В равной степени владеющий искусством звуков и красок, впечатлительный и восприимчивый Дягилев, сочетавший художника и антрепренера в одном лице, все больше поддавался обаянию французского искусства. Теперь картина меняется. Сирена, которая, по всеобщему мнению, готова была увлечь спокойно плывущую ладью французского искусства, сама садится в эту ладью и покорно плывет ее курсом. Итак, компромисс: парижская публика, по-видимому, уже устала от русского репертуара. Дягилев привлекает к сотрудничеству самых способных живописцев младшего и среднего поколения, живущих в Париже. Они пишут для него эскизы декораций и костюмов, а сам он расширяет репертуар, заказывает музыку уже не только Стравинскому или Прокофьеву, но также Дебюсси, Мило, Пуленку и Сати. Таким путем вместе с новой музыкой на сцену вторгается кубистская живопись, а имена новаторов завоевывают популярность и даже славу.
Мог ли Аполлинер, чьи глаза и уши всегда были открыты новым явлениям парижской жизни, мог ли Аполлинер остаться равнодушным к достижениям русского балета? Он страстно увлекается русским искусством, у него много друзей среди русских художников в Париже, которые не перестают говорить о русском балете; они преисполнены гордости, они не пропускают ни одного выступления дягилевцев, хотя сидеть приходится на верхотуре, ибо билеты дороги, да и достать их нелегко.
Как и следовало ожидать, Аполлинер знакомится с Дягилевым. Чрезвычайно интересный рисунок Ларионова изображает Дягилева и Аполлинера на репетиции. Аполлинер в военной форме —рисунок был сделан в тот момент, когда поэт возвратился с фронта. Бескозырка небрежно сдвинута набок, Аполлинер стоит в свободной позе, подавшись вперед, засунув руки в карманы, слегка выпятив живот; за спиной Аполлинера Дягилев, которого видно в профиль, он в пальто и шляпе. В этом знаменитом рисунке, выполненном тонким и уверенным штрихом, запечатлена атмосфера кулис со стройненькой балериной на втором плане, и сюда словно ворвалось вдруг суровое дыхание войны, воздух военных лет, принесенный Аполлинером с фронта.
Аполлинер, побывавший на фронте, стал поэтом-героем, и это, вероятно, облегчило его сближение с Дягилевым; теперь он, тяжело раненный, стал настоящей знаменитостью и не нуждается ни в чьей помощи или протекции, теперь он полноправный французский гражданин, чьи патриотические чувства закреплены пролитой кровью и на бумаге. Кроме того, Дягилев работал тогда над «Парадом» Жана Кокто, юного друга Гийома, а это также способствовало сближению с русской знаменитостью. Еще до войны Аполлинер завязал, как уже говорилось выше, знакомство с русской колонией в Париже. Однажды Аполлинер и Рене Дализ появились у Луизы Фор-Фавье в ее прелестной квартире на острове Сен-Луи, желая пригласить с собой Луизу — эссеистку из «Меркюр де Франс», выступавшую под псевдонимом Донья Заде,— на премьеру русского балета в Шатле. Оба друга были в смокингах и с нескрываемым удовлетворением рассматривали свое отражение в большом трюмо, висевшем в гостиной Луизы, щедро осыпая самих себя лестными комплиментами. Аполлинер решился даже открыто похвалить свою красоту, и хотя говорил он не без иронии, не мог скрыть своего торжества. Впрочем, и по мнению мадам, смокинг очень ему шел, так же как и его спутнику; казалось, Дализ родился в смокинге, безупречно облегавшем его худощавую фигуру. Однако ипохондрик Дализ куда внимательнее рассматривал в зеркале собственный язык, чем собственный туалет. Бедняга редко чувствовал себя здоровым и еще реже смеялся, что придавало его лицу выражение вечной усталости и горечи. В то время Дализ был близок с одной русской красавицей, которая и достала для троих своих друзей драгоценные билеты на русский спектакль. Ехали на грохочущем таксомоторе. На площади Шатле уже толпились зеваки, молодые люди с билетами в руках поджидали своих опаздывавших подруг; все сулило интересный и приятный вечер. Первую встречу с русским искусством можно было бы считать вполне удачной, если бы не то обстоятельство, что Аполлинер в антракте исчез где-то за кулисами и, если верить симпатичной и рассудительной мадам Луизе, отыскался только через несколько дней.
