Я, по крайней мере,
никого не встретил, кто бы своими глазами видел эту записку. Если вы
намекнете об этом Марье Александровне, она вас просто не поймет. Теперь
предположите, что действительно что-нибудь было и Зина написала записочку
(я даже думаю, что это было непременно так): какова же ловкость со стороны
Марьи Александровны! каково замято, затушено неловкое, скандалезное дело!
Ни следа, ни намека! Марья Александровна и внимания не обращает теперь на
всю эту низкую клевету; а между тем, может быть, бог знает как работала,
чтоб спасти неприкосновенною честь своей единственной дочери. А что Зина не
замужем, так это понятно: какие здесь женихи? Зине только разве быть за
владетельным принцем. Видали ль вы где такую красавицу из красавиц? Правда,
она горда, слишком горда. Говорят, что сватается Мозгляков, но вряд ли быть
свадьбе. Что же такое Мозгляков? Правда - молод, недурен собою, франт,
полтораста незаложенных душ, петербургский. Но ведь, во-первых, в голове не
все дома. Вертопрах, болтун, с какими-то новейшими идеями! Да и что такое
полтораста душ, особенно при новейших идеях? Не бывать этой свадьбе!
Все, что прочел теперь благосклонный читатель, было написано мною месяцев
пять тому назад, единственно из умиления. Признаюсь заранее, я несколько
пристрастен к Марье Александровне. Мне хотелось написать что-нибудь вроде
похвального слова этой великолепной даме и изобразить все это в форме
игривого письма к приятелю, по примеру писем, печатавшихся когда-то в
старое золотое, но, слава богу, невозвратное время в "Северной пчеле" и в
прочих повременных изданиях. Но так как у меня нет никакого приятеля и,
кроме того, есть некоторая врожденная литературная робость, то сочинение
мое и осталось у меня в столе, в виде литературной пробы пера и в память
мирного развлечения в часы досуга и удовольствия. Прошло пять месяцев - и
вдруг в Мордасове случилось удивительное происшествие: рано утром в город
въехал князь К. и остановился в доме Марьи Александровны. Последствия этого
приезда были неисчислимы. Князь провел в Мордасове только три дня, но эти
три дня оставили по себе роковые и неизгладимые воспоминания. Скажу более:
князь произвел, в некотором смысле, переворот в нашем городе. Рассказ об
этом перевороте, конечно, составляет одну из многознаменательнейших страниц
в мордасовских летописях. Эту-то страницу я и решился наконец, после
некоторых колебаний, обработать литературным образом и представить на суд
многоуважаемой публики. Повесть моя заключает в себе полную и замечательную
историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны и
всего ее дома в Мордасове: тема достойная и соблазнительная для писателя.
Разумеется, прежде всего нужно объяснить: что удивительного в том, что в
город въехал князь К. и остановился у Марьи Александровны, - а для этого,
конечно, нужно сказать несколько слов и о самом князе К. Так я и сделаю. К
тому же биография этого лица совершенно необходима и для всего дальнейшего
хода нашего рассказа. Итак, приступаю.
Глава II
Начну с того, что князь К. был еще не бог знает какой старик, а между тем,
смотря на него, невольно приходила мысль, что он сию минуту развалится: до
того он обветшал, или, лучше сказать, износился. В Мордасове об этом князе
всегда рассказывались чрезвычайно странные вещи, самого фантастического
содержания. Говорили даже, что старичок помешался. Всем казалось особенно
странным, что помещик четырех тысяч душ, человек с известным родством,
который мог бы иметь, если б захотел, значительное влияние в губернии,
живет в своем великолепном имении уединенно, совершенным затворником.
Многие знавали князя назад тому лет шесть или семь, во время его пребывания
в Мордасове, и уверяли, что он тогда терпеть не мог уединения и отнюдь не
был похож на затворника. Вот, однако же, все, что я мог узнать о нем
достоверного. Когда-то, в свои молодые годы, что, впрочем, было очень
давно, князь блестящим образом вступил в жизнь, жуировал, волочился,
несколько раз проживался за границей, пел романсы, каламбурил и никогда не
отличался блестящими умственными способностями. Разумеется, он расстроил
все свое состояние и, в старости, увидел себя вдруг почти без копейки.
