В санях сидели две дамы. Одна из них была, разумеется,
сама Анна Николаевна, а другая - Наталья Дмитриевна, с недавнего времени ее
искренний друг и последователь. У Марьи Александровны упало сердце. Но не
успела она вскрикнуть, как подъехал экипаж, возок, в котором, очевидно,
заключалась еще какая-то гостья. Раздались радостные восклицания:
- Марья Александровна! и вместе с Афанасием Матвеичем! приехали! откуда?
Как кстати, а мы к вам, на весь вечер! Какой сюрприз!
Гостьи выпрыгнули на крыльцо и защебетали, как ласточки. Марья
Александровна не верила глазам и ушам своим.
"Провалились бы вы! - подумала она про себя. - Это пахнет заговором! Надо
исследовать! Но... не вам, сорокам, перехитрить меня!.. Подождите!.."


Глава XI
Мозгляков вышел от Марьи Александровны, по-видимому вполне утешенный. Она
совершенно воспламенила его. К Бородуеву он не пошел, чувствуя нужду в
уединении. Чрезвычайный наплыв героических и романтических мечтаний не
давал ему покоя. Ему мечталось торжественное объяснение с Зиной, потом
благородные слезы всепрощающего его сердца, бледность и отчаяние на
петербургском блистательном бале, Испания, Гвадалквивир, любовь и умирающий
князь, соединяющий их руки перед смертным часом. Потом красавица жена, ему
преданная и постоянно удивляющаяся его героизму и возвышенным чувствам;
мимоходом под шумок, - внимание какой-нибудь графини из "высшего общества",
в которое он непременно попадет через брак свой с Зиной, вдовой князя К.,
вице-губернаторское место, денежки, - одним словом, все, так красноречиво
расписанное Марьей Александровной, еще раз перешло через его вседовольную
душу, лаская, привлекая ее и, главное, льстя его самолюбию. Но вот - и не
знаю, право, как это объяснить, - когда уже он начал уставать от всех этих
восторгов, ему вдруг пришла предосадная мысль: что ведь, во всяком случае,
все это еще в будущем, а теперь-то он все-таки с предлиннейшим носом. Когда
пришла к нему эта мысль, он заметил, что забрел куда-то очень далеко, в
какой-то уединенный и незнакомый ему форштадт Мордасова. Становилось темно.
По улицам, обставленным маленькими, враставшими в землю домишками,
ожесточенно лаяли собаки, которые в провинциальных городах разводятся в
ужасающем количестве, именно в тех кварталах, где нечего стеречь и нечего
украсть. Начинал падать мокрый снег. Изредка встречался какой-нибудь
запоздавший мещанин или баба в тулупе и в сапогах. Все это, неизвестно
почему, начало сердить Павла Александровича - признак очень дурной, потому
что, при хорошем обороте дел, все, напротив, кажется нам в милом и радужном
виде. Павел Александрович невольно припоминал, что он до сих пор постоянно
задавал тону в Мордасове; очень любил, когда во всех домах ему намекали,
что он жених, и поздравляли его с этим достоинством. Он даже гордился тем,
что он жених. И вдруг он явится теперь перед всеми - в отставке! Подымется
смех. Ведь не разуверять же их всех в самом деле, не рассказывать же о
петербургских балах с колоннами и о Гвадалквивире! Рассуждая, тоскуя и
сетуя, он набрел наконец на мысль, которая уже давно неприметно скребла ему
сердце: "Да правда ли это все? Да сбудется ли это все так, как Марья
Александровна расписывала?" Тут он, кстати, припомнил, что Марья
Александровна - чрезвычайно хитрая дама, что она, как ни достойна всеобщего
уважения, но все-таки сплетничает и лжет с утра до вечера. Что теперь,
удалив его, она, вероятно, имела к тому свои особые причины и что, наконец,
расписывать - всякий мастер. Думал он и о Зине; припомнился ему прощальный
взгляд ее, далеко не выражавший затаенной страстной любви; да уж вместе с
тем, кстати, припомнил, что он все-таки, час тому, съел от нее дурака. При
этом воспоминании Павел Александрович вдруг остановился как вкопанный и
покраснел до слез от стыда. Как нарочно, в следующую минуту с ним случилось
неприятное происшествие: он оступился и слетел с деревянного тротуара в
сугроб снега. Покамест он барахтался в снегу, стая собак, уже давно
преследовавшая его своим лаем, налетела на него со всех сторон. Одна из
них, самая маленькая и задорная, даже повисла на нем, ухватившись зубами за
полу его шубы. Отбиваясь от собак, ругаясь вслух и даже проклиная судьбу
свою, Павел Александрович, с разорванной полой и с невыносимой тоской на
душе, добрел наконец до угла улицы и тут только заметил, что заблудился.
