
петербургских друзей, вследствие чего даже мы сами привыкли смотреть на
издание 1850 г. как на окончательно упраздненное. Но в течение последних лет
мы при встречах с нашими друзьями постоянно слышали упрек за то, что в
издание 1856 г. не вошли некоторые стихотворения из издания 1850г., не
заслуживающие такого исключения, между прочим, и диалог Соловей и Роза.
Касательно пяти первых стихотворений мы беспрекословно решились восстановить
их, поместив в настоящем сборнике; но по поводу Соловья и Розы дело не
обошлось без протеста с нашей стороны. Даже соглашаясь, что там есть более
или менее яркие образы и более или менее удачные стихи, мы никак не могли
помириться с тем излишним накоплением красок, которое свидетельствовало о
широких размахах неопытной руки, еще не знающей краю. Полагаем, что даже
сокращенное почти наполовину стихотворение и в настоящем своем виде не
представляет окончательно ясных очертаний. Тем не менее решаемся сохранить
его, находя, что ни в одном из наших молодых произведений с такою ясностью
не проявляется направление, по которому постоянно порывалась наша муза.
Равным образом помещаем два стихотворения, не вошедшие ни в один из наших
сборников: на смерть Ал. В. Дружинина 19 января 1864 года и памяти В. П.
Боткина 16 октября 1869 года.
I
Муза
Мы рождены для вдохновенья
Для звуков сладких и молитв
Пушкин
Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,
Бичей подыскивать к закону.
Порт, остановись! не призывай меня,
4 Зови из бездны Тизифону.
Пленительные сны лелея наяву,
Своей божественною властью
Я к наслаждению высокому зову
8 И к человеческому счастью.
Когда, бесчинствами обиженный опять,
В груди заслышишь зов к рыданью, -
Я ради мук твоих не стану изменять
12 Свободы вечному призванью.
Страдать! Страдают все, страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек закрыта дверь,
16 Где радость теплится страданья.
Ожесточенному и черствому душой
Пусть эта радость незнакома.
Зачем же лиру бьешь ребяческой рукой,
20 Что не труба она погрома?
К чему противиться природе и судьбе? -
На землю сносят эти звуки
Не бурю страстную, не вызовы к борьбе,
24 А исцеление от муки.
8 мая 1887
II
Жду я, - тревогой объят,
Жду тут - на самом пути:
Этой тропой через сад
4 Ты обещалась прийти.
Плачась, комар пропоет,
Свалится плавно листок...
Слух, раскрываясь, растет,
8 Как полуночный цветок.
Словно струну оборвал
Жук, налетевши на ель;
Хрипло подругу позвал
12 Тут же у ног коростель.
Тихо под сенью лесной
Спят молодые кусты...
Ах! как пахнуло весной!..
16 Это наверное ты.
13 декабря 1886
III
Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок.
Пред скамьей ты чертила блестящий песок,
Я мечтам золотым отдавался вполне, -
4 Ничего ты на все не ответила мне.
Я давно угадал, что мы сердцем родня,
Что ты счастье свое отдала за меня,
Я рвался, я твердил о не нашей вине, -
8 Ничего ты на все не ответила мне.
Я молил, повторял, что нельзя нам любить,
Что минувшие дни мы должны позабыть,
Что в грядущем цветут все права красоты, -
12 Мне и тут ничего не ответила ты.
С опочившей я глаз был не в силах отвесть:
Всю погасшую тайну хотел я прочесть,
И лица твоего мне простили ль черты? -
16 Ничего, ничего не ответила ты.
IV
Севастопольское братское
кладбище
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов! -
Рукою набожной сложила здесь отчизна
4 Священный прах своих сынов.
Они и под землей отвагой прежней дышат...
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
8 Но лишь молитвенно молчат.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут, что ни мавзолей, ни надпись - все боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
12 И дед со внуком, и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
16 Что им завидовать грешно...
4 июня 1887
V
Ее величеству
королеве эллинов
Всю жизнь душа моя алкала,
Всю жизнь среди пустынь и скал,
Святого храма идеала,
4 Усталый путник, я искал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
подверглись самому комическому остракизму. С легкой руки правительственных
реформ, внезапно выступивших, подобно Минерве, во всеоружии, всё закипело
духом оппозиции (чему?) и запоздалою гражданскою скорбию. Так как скорбели
люди, не имевшие никакого понятия о практической жизни, то и самый скорбный
недуг поневоле сосредоточился на языке. Быть писателем, хотя бы и лирическим
портом, по понятию этих людей, значило быть скорбным поэтом. Так как в
сущности люди эти ничего не понимали в деле поэзии, то останавливались
только на одной видимей стороне дела: именно на его непосредственной
бесполезности. Понятно, до какой степени им казались наши стихи не только
пустыми, но и возмутительными своей невозмутимостью и прискорбны отсутствием
гражданской скорби. Но, справедливый читатель, вникните же и в наше
положение. Мы, если припомните, постоянно искали в поэзии единственного
убежища от всяческих житейских скорбей, в том числе и гражданских. Откуда же
могли мы взять этой скорби там, куда мы старались от нее уйти? Не все ли это
равно, что обратиться к человеку, вынырнувшему из глубины реки, куда он
бросился, чтобы потушить загоревшееся на нем платье, с требованием: "Давай
огня!".
Понятно, что при таком исключительном положении стихотворения наши не
могли быть помещаемы на страницах журналов, в которых они возбуждали одно
негодование. Единственное исключение представлял "Русский вестник", не
ставивший тенденциозности непременным условием. Но когда в 1885 г. мы сочли
дальнейшее наше сотрудничество в "Русском вестнике" невозможным, то
единственным путем обнародования остались для нас выпуски небольших
сборников. Слова ненависти, в течение стольких лет раздававшиеся вокруг
наших стихов, и не снятый с них и поныне остракизм были бы понятны, если бы
среди единогласного тенденциозного хора они, подобно стихам Тютчева и гр.
