Романы эти имеют завлекательные названия, и единственным их художественным оправданием является прекрасный, прозрачный французский язык. К сожалению, иных' смягчающих обстоятельств усмотреть нельзя, так что при всем уважении к автору, трудно предположить, чтобы они были извлечены на свет, наоборот, именно уважение к нему и держит их в запретных запасниках библиотек.
Книги эти Аполлинер пишет главным образом в Национальной библиотеке, сидя рядом с седовласыми господами с бородками и сухопарыми «синими чулками», время от времени бросающими на него возмущенный, а может быть, просто близорукий взгляд. Поэт редко приходит в библиотеку один, рядом обычно сидит какой-нибудь молодой художник, временно безработный из-за отсутствия мастерской или кредита на краски, или претендент на будущую писательскую славу, с которым приятно перекинуться во время работы словцом не всегда серьезного характера; иногда по соседству с ним садится известный писатель Элемир Бурж, человек популярный в писательском мире, с удовольствием перемежающий чтение забавной болтовней Аполлинера. Национальную библиотеку в то время толпами посещали молодые люди артистических профессий.
Бывает в ней Макс Жакоб. Который посвятил ее таинственным закоулкам один из прекраснейших образцов своей поэтической прозы, бывают почти все молодые приятели Аполлинера. Голод здесь часто приглушают карамелькой, а в обеденный перерыв идут на другую сторону улицы, чтобы выкурить сигарету или трубку в ближайшем скверике в обществе хорошеньких мидинеток из соседних мастерских и модных ателье. Библиотека зимой— единственное теплое и хорошо освещенное место, за которое не надо платить, да к этому еще и огромный выбор любой литературы, и стол, за которым удобно работать и вздремнуть, положив голову на руки. В последующие годы постоянным соседом Аполлинера, кроме Рене Дализа и Сандрара, будет Фернан Флёре, вместе с которым Аполлинер выкинет лучшую шутку, которую когда-либо преподносили почтенной дирекции этого столь же почтенного заведения: они тайком составят с Флёре опись так называемой Преисподней библиотеки, то есть той части книгохранилища, куда читатели, по соображениям цензуры нравов, имеют доступ только с разрешения директора. Шутка эта доказала дирекции всю бессмысленность этого запрета, который так легко преодолеть с помощью мелких чаевых служащим библиотеки, и дала великолепную библиографию хотя бы той части собрания Национальной библиотеки, каталоги которой доселе являют образец старого доброго кавардака.
Но было бы преувеличением утверждать, что Национальная библиотека, даже используемая в столь игривых целях, была в то время главным убежищем поэта. Для бездомного (дом матери в Везине был слишком отдален, чтобы считать его своим) день — это слишком длинный промежуток времени, чтобы заполнить его размеренным ритмом дел, и одновременно слишком короткий, чтобы выполнить все намерения и обязательства. Удобный столик в бистро или более приятная, чем обычно, атмосфера в квартире друга, куда ты заглянул всего на минутку, является непреодолимым соблазном затянуть визит далеко за пределы времени, отведенного, если уж не приличиями, то хотя бы программой дня. Неопределенность, нависающая над остатком свободных часов, усиливает притягательность собеседников, каждый встречный симпатичный человек становится вдвойне симпатичным в сравнении с малопривлекательным одиночеством, которое ожидается сразу же после краткой прощальной формулы.
Так что Аполлинер редко отказывает. Если приятель просит проводить его бы в самый отдаленный пункт города, и редко встает первым из-за столика, где идет интересный разговор. Зато он часто запаздывает или вовсе не приходит в условленное место. Андре Бийи вспоминает, что только раз Аполлинер первым явился в назначенное время: это была встреча, предложенная Аполлинером после его поэтического дебюта, Бийи, спустя несколько лет после памятного вечера в «Ла плюм». Но было не принято сердиться на непунктуальность Аполлинера, потому что если уж он приходил, то был удивительно очарователен. Некоторые, более суровые критики, считали его умение очаровывать людей и разоружать противников немужской чертой, очевидно не сознавая, что это была всего лишь форма общения с людьми, тогда как сама его натура, то меланхолическая, то бурная, оставалась неизменной, вряд ли на нее влияли порывы, вызванные встречами. «В общем-то это человек слабый,— пишет о нем Леото, один из редакторов «Меркюр де Франс», искренне любимый Аполлинером, как видим, без особой взаимности.— Не хотелось бы мне знать, что там таится на дне».
