Тем не менее остался простым любителем музыки: «Я хотел бы, если только смогу, говорить о красоте не как анатом, а как художник: будучи сам невеждой, я вовсе не собираюсь поучать ученых».
Не желая оставаться в одиночестве, Стендаль ищет союзников среди рядовых любителей музыки, ставя их несравненно выше профессионалов-умников, любящих музыку «самую совершенную, которая когда-либо существовала», но любящих ее, «повинуясь голосу здравого смысла, рассудительно и умеренно».
С какой симпатией пишет он о некоторых чудаках - любителях музыки!
Так, Стендаль называет человека, который «не только не был в состоянии определять звуки, но не мог даже повторить четыре ноты подряд без того, чтобы ужасающим образом не сфальшивить». Однако «удивительнее всего было то, что при всем этом он любил музыку с такой страстью, какую редко можно встретить даже в Италии».
И этого человека, из которого, наверное, никогда бы не вышло хорошего музыканта, Стендаль ставит неизмеримо выше другого, обладавшего редкостным музыкальным слухом. Этот, второй, мог точно определить, какие звуки издают камни, по которым бьют молотком, какие ноты «поют» скрипящие блоки или несмазанные колеса крестьянских повозок; мог точно указать, какой инструмент фальшивит в большом оркестре. Но при всем этом он был абсолютно безразличен к музыке.
Несомненно, на первое место Стендаль ставит любовь к музыке, а потом уже знание нот, умение играть на каком-либо инструменте. Без этого умения можно прожить, получая от музыки в полной мере то, что она может дать человеку.
А что она дала, например, самому Стендалю? Вот несколько признаний писателя.
«...Когда только начинаешь любить музыку, поражаешься тому, что происходит в тебе, и мечтаешь лишь о том, чтобы вкушать это новое наслаждение, только что открытое тобой...»
«...Музыка должна дарить нам радость».
«...Слушая хорошую музыку, я мечтаю о том, чем в этот момент занято мое сердце».
«...Искусство существует, чтобы утешать. Когда в душу закрадутся сожаления, когда в жизни наступают осенние дни с их первыми печалями, когда недоверие встает как мрачный призрак за каждым деревенским плетнем, - вот когда стоило бы обратиться к музыке».
* * *
Когда вспоминаешь все приведенные здесь высказывания о музыке, бросается в глаза, что большинство из них принадлежит писателям. Значит ли это, что они более тонко чувствуют музыку и лучше других разбираются в ней? Нет, конечно. Просто эти люди владеют даром слова, умеют ярко и точно выразить то, что чувствуют все любители музыки. И нередко, для них разговор о музыке, слово о ней становится еще одним способом, случаем пережить музыкальные впечатления. «Раздумывая над искусством, чувствуешь его сильнее», - заметил Стендаль, для которого, кстати, и само литературное творчество было, по его выражению, способом записать «музыку своей души».
Итак, из всего, что мы узнали сейчас от любителей музыки, можно сделать вывод: музыка от простейших до самых совершенных своих форм действительно доступна каждому. И многое может дать человеку. Главное условие - не робеть и идти навстречу большим произведениям - опере, симфонии, и слушать, слушать, слушать. Быть серьезным в своих намерениях. Понимание музыки придет обязательно. И то, что человек откроет в ней, будет и открытием в нем самом лучшего, благородного, сердечного.
Все это мне хотелось бы высказать моему случайному собеседнику - водителю такси; убедить его в том, что, он не прав, думая, будто большая музыка создана не для него.
К сожалению, так думают очень многие. И вероятно, даже далеко не всех убедил я своими примерами...
Приведу еще один аргумент, по-моему, очень сильный и убедительный.
Вот как все было, со слов очевидца, старого большевика П. Н. Лепешинского:
«...Подползла проклятая зима 1919 года. Повсюду толки в Москве о топливном кризисе, о сыпняках... Жуткое чувство тревоги не только охватывает душу обывателя, но и проникает в кремлевские палаты. В зале большого Совнаркома царит тягостное настроение. Среди всеобщей унылой тишины представитель малого Совнаркома т. Галкин делает доклад относительно спорного, не вызвавшего полного единогласия в малом Совнаркоме, вопроса об отоплении государственных театров... Он не скупится на жесткие, суровые слова, характеризуя московские центры сценического искусства, как ненужные сейчас для рабоче-крестьянской республики. Чьи эстетические интересы и до сих пор обслуживают наши театры? Во всяком случае не трудового народа... Каково содержание современных пьес? Всё те же буржуазные оперы: «Кармен», «Травиата», «Евгений Онегин»... Уж лучше бы подмостки Большого театра были использованы для целей агитации и пропаганды. А между тем (и в этом месте голос оратора возвышается до мрачного пафоса) к нам идет и стучится уже в дверь страшная гостья... Смерть от сыпняка становится нашим бытовым явлением... Готовы ли мы для встречи с этой гостьей? Много ли у нас бань, которые являются во время тифозной эпидемии главной профилактической мерой? И хватит ли у нас решимости позволить бросать драгоценное топливо в прожорливые печи московских государственных театров для щекотания нервов буржуазных барынь в бриллиантах, в то время как лишняя, отапливаемая этими дровами баня, быть может, спасет сотни рабочих от болезни и смерти...»
