Конечно, программа значительно облегчает понимание существа музыкально­го произведения, но композиторы все-таки делают ставку на саму музыку, а не на словесный ее пересказ...
Как хотелось современникам Чайковского, да и мы были бы счастливы узнать программу его Шестой сим­фонии, Патетической. Когда Н. А. Римский-Корсаков спросил у Петра Ильича, нет ли у него какой-либо про­граммы к этому произведению, Чайковский ответил, что, конечно, есть, но объявлять ее он не желает.
А ведь Чайковский хотел быть понятым! Опять про­тиворечие? Есть программа, но она не объявляется. Где же ответ? Может, в этом высказывании композитора в письме к фон Мекк: «Что такое программная музыка? Так как мы с Вами не признаем музыки, которая состоя­ла бы из бесцельной игры в звуки, то с нашей точки зрения всякая музыка есть программная».
Итак, мы приблизились к истине. Настоящая музы­ка создается горячим сердцем, она искренна и всегда содержательна, всегда программна в широком смысле слова.
Но опять вопрос. Как уловить это содержание, какова мера программности в «беспрограммной» музыке, то есть музыке, лишенной внешних признаков программности?
Обратимся к единственной в своем роде, необычной «истории» высказываний композитора об одном своем произведении - о Четвертой симфонии.
Когда партитура ее вышла из печати, на титульном листе значилось: «Посвящается моему лучшему другу». И больше ничего, никаких намеков на программность. Но не тут-то было! Первым «забил тревогу» С. И. Танеев. Он писал Петру Ильичу: «Трубные фанфары, составля­ющие интродукцию и потом появляющиеся от времени до времени перемены темпа во второй теме - все это за­ставляет думать, что эта музыка программная».
Петр Ильич ответил совершенно спокойно, как будто был давно готов к этому вопросу и только ждал, когда его зададут: «Что касается Вашего замечания, что моя симфония программна, то я с этим вполне согласен. Я не вижу только, почему Вы считаете это недостатком. Я боюсь противуположного, то есть я не хотел бы, чтоб из-под моего пера являлись симфонические произведе­ния, ничего не выражающие и состоящие из пустой игры в аккорды, ритмы и модуляции. Симфония моя, разумеет­ся, программна, но программа эта такова, что формули­ровать ее словами нет никакой возможности. Это возбу­дило бы насмешки и показалось бы комичным. Но не этим ли и должна быть симфония, то есть самая лириче­ская из всех музыкальных форм? И не должна ли она вы­ражать все то, для чего нет слов, но что просится из души и что хочет быть высказано?..»
И все-таки Чайковский попытался изложить слова­ми программу своей симфонии. Правда, он сделал это только для одного человека, для той, кому посвятил сим­фонию, - Надежды Филаретовны фон Мекк. Сейчас, ввиду того, что это письмо дошло до нас, можно прочи­тать большое и довольно подробное изложение содержа­ния симфонии, так как оно приводится почти во всех книгах о Чайковском. Но Петр Ильич, если бы он сейчас мог узнать об этом, остался бы недоволен и, наверное, по­старался бы изъять свою программу из печати...
Еще тогда, прежде чем вложить письмо в конверт, он, прочитав написанное, «ужаснулся той неясности и недостаточности программы», которую хотел сообщить фон Мекк. И он признался ей: «В первый раз в жизни мне пришлось перекладывать в слова и фразы музыкальные мысли и музыкальные образы. Я не сумел сказать этого как следует...»
Что же все-таки Петр Ильич считает главным, соб­ственно программным в этой симфонии? И в чем же, наконец, проявляется его кредо программности симфони­ческой музыки? Об этом читаем в том же, процитирован­ном выше, письме Танееву: «Я в своей наивности вооб­ражал, - пишет Чайковский, - что мысль этой симфо­нии понятна, что в общих чертах смысл ее доступен и без программы...»
Вот эта «наивность» Петра Ильича и раскрывает нам, что он считает обязательным и возможным видеть в каждом серьезном музыкальном произведении, а имен­но - главную мысль, общие черты. Вот это и можно, и должно искать в музыке.
Чайковский пишет Танееву: «В сущности, моя сим­фония есть подражание Пятой бетховенской, то есть я подражал не музыкальным ее мыслям, но основной идее». Потом, видимо, засомневавшись, понимает ли его Тане­ев, Петр Ильич вдруг задает вопрос: «Как Вы думаете, есть программа в Пятой симфонии?» И с большой убеж­денностью отвечает: «Не только есть, но тут и спору быть не может относительно того, что она стремится вы­разить».
Кстати сказать, за несколько лет до этого Чайков­ский высказывался в печати о содержании Пятой сим­фонии Бетховена: в финале ее он слышал «трагическое ликование высших сил природы... после предыдущих час­тей, столь потрясающей правдою изображающих терза­ния изолированной человеческой души в борьбе с судьбою и со всеми терниями земной юдоли».
И все-таки самое существенное, глубинное о своем новом произведении Петр Ильич сказал в приведенных нами письмах Танееву и фон Мекк: «Нет ни одной строчки в этой симфонии, которая не была бы мной про­чувствована, и не служила бы отголоском искренних дви­жений души... Я жестоко хандрил прошлой зимой, когда писалась эта симфония, и она служит верным отголоском того, что я тогда испытывал. Но это именно отголосок. Как его перевести на ясные и определенные последования слов? - не умею, не знаю... Остались общие воспо­минания о страстности, жуткости испытанных ощу­щений».
И кажется, становятся более ясными законы творче­ства, по которым создавались симфонические произведе­ния Чайковского: да, он более всего доверял самой музы­ке, верил, что его искренность, взволнованность чувств, вложенные в произведения, рано или поздно раскроются для человеческих сердец, которым близки добро и состра­дание.
Творчество композитора глубоко отразило ту эпоху, в которую он жил. Сам Петр Ильич прекрасно это пони­мал: «В своих писаниях я являюсь таким ...каким меня сделали воспитание, обстоятельства, свойства того века и той страны, в коей я живу и действую». И мы с времен­ного расстояния в десятилетия видим и чувствуем, как все это отразилось в его сочинениях.
И сегодня сбылось самое большое желание композитора - музыка его распространилась по всему земному шару и волнует своей человечностью, глубоким и искренним чувством. Это относится и к симфониям Петра Ильича. Статистики подсчитали, что самый популярный, самый часто исполняемый сейчас в мире композитор-классик - Чайковский.
В том, что Чайковский приблизился к нам, сыграл свою роль и технический прогресс человечества. Люди получили возможность чаще слушать своих любимых авторов, любимые произведения, чаще стали происходить счастливые, знаменательные встречи мало искушенных слушателей с большой музыкой. Лучшие симфонии испол­няются каждый сезон, и не однажды (не «раз в десять лет»!). Много раз в течение года их можно услышать по радио, а имея проигрыватель или магнитофон, слу­шать записи хоть каждый день в исполнении самых лучших дирижеров и оркестров. Стоит только по­желать. И предубежденных против серьезной музыки людей, о которых говорил Чайковский, становится все меньше.
...Иногда вечером, придя домой, я ставлю на проигры­ватель пластинку с записью какой-нибудь симфонии Чай­ковского. Сегодня почему-то захотелось послушать Чет­вертую - возникает время от времени потребность еще раз встретиться с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38