Известно, что человек, заблудившийся в незнакомой части города, особенно
ночью, никак не может идти прямо по улице; его поминутно подталкивает
какая-то неведомая сила непременно сворачивать во все встречающиеся на пути
улицы и переулки. Следуя этой системе, Павел Александрович заблудился
окончательно. "А чтобы черт побрал все эти высокие идеи! - говорил он про
себя, плюя от злости. - А чтобы сам дьявол вас всех побрал с вашими
высокими чувствами да с Гвадалквивирами!" Не скажу, что Мозгляков был
привлекателен в эту минуту. Наконец, усталый, измученный, проплутав два
часа, дошел он до подъезда дома Марьи Александровны. Увидев много экипажей
- он удивился. "Неужели же гости, неужели званый вечер? - подумал он. - С
какою же целью?" Справившись у повстречавшегося слуги и узнав, что Марья
Александровна была в деревне и привезла с собою Афанасия Матвеича, в белом
галстухе, и что князь уже проснулся, но еще не выходил вниз к гостям, Павел
Александрович, не говоря ни слова, поднялся наверх к дядюшке. В эту минуту
он был именно в том расположении духа, когда человек слабого характера в
состоянии решиться на какую-нибудь ужасную, злейшую пакость, из мщения, не
думая о том, что, может быть, придется всю жизнь в том раскаиваться.
Войдя наверх, он увидел князя, сидящего в креслах, перед дорожным своим
туалетом и с совершенно голою головою, но уже в эспаньолке и в бакенах.
Парик его был в руках седого, старинного камердинера и любимца его, Ивана
Пахомыча. Пахомыч глубокомысленно и почтительно его расчесывал. Что же
касается до князя, то он представлял из себя очень жалкое зрелище, еще не
очнувшись после давешней попойки. Он сидел, как-то весь опустившись, хлопая
глазами, измятый и раскисший, и глядел на Мозглякова, как будто не узнавая
его.
- Как ваше здоровье, дядюшка? - спросил Мозгляков.
- Как... это ты? - проговорил наконец дядюшка. - А я, брат, немножко
заснул. Ах, боже мой! - вскрикнул он, весь оживившись, - ведь я... без
па-рика!
- Не беспокойтесь, дядюшка! я... я вам помогу, если вам угодно.
- А вот ты и узнал теперь мой секрет! Я ведь говорил, что надо дверь
за-пи-рать. Ну, мой друг, ты должен не-мед-ленно дать мне свое честное
сло-во, что не воспользуешься моим секретом и никому не скажешь, что у меня
волосы нак-лад-ные.
- О, помилуйте, дядюшка! неужели вы меня считаете способным на такую
низость! - вскричал Мозгляков, желая угодить старику для... дальнейших
целей.
- Ну да, ну да! И так как я вижу, что ты благородный человек, то уж так и
быть, я тебя у-див-лю... и открою тебе все мои тай-ны. Как тебе нравятся,
мой милый, мои у-сы?
- Превосходные, дядюшка! удивительные! как могли вы их сохранить так долго?
- Разуверься, мой друг, они нак-лад-ные! - проговорил князь, с торжеством
смотря на Павла Александровича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37