Да, положение в стране, обрисованное докладчиком, сверхтяжелое. И все понимают, почему он требует такой? крайней меры. Слово «защитнику». Однако бесцветная, казенная речь представителя театров не вызывает ни у кого сочувствия. И председательствующий - Владимир Ильич Ленин - ставит вопрос на голосование...
Но происходит неожиданное. Владимир Ильич вдруг берет слово, вернее, бросает лишь несколько фраз, предваряя голосование. С веселыми искрами в глазах он говорит о том, что товарищ Галкин имеет «несколько наивное представление о роли и назначении театра», что «наследство от буржуазного искусства нам рано еще сдавать в архив... Итак, кто за предложение т. Галкина, прошу поднять руки».
Естественно, после этих слов Владимира Ильича обстановка моментально изменилась, и большинства товарищ Галкин не собрал.
Почему так произошло? Случайно ли это? Сейчас мы знаем, чего стоили Владимиру Ильичу эти иронические, как бы вскользь сказанные слова. До нас дошла интересная подробность, предшествовавшая этому совещанию Совнаркома.
Приемный сын Анны Ильиничны Ульяновой Гора Лозгачев вспоминает, как однажды он увидел Ленина в его кремлевской квартире невеселым, чем-то очень озабоченным. И когда спросил «дядю Ленина», не заболел ли он, Владимир Ильич ответил: «Понимаешь, Гора, стоит вопрос: закрыть Большой театр! Считают, что чересчур дорого обходится его содержание, убыток большой приносит, дров нету! Вот как, по-твоему, быть с этим, жалко, а?»
Да, Владимир Ильич оказался в очень сложном положении. Требовалось принять решение. С одной стороны, деятели искусства требовали сохранить Большой театр, с другой - государственные и партийные работники, считавшие, что надо идти на жертвы в области культуры ради скорейшего улучшения быта рабочих. И тех и других Владимир Ильич прекрасно понимал. Он находил правильными их аргументы. Все решить теперь мог только его собственный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Не желая оставаться в одиночестве, Стендаль ищет союзников среди рядовых любителей музыки, ставя их несравненно выше профессионалов-умников, любящих музыку «самую совершенную, которая когда-либо существовала», но любящих ее, «повинуясь голосу здравого смысла, рассудительно и умеренно».
С какой симпатией пишет он о некоторых чудаках - любителях музыки!
Так, Стендаль называет человека, который «не только не был в состоянии определять звуки, но не мог даже повторить четыре ноты подряд без того, чтобы ужасающим образом не сфальшивить». Однако «удивительнее всего было то, что при всем этом он любил музыку с такой страстью, какую редко можно встретить даже в Италии».
И этого человека, из которого, наверное, никогда бы не вышло хорошего музыканта, Стендаль ставит неизмеримо выше другого, обладавшего редкостным музыкальным слухом. Этот, второй, мог точно определить, какие звуки издают камни, по которым бьют молотком, какие ноты «поют» скрипящие блоки или несмазанные колеса крестьянских повозок; мог точно указать, какой инструмент фальшивит в большом оркестре. Но при всем этом он был абсолютно безразличен к музыке.
Несомненно, на первое место Стендаль ставит любовь к музыке, а потом уже знание нот, умение играть на каком-либо инструменте. Без этого умения можно прожить, получая от музыки в полной мере то, что она может дать человеку.
А что она дала, например, самому Стендалю? Вот несколько признаний писателя.
«...Когда только начинаешь любить музыку, поражаешься тому, что происходит в тебе, и мечтаешь лишь о том, чтобы вкушать это новое наслаждение, только что открытое тобой...»
«...Музыка должна дарить нам радость».
«...Слушая хорошую музыку, я мечтаю о том, чем в этот момент занято мое сердце».
«...Искусство существует, чтобы утешать. Когда в душу закрадутся сожаления, когда в жизни наступают осенние дни с их первыми печалями, когда недоверие встает как мрачный призрак за каждым деревенским плетнем, - вот когда стоило бы обратиться к музыке».