Кто-то посоветовал ему отправиться в его деревню, которую уже начали
продавать с публичного торга. Он отправился и приехал в Мордасов, где и
прожил ровно шесть месяцев. Губернская жизнь ему чрезвычайно понравилась, и
в эти шесть месяцев он ухлопал все, что у него оставалось, до последних
поскребков, продолжая жуировать и заводя разные интимности с губернскими
барынями. Человек он был к тому же добрейший, разумеется, не без некоторых
особенных княжеских замашек, которые, впрочем, в Мордасове считались
принадлежностию самого высшего общества, а потому, вместо досады,
производили даже эффект. Особенно дамы были в постоянном восторге от своего
милого гостя. Сохранилось много любопытных воспоминаний. Рассказывали,
между прочим, что князь проводил больше половины дня за своим туалетом и,
казалось, был весь составлен из каких-то кусочков. Никто не знал, когда и
где он успел так рассыпаться. Он носил парик, усы, бакенбарды и даже
эспаньолку - все, до последнего волоска, накладное и великолепного черного
цвета; белился и румянился ежедневно. Уверяли, что он как-то расправлял
пружинками морщины на своем лице и что эти пружины были, каким-то особенным
образом, скрыты в его волосах. Уверяли еще, что он носит корсет, потому что
лишился где-то ребра, неловко выскочив из окошка, во время одного своего
любовного похождения, в Италии. Он хромал на левую ногу; утверждали, что
эта нога поддельная, а что настоящую сломали ему, при каком-то другом
похождении, в Париже, зато приставили новую, какую-то особенную, пробочную.
Впрочем, мало ли чего не расскажут? Но верно было, однакоже, то, что правый
глаз его был стеклянный, хотя и очень искусно подделанный. Зубы тоже были
из композиции. Целые дни он умывался разными патентованными водами, душился
и помадился. Помнят, однакоже, что князь тогда уже начинал приметно
дряхлеть и становился невыносимо болтлив. Казалось, что карьера его
оканчивалась. Все знали, что у него уже не было ни копейки. И вдруг в это
время, совершенно неожиданно, одна из ближайших его родственниц,
чрезвычайно ветхая старуха, проживавшая постоянно в Париже и от которой он
никаким образом не мог ожидать наследства, - умерла, похоронив, ровно за
месяц до своей смерти, своего законного наследника. Князь, совершенно
неожиданно, сделался ее законным наследником. Четыре тысячи душ
великолепнейшего имения, ровно в шестидесяти верстах от Мордасова,
достались ему одному, безраздельно. Он немедленно собрался для окончания
своих дел в Петербург. Провожая своего гостя, наши дамы дали ему
великолепный обед, по подписке. Помнят, что князь был очаровательно весел
на этом последнем обеде, каламбурил, смешил, рассказывал самые
необыкновенные анекдоты, обещался как можно скорее приехать в Духаново
(свое новоприобретенное имение) и давал слово, что по возвращении у него
будут беспрерывные праздники, пикники, балы, фейерверки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
никого не встретил, кто бы своими глазами видел эту записку. Если вы
намекнете об этом Марье Александровне, она вас просто не поймет. Теперь
предположите, что действительно что-нибудь было и Зина написала записочку
(я даже думаю, что это было непременно так): какова же ловкость со стороны
Марьи Александровны! каково замято, затушено неловкое, скандалезное дело!
Ни следа, ни намека! Марья Александровна и внимания не обращает теперь на
всю эту низкую клевету; а между тем, может быть, бог знает как работала,
чтоб спасти неприкосновенною честь своей единственной дочери. А что Зина не
замужем, так это понятно: какие здесь женихи? Зине только разве быть за
владетельным принцем. Видали ль вы где такую красавицу из красавиц? Правда,
она горда, слишком горда. Говорят, что сватается Мозгляков, но вряд ли быть
свадьбе. Что же такое Мозгляков? Правда - молод, недурен собою, франт,
полтораста незаложенных душ, петербургский. Но ведь, во-первых, в голове не
все дома. Вертопрах, болтун, с какими-то новейшими идеями! Да и что такое
полтораста душ, особенно при новейших идеях? Не бывать этой свадьбе!
Все, что прочел теперь благосклонный читатель, было написано мною месяцев
пять тому назад, единственно из умиления. Признаюсь заранее, я несколько
пристрастен к Марье Александровне. Мне хотелось написать что-нибудь вроде
похвального слова этой великолепной даме и изобразить все это в форме
игривого письма к приятелю, по примеру писем, печатавшихся когда-то в
старое золотое, но, слава богу, невозвратное время в "Северной пчеле" и в
прочих повременных изданиях. Но так как у меня нет никакого приятеля и,
кроме того, есть некоторая врожденная литературная робость, то сочинение
мое и осталось у меня в столе, в виде литературной пробы пера и в память
мирного развлечения в часы досуга и удовольствия. Прошло пять месяцев - и
вдруг в Мордасове случилось удивительное происшествие: рано утром в город
въехал князь К. и остановился в доме Марьи Александровны. Последствия этого
приезда были неисчислимы. Князь провел в Мордасове только три дня, но эти
три дня оставили по себе роковые и неизгладимые воспоминания. Скажу более:
князь произвел, в некотором смысле, переворот в нашем городе. Рассказ об
этом перевороте, конечно, составляет одну из многознаменательнейших страниц
в мордасовских летописях. Эту-то страницу я и решился наконец, после
некоторых колебаний, обработать литературным образом и представить на суд
многоуважаемой публики. Повесть моя заключает в себе полную и замечательную
историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны и
всего ее дома в Мордасове: тема достойная и соблазнительная для писателя.