Наверняка гам таилось многое, все то, что не вмещается в краткую характеристику, какими легко разбрасываются и расплачиваются даже самые закадычные друзья. Втянутый в серьезный разговор, Аполлинер неожиданно обнаруживал свою ранимость, впечатлительность, состояние временного отчаяния. Он был легко уязвим в такие моменты и даже слишком доверчив. Но и в таких обстоятельствах биография его оставалась чем-то неприкосновенным, он просто избегал разговоров о своем прошлом, о семье. А если уж вынужденно затрагивал эту тему, то заходил в своем мифотворчестве так далеко, что никто не воспринимал его рассказы всерьез. «Мы с матерью страшно друг на друга похожи,— бросал он, например, вернувшись из Везине,— но нам трудно договориться. Вчера мы целую ночь спорили, бывают ли валансьенские кружева только белые или могут быть и черные, мать никак не хотела мне уступить». Валансьенские кружева, невозвращенные банки из-под варенья, о которых мадам Костровицкая напоминала в каждом очередном письме, выговоры за несерьезность, за дурное общество и неумение устроить жизнь,— все это признаки полной отчужденности этих людей, столь любящих друг друга сильным, можно сказать, первобытным, биологическим чувством. И, как обычно бывает в таких случаях, сила отталкивания этих двух существ была столь же велика, как и чувство любви. За всю жизнь у мадам Костровицкой была в руках только одна книжка сына под названием «Иересиарх и К0», но и ту она, просмотрев, отшвырнула, сочтя ее бессмыслицей и чепухой. При таких условиях жить с матерью в Везине было Гийому неудобно не только из-за траты времени и трудности сообщения, нет, куда дороже ему была независимость и более или менее приличное самочувствие.
Кочевой, неустроенный образ жизни явился причиной того, что Аполлинер знал Париж, как редкий парижанин тех лет, не говоря уже о современных жителях этого города, перемещающихся исключительно автобусом, метро или машиной.
В то время по Парижу ходили пешком. Особенно люди его среды, метро казалось душным, на омнибус было жалко денег. Так называемое фланирование по городу, которым нынче занимаются только наиболее усердные иностранцы, чудаки, влюбленные и клошары, тогда было действительно модой, более того, насущной потребностью. Если даже сегодня говорят, что парижская улица — это беспрестанный бесплатный спектакль и что, заплатив за стаканчик аперитива на террасе кафе, можно увидеть больше Парижа, чем в опере или театре, то в те времена это было справедливее во сто крат. На улице жили больше, чем сейчас. Частым явлением, особенно в кварталах, лежащих на левом берегу Сены, были выступления уличных циркачей, встречаются они и сейчас, но уже так редко, что стали экзотикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Книги эти Аполлинер пишет главным образом в Национальной библиотеке, сидя рядом с седовласыми господами с бородками и сухопарыми «синими чулками», время от времени бросающими на него возмущенный, а может быть, просто близорукий взгляд. Поэт редко приходит в библиотеку один, рядом обычно сидит какой-нибудь молодой художник, временно безработный из-за отсутствия мастерской или кредита на краски, или претендент на будущую писательскую славу, с которым приятно перекинуться во время работы словцом не всегда серьезного характера; иногда по соседству с ним садится известный писатель Элемир Бурж, человек популярный в писательском мире, с удовольствием перемежающий чтение забавной болтовней Аполлинера. Национальную библиотеку в то время толпами посещали молодые люди артистических профессий.
Бывает в ней Макс Жакоб. Который посвятил ее таинственным закоулкам один из прекраснейших образцов своей поэтической прозы, бывают почти все молодые приятели Аполлинера. Голод здесь часто приглушают карамелькой, а в обеденный перерыв идут на другую сторону улицы, чтобы выкурить сигарету или трубку в ближайшем скверике в обществе хорошеньких мидинеток из соседних мастерских и модных ателье. Библиотека зимой— единственное теплое и хорошо освещенное место, за которое не надо платить, да к этому еще и огромный выбор любой литературы, и стол, за которым удобно работать и вздремнуть, положив голову на руки. В последующие годы постоянным соседом Аполлинера, кроме Рене Дализа и Сандрара, будет Фернан Флёре, вместе с которым Аполлинер выкинет лучшую шутку, которую когда-либо преподносили почтенной дирекции этого столь же почтенного заведения: они тайком составят с Флёре опись так называемой Преисподней библиотеки, то есть той части книгохранилища, куда читатели, по соображениям цензуры нравов, имеют доступ только с разрешения директора. Шутка эта доказала дирекции всю бессмысленность этого запрета, который так легко преодолеть с помощью мелких чаевых служащим библиотеки, и дала великолепную библиографию хотя бы той части собрания Национальной библиотеки, каталоги которой доселе являют образец старого доброго кавардака.
