Чехов очень любил Толстого. Когда в конце 1899 года Лев Николаевич был серьезно болен, Чехов писал в одном из ялтинских писем: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его... Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, - не так страшно, так как Толстой делает за всех... В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавые, озлобленные самолюбия будут далеко в тени...»
Но как относился Чехов к другому Толстому - создателю глубоко реакционного философского учения? Ко всем противоречиям во взглядах писателя, во всем созданном им «толстовстве»? Ведь, с одной стороны, Толстой - великий художник, отразивший в своих произведениях изумительные картины русской жизни, Толстой - обличитель лжи, фальши, правительственного насилия, капиталистической эксплуатации, Толстой - разоблачитель лицемерия казенной церкви и, с другой стороны, - «помещик, юродствующий во Христе... юродивая проповедь «непротивления злу» насилием... проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии...»
Еще в 1894 году Чехов писал Суворину: «Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно... Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями... Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною 6-7 лет, и действовали на меня не основные положения, которые были известны мне и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса... для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя». Критикуя в другом письме послесловие Толстого к «Крейцеровой сонате», Чехов так сказал: «Я третьего дня читал его «Послесловие». Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю. Черт бы побрал философию великих мира сего... Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера».
Толстой, со своей стороны, также любил Чехова как писателя и как человека. Скромный, сдержанный, обаятельный - Антон Павлович вызывал у него большие симпатии. Толстой понимал и глубоко национальный характер творчества Чехова. Горький, наблюдая в Гаспре за отношениями писателей, позднее в своих воспоминаниях рассказывал о Толстом:
«Вот вы, - обратился он к Чехову, - вы русский! Да, очень, очень русский.
И, ласково улыбаясь, обнял Антона Павловича за плечо, а тот сконфузился и начал баском говорить что-то о своей даче, о татарах.
Чехова он любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо Антона Павловича взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка с Александрой Львовной, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед им, говоря вполголоса:
- Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто - чудесный!»
Толстой дал обобщающую оценку творчества Чехова, сказав, что «Чехов - это Пушкин в прозе», а у себя в дневнике записал: «Чехов, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга».
Лев Николаевич читал и перечитывал нравившиеся ему произведения Чехова. «Читаю Чехова 2-ой день и восхищаюсь», - писал он в дневнике в марте 1907 года. Любопытно при этом, что нравившиеся ему чеховские рассказы он разделял на два «сорта» - первый и второй. К «первому сорту» он причислял такие рассказы, как «Детвора», «Драма», «Хористка», «Тоска», «Ванька», «Дома», «Злоумышленник», «Беглец», «Мальчики», «Спать хочется», «Супруга», «Душечка» и др. Ко «второму сорту» он относил: «Беззаконие», «Горе», «Ведьма», «На чужбине», «Канитель», «Маска», «Женское счастье», «Свадьба», «Бабы» и др. По свидетельству современников любил Толстой и такие крупные произведения Чехова, как «Степь», «Скучная история», «Попрыгунья», «Черный монах», «В овраге».
Вместе с тем Толстому не нравились чеховские пьесы, он не признавал в нем драматурга. Антон Павлович сам однажды говорил Бунину, что Толстой как-то сказал ему в Гаспре: «А все-таки пьес ваших я терпеть не могу! Шекспир скверно писал, а вы еще хуже!» Любопытно вспомнить, что драматургия Шекспира Толстому не нравилась из-за отсутствия в ней, по его мнению, религиозно-нравственного начала. С таких же религиозно-эстетических позиций, возможно, подходил Толстой и к драматургии Чехова. Атеистическое мировоззрение Чехова для Толстого было бесспорно. В одном из крымских писем он писал В. Г. Черткову: «Видаю здесь Чехова - совершенного безбожника, но доброго...»
Об этом же свидетельствует сын Толстого Сергей Львович, рассказывая в воспоминаниях о встречах своего отца с Чеховым в Гаспре: «Мне кажется, что моему отцу хотелось ближе сойтись с ним и подчинить его своему влиянию, но он чувствовал в нем молчаливый отпор, и какая-то грань мешала их дальнейшему сближению.
- Чехов не религиозный человек, - говорил отец».
* * *
В конце января 1902 года Л. Н. Толстой, находясь в Гаспре, тяжело заболел. Чехов принял близко к сердцу его болезнь. Письма Антона Павловича этого периода заполнены постоянным беспокойством за жизнь писателя. Положение больного было настолько плохо, что одно время врачи потеряли надежду на благоприятный исход. Чехов писал жене 27 января: «Толстой очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно».
Ялтинские врачи установили круглосуточное дежурство у постели больного. Чехов искренне огорчался, что из-за своей легочной болезни он не мог в качестве врача принимать участие в дежурствах.
В этот момент вокруг тяжело больного Толстого разыгралась гнусная история, организованная царскими правительственными кругами. Как известно, Л. Н. Толстой в феврале 1901 года «святейшим синодом» был отлучен от церкви за разоблачение лицемерия казенных церковников. За писателем следили шпионы царской охранки. Когда слух о безнадежном положении писателя дошел до правительства, высшие чиновники, опасаясь, что огромная популярность Толстого среди народа может вызвать демонстрации в связи с его смертью, решили принять свои меры. Одному из священников прихода было приказано присутствовать вблизи умирающего, чтобы потом объявить народу о том, что перед смертью Толстой будто бы раскаялся в своих «грехах». Министерство внутренних дел направило в Симферополь инструкции на случай смерти Толстого.