Разумеется, прежде всего нужно объяснить: что удивительного в том, что в
город въехал князь К. и остановился у Марьи Александровны, - а для этого,
конечно, нужно сказать несколько слов и о самом князе К. Так я и сделаю. К
тому же биография этого лица совершенно необходима и для всего дальнейшего
хода нашего рассказа. Итак, приступаю.
Глава II
Начну с того, что князь К. был еще не бог знает какой старик, а между тем,
смотря на него, невольно приходила мысль, что он сию минуту развалится: до
того он обветшал, или, лучше сказать, износился. В Мордасове об этом князе
всегда рассказывались чрезвычайно странные вещи, самого фантастического
содержания. Говорили даже, что старичок помешался. Всем казалось особенно
странным, что помещик четырех тысяч душ, человек с известным родством,
который мог бы иметь, если б захотел, значительное влияние в губернии,
живет в своем великолепном имении уединенно, совершенным затворником.
Многие знавали князя назад тому лет шесть или семь, во время его пребывания
в Мордасове, и уверяли, что он тогда терпеть не мог уединения и отнюдь не
был похож на затворника. Вот, однако же, все, что я мог узнать о нем
достоверного. Когда-то, в свои молодые годы, что, впрочем, было очень
давно, князь блестящим образом вступил в жизнь, жуировал, волочился,
несколько раз проживался за границей, пел романсы, каламбурил и никогда не
отличался блестящими умственными способностями. Разумеется, он расстроил
все свое состояние и, в старости, увидел себя вдруг почти без копейки.
Кто-то посоветовал ему отправиться в его деревню, которую уже начали
продавать с публичного торга. Он отправился и приехал в Мордасов, где и
прожил ровно шесть месяцев. Губернская жизнь ему чрезвычайно понравилась, и
в эти шесть месяцев он ухлопал все, что у него оставалось, до последних
поскребков, продолжая жуировать и заводя разные интимности с губернскими
барынями. Человек он был к тому же добрейший, разумеется, не без некоторых
особенных княжеских замашек, которые, впрочем, в Мордасове считались
принадлежностию самого высшего общества, а потому, вместо досады,
производили даже эффект. Особенно дамы были в постоянном восторге от своего
милого гостя. Сохранилось много любопытных воспоминаний. Рассказывали,
между прочим, что князь проводил больше половины дня за своим туалетом и,
казалось, был весь составлен из каких-то кусочков. Никто не знал, когда и
где он успел так рассыпаться. Он носил парик, усы, бакенбарды и даже
эспаньолку - все, до последнего волоска, накладное и великолепного черного
цвета; белился и румянился ежедневно. Уверяли, что он как-то расправлял
пружинками морщины на своем лице и что эти пружины были, каким-то особенным
образом, скрыты в его волосах. Уверяли еще, что он носит корсет, потому что
лишился где-то ребра, неловко выскочив из окошка, во время одного своего
любовного похождения, в Италии. Он хромал на левую ногу; утверждали, что
эта нога поддельная, а что настоящую сломали ему, при каком-то другом
похождении, в Париже, зато приставили новую, какую-то особенную, пробочную.
Впрочем, мало ли чего не расскажут? Но верно было, однакоже, то, что правый
глаз его был стеклянный, хотя и очень искусно подделанный. Зубы тоже были
из композиции. Целые дни он умывался разными патентованными водами, душился
и помадился. Помнят, однакоже, что князь тогда уже начинал приметно
дряхлеть и становился невыносимо болтлив. Казалось, что карьера его
оканчивалась. Все знали, что у него уже не было ни копейки. И вдруг в это
время, совершенно неожиданно, одна из ближайших его родственниц,
чрезвычайно ветхая старуха, проживавшая постоянно в Париже и от которой он
никаким образом не мог ожидать наследства, - умерла, похоронив, ровно за
месяц до своей смерти, своего законного наследника. Князь, совершенно
неожиданно, сделался ее законным наследником. Четыре тысячи душ
великолепнейшего имения, ровно в шестидесяти верстах от Мордасова,
достались ему одному, безраздельно. Он немедленно собрался для окончания
своих дел в Петербург. Провожая своего гостя, наши дамы дали ему
великолепный обед, по подписке. Помнят, что князь был очаровательно весел
на этом последнем обеде, каламбурил, смешил, рассказывал самые
необыкновенные анекдоты, обещался как можно скорее приехать в Духаново
(свое новоприобретенное имение) и давал слово, что по возвращении у него
будут беспрерывные праздники, пикники, балы, фейерверки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37