Но было бы преувеличением утверждать, что Национальная библиотека, даже используемая в столь игривых целях, была в то время главным убежищем поэта. Для бездомного (дом матери в Везине был слишком отдален, чтобы считать его своим) день — это слишком длинный промежуток времени, чтобы заполнить его размеренным ритмом дел, и одновременно слишком короткий, чтобы выполнить все намерения и обязательства. Удобный столик в бистро или более приятная, чем обычно, атмосфера в квартире друга, куда ты заглянул всего на минутку, является непреодолимым соблазном затянуть визит далеко за пределы времени, отведенного, если уж не приличиями, то хотя бы программой дня. Неопределенность, нависающая над остатком свободных часов, усиливает притягательность собеседников, каждый встречный симпатичный человек становится вдвойне симпатичным в сравнении с малопривлекательным одиночеством, которое ожидается сразу же после краткой прощальной формулы.
Так что Аполлинер редко отказывает. Если приятель просит проводить его бы в самый отдаленный пункт города, и редко встает первым из-за столика, где идет интересный разговор. Зато он часто запаздывает или вовсе не приходит в условленное место. Андре Бийи вспоминает, что только раз Аполлинер первым явился в назначенное время: это была встреча, предложенная Аполлинером после его поэтического дебюта, Бийи, спустя несколько лет после памятного вечера в «Ла плюм». Но было не принято сердиться на непунктуальность Аполлинера, потому что если уж он приходил, то был удивительно очарователен. Некоторые, более суровые критики, считали его умение очаровывать людей и разоружать противников немужской чертой, очевидно не сознавая, что это была всего лишь форма общения с людьми, тогда как сама его натура, то меланхолическая, то бурная, оставалась неизменной, вряд ли на нее влияли порывы, вызванные встречами. «В общем-то это человек слабый,— пишет о нем Леото, один из редакторов «Меркюр де Франс», искренне любимый Аполлинером, как видим, без особой взаимности.— Не хотелось бы мне знать, что там таится на дне».
Наверняка гам таилось многое, все то, что не вмещается в краткую характеристику, какими легко разбрасываются и расплачиваются даже самые закадычные друзья. Втянутый в серьезный разговор, Аполлинер неожиданно обнаруживал свою ранимость, впечатлительность, состояние временного отчаяния. Он был легко уязвим в такие моменты и даже слишком доверчив. Но и в таких обстоятельствах биография его оставалась чем-то неприкосновенным, он просто избегал разговоров о своем прошлом, о семье. А если уж вынужденно затрагивал эту тему, то заходил в своем мифотворчестве так далеко, что никто не воспринимал его рассказы всерьез. «Мы с матерью страшно друг на друга похожи,— бросал он, например, вернувшись из Везине,— но нам трудно договориться. Вчера мы целую ночь спорили, бывают ли валансьенские кружева только белые или могут быть и черные, мать никак не хотела мне уступить». Валансьенские кружева, невозвращенные банки из-под варенья, о которых мадам Костровицкая напоминала в каждом очередном письме, выговоры за несерьезность, за дурное общество и неумение устроить жизнь,— все это признаки полной отчужденности этих людей, столь любящих друг друга сильным, можно сказать, первобытным, биологическим чувством. И, как обычно бывает в таких случаях, сила отталкивания этих двух существ была столь же велика, как и чувство любви. За всю жизнь у мадам Костровицкой была в руках только одна книжка сына под названием «Иересиарх и К0», но и ту она, просмотрев, отшвырнула, сочтя ее бессмыслицей и чепухой. При таких условиях жить с матерью в Везине было Гийому неудобно не только из-за траты времени и трудности сообщения, нет, куда дороже ему была независимость и более или менее приличное самочувствие.
Кочевой, неустроенный образ жизни явился причиной того, что Аполлинер знал Париж, как редкий парижанин тех лет, не говоря уже о современных жителях этого города, перемещающихся исключительно автобусом, метро или машиной.
В то время по Парижу ходили пешком. Особенно люди его среды, метро казалось душным, на омнибус было жалко денег. Так называемое фланирование по городу, которым нынче занимаются только наиболее усердные иностранцы, чудаки, влюбленные и клошары, тогда было действительно модой, более того, насущной потребностью. Если даже сегодня говорят, что парижская улица — это беспрестанный бесплатный спектакль и что, заплатив за стаканчик аперитива на террасе кафе, можно увидеть больше Парижа, чем в опере или театре, то в те времена это было справедливее во сто крат. На улице жили больше, чем сейчас. Частым явлением, особенно в кварталах, лежащих на левом берегу Сены, были выступления уличных циркачей, встречаются они и сейчас, но уже так редко, что стали экзотикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74