Русская общественность в те дни была глубоко обеспокоена состоянием здоровья Толстого. В Москве ходили уже слухи о смерти писателя Ольга Леонардовна писала Антону Павловичу: «Носятся тревожные и упорные слухи о смерти Толстого. Если это правда, почему не разрешают публиковать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но как относился Чехов к другому Толстому - создателю глубоко реакционного философского учения? Ко всем противоречиям во взглядах писателя, во всем созданном им «толстовстве»? Ведь, с одной стороны, Толстой - великий художник, отразивший в своих произведениях изумительные картины русской жизни, Толстой - обличитель лжи, фальши, правительственного насилия, капиталистической эксплуатации, Толстой - разоблачитель лицемерия казенной церкви и, с другой стороны, - «помещик, юродствующий во Христе... юродивая проповедь «непротивления злу» насилием... проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии...»
Еще в 1894 году Чехов писал Суворину: «Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно... Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями... Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною 6-7 лет, и действовали на меня не основные положения, которые были известны мне и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса... для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя». Критикуя в другом письме послесловие Толстого к «Крейцеровой сонате», Чехов так сказал: «Я третьего дня читал его «Послесловие». Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю. Черт бы побрал философию великих мира сего... Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера».
Толстой, со своей стороны, также любил Чехова как писателя и как человека. Скромный, сдержанный, обаятельный - Антон Павлович вызывал у него большие симпатии. Толстой понимал и глубоко национальный характер творчества Чехова. Горький, наблюдая в Гаспре за отношениями писателей, позднее в своих воспоминаниях рассказывал о Толстом:
«Вот вы, - обратился он к Чехову, - вы русский! Да, очень, очень русский.
И, ласково улыбаясь, обнял Антона Павловича за плечо, а тот сконфузился и начал баском говорить что-то о своей даче, о татарах.
Чехова он любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо Антона Павловича взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка с Александрой Львовной, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед им, говоря вполголоса:
- Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто - чудесный!»
Толстой дал обобщающую оценку творчества Чехова, сказав, что «Чехов - это Пушкин в прозе», а у себя в дневнике записал: «Чехов, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга».
Лев Николаевич читал и перечитывал нравившиеся ему произведения Чехова. «Читаю Чехова 2-ой день и восхищаюсь», - писал он в дневнике в марте 1907 года. Любопытно при этом, что нравившиеся ему чеховские рассказы он разделял на два «сорта» - первый и второй. К «первому сорту» он причислял такие рассказы, как «Детвора», «Драма», «Хористка», «Тоска», «Ванька», «Дома», «Злоумышленник», «Беглец», «Мальчики», «Спать хочется», «Супруга», «Душечка» и др. Ко «второму сорту» он относил: «Беззаконие», «Горе», «Ведьма», «На чужбине», «Канитель», «Маска», «Женское счастье», «Свадьба», «Бабы» и др. По свидетельству современников любил Толстой и такие крупные произведения Чехова, как «Степь», «Скучная история», «Попрыгунья», «Черный монах», «В овраге».
Вместе с тем Толстому не нравились чеховские пьесы, он не признавал в нем драматурга. Антон Павлович сам однажды говорил Бунину, что Толстой как-то сказал ему в Гаспре: «А все-таки пьес ваших я терпеть не могу! Шекспир скверно писал, а вы еще хуже!» Любопытно вспомнить, что драматургия Шекспира Толстому не нравилась из-за отсутствия в ней, по его мнению, религиозно-нравственного начала. С таких же религиозно-эстетических позиций, возможно, подходил Толстой и к драматургии Чехова. Атеистическое мировоззрение Чехова для Толстого было бесспорно. В одном из крымских писем он писал В. Г. Черткову: «Видаю здесь Чехова - совершенного безбожника, но доброго...»
Об этом же свидетельствует сын Толстого Сергей Львович, рассказывая в воспоминаниях о встречах своего отца с Чеховым в Гаспре: «Мне кажется, что моему отцу хотелось ближе сойтись с ним и подчинить его своему влиянию, но он чувствовал в нем молчаливый отпор, и какая-то грань мешала их дальнейшему сближению.
- Чехов не религиозный человек, - говорил отец».
* * *
В конце января 1902 года Л. Н. Толстой, находясь в Гаспре, тяжело заболел. Чехов принял близко к сердцу его болезнь. Письма Антона Павловича этого периода заполнены постоянным беспокойством за жизнь писателя. Положение больного было настолько плохо, что одно время врачи потеряли надежду на благоприятный исход. Чехов писал жене 27 января: «Толстой очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно».
Ялтинские врачи установили круглосуточное дежурство у постели больного. Чехов искренне огорчался, что из-за своей легочной болезни он не мог в качестве врача принимать участие в дежурствах.
В этот момент вокруг тяжело больного Толстого разыгралась гнусная история, организованная царскими правительственными кругами. Как известно, Л. Н. Толстой в феврале 1901 года «святейшим синодом» был отлучен от церкви за разоблачение лицемерия казенных церковников. За писателем следили шпионы царской охранки. Когда слух о безнадежном положении писателя дошел до правительства, высшие чиновники, опасаясь, что огромная популярность Толстого среди народа может вызвать демонстрации в связи с его смертью, решили принять свои меры. Одному из священников прихода было приказано присутствовать вблизи умирающего, чтобы потом объявить народу о том, что перед смертью Толстой будто бы раскаялся в своих «грехах». Министерство внутренних дел направило в Симферополь инструкции на случай смерти Толстого.
Русская общественность в те дни была глубоко обеспокоена состоянием здоровья Толстого. В Москве ходили уже слухи о смерти писателя Ольга Леонардовна писала Антону Павловичу: «Носятся тревожные и упорные слухи о смерти Толстого. Если это правда, почему не разрешают публиковать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32