* * *
Когда вспоминаешь все приведенные здесь высказывания о музыке, бросается в глаза, что большинство из них принадлежит писателям. Значит ли это, что они более тонко чувствуют музыку и лучше других разбираются в ней? Нет, конечно. Просто эти люди владеют даром слова, умеют ярко и точно выразить то, что чувствуют все любители музыки. И нередко, для них разговор о музыке, слово о ней становится еще одним способом, случаем пережить музыкальные впечатления. «Раздумывая над искусством, чувствуешь его сильнее», - заметил Стендаль, для которого, кстати, и само литературное творчество было, по его выражению, способом записать «музыку своей души».
Итак, из всего, что мы узнали сейчас от любителей музыки, можно сделать вывод: музыка от простейших до самых совершенных своих форм действительно доступна каждому. И многое может дать человеку. Главное условие - не робеть и идти навстречу большим произведениям - опере, симфонии, и слушать, слушать, слушать. Быть серьезным в своих намерениях. Понимание музыки придет обязательно. И то, что человек откроет в ней, будет и открытием в нем самом лучшего, благородного, сердечного.
Все это мне хотелось бы высказать моему случайному собеседнику - водителю такси; убедить его в том, что, он не прав, думая, будто большая музыка создана не для него.
К сожалению, так думают очень многие. И вероятно, даже далеко не всех убедил я своими примерами...
Приведу еще один аргумент, по-моему, очень сильный и убедительный.
Вот как все было, со слов очевидца, старого большевика П. Н. Лепешинского:
«...Подползла проклятая зима 1919 года. Повсюду толки в Москве о топливном кризисе, о сыпняках... Жуткое чувство тревоги не только охватывает душу обывателя, но и проникает в кремлевские палаты. В зале большого Совнаркома царит тягостное настроение. Среди всеобщей унылой тишины представитель малого Совнаркома т. Галкин делает доклад относительно спорного, не вызвавшего полного единогласия в малом Совнаркоме, вопроса об отоплении государственных театров... Он не скупится на жесткие, суровые слова, характеризуя московские центры сценического искусства, как ненужные сейчас для рабоче-крестьянской республики. Чьи эстетические интересы и до сих пор обслуживают наши театры? Во всяком случае не трудового народа... Каково содержание современных пьес? Всё те же буржуазные оперы: «Кармен», «Травиата», «Евгений Онегин»... Уж лучше бы подмостки Большого театра были использованы для целей агитации и пропаганды. А между тем (и в этом месте голос оратора возвышается до мрачного пафоса) к нам идет и стучится уже в дверь страшная гостья... Смерть от сыпняка становится нашим бытовым явлением... Готовы ли мы для встречи с этой гостьей? Много ли у нас бань, которые являются во время тифозной эпидемии главной профилактической мерой? И хватит ли у нас решимости позволить бросать драгоценное топливо в прожорливые печи московских государственных театров для щекотания нервов буржуазных барынь в бриллиантах, в то время как лишняя, отапливаемая этими дровами баня, быть может, спасет сотни рабочих от болезни и смерти...»
Да, положение в стране, обрисованное докладчиком, сверхтяжелое. И все понимают, почему он требует такой? крайней меры. Слово «защитнику». Однако бесцветная, казенная речь представителя театров не вызывает ни у кого сочувствия. И председательствующий - Владимир Ильич Ленин - ставит вопрос на голосование...
Но происходит неожиданное. Владимир Ильич вдруг берет слово, вернее, бросает лишь несколько фраз, предваряя голосование. С веселыми искрами в глазах он говорит о том, что товарищ Галкин имеет «несколько наивное представление о роли и назначении театра», что «наследство от буржуазного искусства нам рано еще сдавать в архив... Итак, кто за предложение т. Галкина, прошу поднять руки».
Естественно, после этих слов Владимира Ильича обстановка моментально изменилась, и большинства товарищ Галкин не собрал.
Почему так произошло? Случайно ли это? Сейчас мы знаем, чего стоили Владимиру Ильичу эти иронические, как бы вскользь сказанные слова. До нас дошла интересная подробность, предшествовавшая этому совещанию Совнаркома.
Приемный сын Анны Ильиничны Ульяновой Гора Лозгачев вспоминает, как однажды он увидел Ленина в его кремлевской квартире невеселым, чем-то очень озабоченным. И когда спросил «дядю Ленина», не заболел ли он, Владимир Ильич ответил: «Понимаешь, Гора, стоит вопрос: закрыть Большой театр! Считают, что чересчур дорого обходится его содержание, убыток большой приносит, дров нету! Вот как, по-твоему, быть с этим, жалко, а?»
Да, Владимир Ильич оказался в очень сложном положении. Требовалось принять решение. С одной стороны, деятели искусства требовали сохранить Большой театр, с другой - государственные и партийные работники, считавшие, что надо идти на жертвы в области культуры ради скорейшего улучшения быта рабочих. И тех и других Владимир Ильич прекрасно понимал. Он находил правильными их аргументы. Все решить теперь мог только его собственный голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38