Вообразите же, что вы встречаетесь с ней потом, чрез несколько
времени, в высшем обществе; встречаетесь где-нибудь на бале, при
блистательном освещении, при упоительной музыке, среди великолепнейших
женщин, и, среди всего этого праздника, вы одни, грустный, задумчивый,
бледный, где-нибудь опершись на колонну (но так, что вас видно), следите за
ней в вихре бала. Она танцует. Около вас льются упоительные звуки Штрауса,
сыплется остроумие высшего общества, - а вы один, бледный и убитый вашею
страстию! Что тогда будет с Зинаидой, подумайте? Какими глазами будет она
глядеть на вас? "И я, - подумает она, - я сомневалась в этом человеке,
который мне пожертвовал всем, всем и растерзал для меня свое сердце!"
Разумеется, прежняя любовь воскресла бы в ней с неудержимою силою!
Марья Александровна остановилась перевести дух. Мозгляков повернулся в
креслах с такою силою, что они еще раз затрещали. Марья Александровна
продолжала.
- Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, - в
Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, - где
страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так сказать,
носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней; вы жертвуете службой, связями,
всем! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость.
Испания, - боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, святая; но вы,
наконец, томитесь, смотря друг на друга. Вы меня понимаете, mon ami!
Конечно, найдутся низкие, коварные люди, изверги, которые будут утверждать,
что вовсе не родственное чувство к страждущему старику повлекло вас за
границу. Я нарочно назвала вашу любовь непорочною, потому что эти люди,
пожалуй, придадут ей совсем другое значение. Но я мать, Павел
Александрович, и я ли научу вас дурному!.. Конечно, князь не в состоянии
будет смотреть за вами обоими, но - что до этого! Можно ли на этом
основывать такую гнусную клевету? Наконец, он умирает, благословляя судьбу
свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас? Вы такой дальний
родственник князю, что препятствий к браку не может быть никаких. Вы берете
ее, молодую, богатую, знатную, - и в какое же время? - когда браком с ней
могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее вы становитесь свой в
самом высшем кругу общества; через нее вы получаете вдруг значительное
место, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, а тогда вы богаты;
князь устроит все в своем завещании; я берусь за это. И наконец, главное,
она уже вполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших чувствах, и вы вдруг
становитесь для нее героем добродетели и самоотвержения!.. И вы, и вы
спрашиваете после этого, в чем ваша выгода? Но ведь нужно, наконец, быть
слепым, чтоб не замечать, чтоб не сообразить, чтоб не рассчитать эту
выгоду, когда она стоит в двух шагах перед вами, смотрит на вас, улыбается
вам, а сама говорит:"Это я, твоя выгода!" Павел Александрович, помилуйте!
- Марья Александровна! - вскричал Мозгляков в необыкновенном волнении, -
теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло!
Он вскочил со стула и схватил себя за волосы.
- И не расчетливо, - прибавила Марья Александровна, - главное: не
расчетливо!
- Я осел, Марья Александровна! - вскричал он почти в отчаянии. - Теперь все
погибло, потому что я до безумия люблю ее!
- Может быть, и не все погибло, - проговoрила госпожа Москалева тихо, как
будто что-то обдумывая.
- О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!
И Мозгляков заплакал.
- Друг мой! - с состраданием сказала Марья Александровна, подавая ему руку,
- вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало быть, от
любви же к ней! Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь должна же она
понять все это...
- Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать! - кричал
Мозгляков.
- Послушайте, я оправдаю вас перед нею...
- Марья Александровна!
- Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все, все, как я вам
сейчас говорила!
- О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но.. нельзя ли это сделать
сейчас?
- Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такая гордая! Она примет
это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а теперь -
уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу... пожалуй, приходите вечером; но я
бы вам не советовала!
- Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну, а если
князь не так скоро умрет?
- Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, нам надобно молить
бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней этому милому,
этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, со слезами, и
день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы! кажется,
здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу,
вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило
его! Но - будем молиться, cher Paul, а остальное - в руце божией!.. Вы уже
идете! Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное -
мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве чувств ваших...
Она крепко пожала ему руку, и Мозгляков на цыпочках вышел из комнаты.
- Ну, проводила одного дурака! - сказала она с торжеством. - Остались
другие...
Дверь отворилась, и вошла Зина. Она была бледнее обыкновенного. Глаза ее
сверкали.
- Маменька! - сказала она, - кончайте скорее, или я не вынесу! Все это до
того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томите же меня, не
раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этой грязи!
- Зина! что с тобою, мой ангел? Ты... ты подслушивала! - вскричала Марья
Александровна, пристально и с беспокойством вглядываясь в Зину.
- Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака?
Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назначать
мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все
разом. Довольно уже того, что я решилась на главную низость! Но... я не
знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. - И она вышла, хлопнув дверями.
Марья Александровна пристально посмотрела ей вслед и задумалась.
- Спешить, спешить! - вскричала она, встрепенувшись. - В ней главная беда,
главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних, раззвонят
по городу, - что, уж верно, и сделано, - то все пропало! Она не выдержит
этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленно надо
увезти князя в деревню! Слетаю cама сперва, вытащу моего болвана и привезу
сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот
выспится - и отправимся! - Она позвонила.
- Что ж лошади? - спросила она вошедшего человека.
- Давно готовы-с, - отвечал лакей.
Лошади были заказаны в ту минуту, когда Марья Александровна уводила наверх
князя.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, в главных чертах,
свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слушать. Она
лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и рвала свои
длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до локтей. Изредка
вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение проходил по всем ее
членам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина не подняла даже и
головы.
Постояв над ней некоторое время, Марья Александровна вышла в смущении, и
чтоб вознаградить себя с другой стороны, села в карету и велела гнать что
есть мочи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37