Алексея Толстого, звучали порицанием господствующего направления; но ничего
подобного в них не было, и они подверглись гонению, очевидно, только за
чистоту своего служения. Надо прибавить, что чем единогласнее с одной
стороны становился хор порицателей, тем с большим участием и одушевлением
подходили на помощь нашей музе свежие силы несомненных знатоков дела, и
насколько для нас лестно одобрение последних, настолько же мало заботимся мы
о приговоре большинства, вполне уверенные, что из тысячи людей, непонимающих
дела, невозможно составить и одного знатока.
Наглядным подтверждением всего нами высказанного может служить в
настоящем сборнике прибавление из издания 1850 года. Счастлив художник,
способный исправлять свои произведения согласно указаниям знатоков. Но и тут
есть известные границы и опасности. Можно, что называется, записать картину.
Это случалось даже с позднейшими изданиями Тютчева, где алмазные стихи
появились замененные стразами. Мы говорили выше, что издание 1856 г.
составлено исключительно по выбору и настоянию бывшего кружка наших
петербургских друзей, вследствие чего даже мы сами привыкли смотреть на
издание 1850 г. как на окончательно упраздненное. Но в течение последних лет
мы при встречах с нашими друзьями постоянно слышали упрек за то, что в
издание 1856 г. не вошли некоторые стихотворения из издания 1850г., не
заслуживающие такого исключения, между прочим, и диалог Соловей и Роза.
Касательно пяти первых стихотворений мы беспрекословно решились восстановить
их, поместив в настоящем сборнике; но по поводу Соловья и Розы дело не
обошлось без протеста с нашей стороны. Даже соглашаясь, что там есть более
или менее яркие образы и более или менее удачные стихи, мы никак не могли
помириться с тем излишним накоплением красок, которое свидетельствовало о
широких размахах неопытной руки, еще не знающей краю. Полагаем, что даже
сокращенное почти наполовину стихотворение и в настоящем своем виде не
представляет окончательно ясных очертаний. Тем не менее решаемся сохранить
его, находя, что ни в одном из наших молодых произведений с такою ясностью
не проявляется направление, по которому постоянно порывалась наша муза.
Равным образом помещаем два стихотворения, не вошедшие ни в один из наших
сборников: на смерть Ал. В. Дружинина 19 января 1864 года и памяти В. П.
Боткина 16 октября 1869 года.
I
Муза
Мы рождены для вдохновенья
Для звуков сладких и молитв
Пушкин
Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня,
Бичей подыскивать к закону.
Порт, остановись! не призывай меня,
4 Зови из бездны Тизифону.
Пленительные сны лелея наяву,
Своей божественною властью
Я к наслаждению высокому зову
8 И к человеческому счастью.
Когда, бесчинствами обиженный опять,
В груди заслышишь зов к рыданью, -
Я ради мук твоих не стану изменять
12 Свободы вечному призванью.
Страдать! Страдают все, страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек закрыта дверь,
16 Где радость теплится страданья.
Ожесточенному и черствому душой
Пусть эта радость незнакома.
Зачем же лиру бьешь ребяческой рукой,
20 Что не труба она погрома?
К чему противиться природе и судьбе? -
На землю сносят эти звуки
Не бурю страстную, не вызовы к борьбе,
24 А исцеление от муки.
8 мая 1887
II
Жду я, - тревогой объят,
Жду тут - на самом пути:
Этой тропой через сад
4 Ты обещалась прийти.
Плачась, комар пропоет,
Свалится плавно листок...
Слух, раскрываясь, растет,
8 Как полуночный цветок.
Словно струну оборвал
Жук, налетевши на ель;
Хрипло подругу позвал
12 Тут же у ног коростель.
Тихо под сенью лесной
Спят молодые кусты...
Ах! как пахнуло весной!..
16 Это наверное ты.
13 декабря 1886
III
Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок.
Пред скамьей ты чертила блестящий песок,
Я мечтам золотым отдавался вполне, -
4 Ничего ты на все не ответила мне.
Я давно угадал, что мы сердцем родня,
Что ты счастье свое отдала за меня,
Я рвался, я твердил о не нашей вине, -
8 Ничего ты на все не ответила мне.
Я молил, повторял, что нельзя нам любить,
Что минувшие дни мы должны позабыть,
Что в грядущем цветут все права красоты, -
12 Мне и тут ничего не ответила ты.
С опочившей я глаз был не в силах отвесть:
Всю погасшую тайну хотел я прочесть,
И лица твоего мне простили ль черты? -
16 Ничего, ничего не ответила ты.
IV
Севастопольское братское
кладбище
Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов! -
Рукою набожной сложила здесь отчизна
4 Священный прах своих сынов.
Они и под землей отвагой прежней дышат...
Боюсь, мои стопы покой их возмутят,
И мнится, все они шаги живого слышат,
8 Но лишь молитвенно молчат.
Счастливцы! Высшею пылали вы любовью:
Тут, что ни мавзолей, ни надпись - все боец,
И рядом улеглись, своей залиты кровью,
12 И дед со внуком, и отец.
Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
16 Что им завидовать грешно...
4 июня 1887
V
Ее величеству
королеве эллинов
Всю жизнь душа моя алкала,
Всю жизнь среди пустынь и скал,
Святого храма идеала,
4 Усталый путник, я искал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74