Саша убеждает Надю, что ей нужно «главное - перевернуть жизнь», и рисует будущее ее родного города: «...Все полетит вверх дном, все изменится, точно по вол­шебству. И будут тогда здесь громадные, великолепней­шие дома, чудесные сады, фонтаны необыкновенные, за­мечательные люди...» И когда Надя, вернувшись через год домой, «ходила по саду, по улице, глядела на дома, на серые заборы», то ей «казалось, что в городе все дав­но уже состарилось, отжило и все только ждет не то конца, не то начала чего-то молодого, свежего. О, если бы поско­рее наступила эта новая, ясная жизнь, когда можно будет прямо и смело смотреть в глаза своей судьбе, сознавать себя правым, быть веселым, свободным! А такая жизнь рано или поздно настанет!»
Оптимистически мыслящим о будущем, страстно жду­щим наступления новой, свободной жизни, верящим в нее предстаёт в этом жизнеутверждающем рассказе его автор, отражая те настроения, которыми он был заполнен сам в эти предгрозовые годы.
Кстати, по свидетельству В. В. Вересаева конец рас­сказа у Чехова раньше был сделан по другому: в перво­начальной редакции прямо указывалось, что героиня рас­сказа Надя, порвав с домом, уходила на революционную работу. Вересаев в своих воспоминаниях пишет: «Я позна­комился с Чеховым в Ялте весною 1903 года... Для ме­ня очень был неожидан острый интерес, который Чехов проявил к общественным и политическим вопросам... Ви­димо, революционное электричество, которым в то время был перезаряжен воздух, встряхнуло и душу Чехова. Глаза его загорались суровым негодованием, когда он гово­рил о неистовствах Плеве, о жестокости и глупости Ни­колая II.
...Накануне, у Горького, мы читали в корректуре но­вый рассказ Чехова «Невеста»...
Антон Павлович спросил:
- Ну что, как вам рассказ?
Я помялся, но решил высказаться откровенно.
- Антон Павлович, не так девушки уходят в револю­цию. А такие девицы, как ваша Надя, в революцию не идут.
Глаза его взглянули с суровою настороженностью.
- Туда разные бывают пути».
Как известно, в окончательной редакции рассказа На­дя ни в какую революцию не уходит. Видимо, замечание Вересаева заставило Чехова передумать и изменить фи­нал рассказа. Это подтверждает и письмо Чехова Вере­саеву, написанное летом 1903 года, где он сообщает ему, что «рассказ «Невесту» искромсал и переделал в коррек­туре».
Те же настроения Чехова, - характерные для послед­них лет его жизни, отражены и в «Вишневом саде», на­писанном вслед за «Невестой» (март - ноябрь 1903 г.). Со­держание во многом перекликается с «Невестой». Оба произведения осуждают современную Чехову буржуазную действительность, собственнический мир, обреченный исто­рией на гибель. Оба они приветствуют приход новой, свет­лой, справедливой жизни народа, но какой именно - для Чехова не совсем ясно.
«Поднимавшаяся бурная русская волна подняла и по­несла с собой и Чехова», - пишет в своих воспоминаниях С. Я. Елпатьевский, Чехов стал «верующим не в то, что бу­дет хорошая жизнь через двести лет, как говорили персо­нажи его произведений, а что эта хорошая жизнь для России придвинулась вплотную, что вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому, светлому, радост­ному...».
В «Вишневом саде» Чехов говорит о прошлом и буду­щем страны. Отжило свой век дворянство с его поместь­ями, вишневыми садами. Когда-то красивые, поэтические «дворянские гнезда» отошли в прошлое. Дворянский класс исторически изжил себя, потерял свою былую силу, ока­зался практически неприспособленным к изменившимся условиям жизни. Кончилось беззаботное существование раневских и гаевых, теперь уже беспомощных и обречен­ных на гибель.
На смену им пришли лопахины - дельцы из мира раз­вивающегося капитализма. Но и они - временные хозя­ева жизни. Не им Чехов отдает будущее своей родины, В пьесе, наполненной большим социальным содержанием, чувствуется глубокая вера писателя в неизбежность перестройки жизни на новых началах. Новому, молодому по­колению, которое «насадит новый сад, роскошнее этого», Чехов вручает судьбу народа.
На фоне прощания с обреченным прошлым, со старой жизнью, уверенно и призывно звучат его слова:
«Здравствуй, новая жизнь!»
Конечно, во всех чеховских мечтах о будущей свет­лой жизни страны неизбежно сказывается историческая ограниченность политического кругозора писателя. По­этому Чехов в своем творчестве не мог отразить решающе­го значения революционной борьбы пролетариата, не мог конкретно указать на те пути, которыми нужно было идти народу, на те перспективы социалистического будущего страны, которые в то время были уже достаточно ясны лучшим представителям дореволюционной интеллиген­ции, связавшим свою судьбу с пролетариатом.
Но изумительные чеховские произведения, содержащие обличающую критику современного ему общества, подго­товлявшие народ к грядущим переменам жизни, имели ог­ромное прогрессивное значение для того времени.
«Пусть это были, - писал А. С. Серафимович в 1935 году, - не боевые картины призыва к борьбе, все равно, они, как ржавчина, разъедали подлый строй, в свою меру подготовляя его обвал под натиском револю­ции».
«Мы, люди старшего поколения, - говорил Михаил Иванович Калинин, - росли большей частью на критике, на обрисовке отрицательных сторон старого мира. Мы увлекались таким писателем, как Чехов».
ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ
В кульминационный момент в идейной жизни писате­ля, когда он был полон надежд на то, что «вот-вот сейчас перестроится вся Россия по-новому, светлому, радостно­му», - начал быстро приближаться конец. Здоровье Че­хова делалось заметно хуже. Падали силы. Работать ста­новилось все труднее. Он писал жене 17 октября 1903 го­да по окончании работы над пьесой «Вишневый сад»: «Я ее писал томительно долго, с большими антрактами, с рас­стройством желудка, с кашлем...»
Чехов, как врач, конечно, не мог не понимать, к чему ве­дет продолжающееся ухудшение в его здоровье, и это уси­ливало драматизм его ялтинского одиночества. Постоянно лечивший Чехова в Ялте доктор И. Н. Альтшуллер рас­сказывал в своих воспоминаниях: «Все реже и реже воз­вращалось хорошее настроение и все чаще я заставал его одиноко сидящим в кресле и в полулежачем положении на диване с закрытыми глазами без обычной книги в руках. Начавшаяся война его очень волновала. Работал он в это время немного и только урывками, а планов было много, и это огорчало его».
Нельзя без волнения читать, как за три месяца до смерти Чехов писал и Лазаревскому и Амфитеатрову: «В июле или августе, если позволит состояние здоровья, я по­еду врачом на Дальний Восток»!
Как всегда Чехова влекло в Москву. В конце 1903 года он писал жене: «Милая моя начальница, строгая жена. Я буду питаться одной чечевицей, при входе Немировича и Вишневского буду почтительно вставать, только позволь мне приехать... Пора уже вам, образованным людям, по­нять, что в Ялте я всегда чувствую себя несравнимо ху­же, чем в Москве». Или в письме к Станиславскому: «Я сижу у себя в кабинете и все поглядываю на телефон. По телефону мне передаются телеграммы, и я вот жду каждую минуту, что меня позовут, наконец, в Москву».
В декабре 1903 года Чехову «позволили», и он уехал в Москву. «Я теперь в Москве не живу, а только пробую, нельзя ли мне тут жить», - писал он оттуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32