Мода на русский балет сменилась модой на русских жен. Наиболее дальновидные не ждали очередных гастролей балета из России. Русская колония в Париже располагала множеством милых, красивых и талантливых девушек, так что удалось обеспечить женами весь авангард французской живописи. Делоне, женившись на Соне Терк, положил начало этой золотой серии. Второй парой были Леже и Надя; однако приказ о мобилизации, вскоре призвавший Фернана на фронт, разлучил их; Пикассо взял себе жену прямо из балетной труппы: он познакомился с ней и влюбился во время недолгого пребывания дягилевцев в Италии, когда там готовили «Парад» Жана Кокто. Такие примеры можно бы умножить. В этих нежных и чутких девушках с их ласковой улыбкой, с проникающим в самое сердце взглядом, тяжелыми косами, уложенными по русскому обычаю вокруг головы, было особое обаяние, с ними мужчина чувствовал себя легко и просто не в пример общению со слишком жеманными и предприимчивыми парижскими дивами, не отличавшимися бескорыстием. В ряде случаев эти отношения укреплялись, создавая с течением времени в некоторых парижских домах особый уют. К сожалению, были и такие случаи, когда славянское неистовство, несдержанность падали на слишком благодатную почву — и это приводило к печальным результатам. Еще и сейчас ветераны той эпохи с ужасом вспоминают семейные баталии в славянском стиле, которые с истинно мелодраматическим мастерством разыгрывали представительницы прекрасного пола из Восточной Европы, кстати сказать, далеко не всегда русские.
Поездки в Россию привлекали своей необычностью; те, кому удавалось совершить такое путешествие, приобретали популярность. Так Мерсеро, редактор журнала «Вер э проз» прибыл из России в меховой шапке, с щедрым запасом рассказов, однако делился он ими скупо, как и полагается разборчивому и скептическому собеседнику. Целых три года провел в России молодой Озан-фан, который создал совместно с Ле Корбюзье (тогда еще Жаннере) теорию пуризма. «Моя живопись лежит где-то посредине между тем Озанфаном, который был в России, и тем, который не поддался кубизму»,— пишет Озанфан в начале первой мировой войны. Еще недавно интерес и симпатии к России находили себе выражение в приветственных возгласах по адресу императора Александра III, прибывшего в Париж с молодой супругой и крошечной дочкой на торжества по случаю открытия моста, названного в его честь мост Александра III. Теперь все яснее становится, что времена переменились, отголоски революции 1905 года доходят из тамошней дали, как рокот невидимого моря.
Балеты были только великолепной интермедией. Даже не слишком умудренные политическим опытом парижане ощущали какое-то небывалое веяние, идущее из этих необозриь ых просторов, где происходит нечто важное и неотвратимое. Именно к таким людям, которые умели чутким слухом уловить то, что еще недоступно обычному слуху, принадлежал Аполлинер. Были и такие, в чьих глазах Россия являлась землей обетованной для экспериментов в искусстве. В 1910 году в Петербурге выступил с докладом итальянский футурист Маринетти, и многие поверили, что ему суждена какая-то особая миссия в искусстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Мог ли Аполлинер, чьи глаза и уши всегда были открыты новым явлениям парижской жизни, мог ли Аполлинер остаться равнодушным к достижениям русского балета? Он страстно увлекается русским искусством, у него много друзей среди русских художников в Париже, которые не перестают говорить о русском балете; они преисполнены гордости, они не пропускают ни одного выступления дягилевцев, хотя сидеть приходится на верхотуре, ибо билеты дороги, да и достать их нелегко.
Как и следовало ожидать, Аполлинер знакомится с Дягилевым. Чрезвычайно интересный рисунок Ларионова изображает Дягилева и Аполлинера на репетиции. Аполлинер в военной форме —рисунок был сделан в тот момент, когда поэт возвратился с фронта. Бескозырка небрежно сдвинута набок, Аполлинер стоит в свободной позе, подавшись вперед, засунув руки в карманы, слегка выпятив живот; за спиной Аполлинера Дягилев, которого видно в профиль, он в пальто и шляпе. В этом знаменитом рисунке, выполненном тонким и уверенным штрихом, запечатлена атмосфера кулис со стройненькой балериной на втором плане, и сюда словно ворвалось вдруг суровое дыхание войны, воздух военных лет, принесенный Аполлинером с фронта.
Аполлинер, побывавший на фронте, стал поэтом-героем, и это, вероятно, облегчило его сближение с Дягилевым; теперь он, тяжело раненный, стал настоящей знаменитостью и не нуждается ни в чьей помощи или протекции, теперь он полноправный французский гражданин, чьи патриотические чувства закреплены пролитой кровью и на бумаге. Кроме того, Дягилев работал тогда над «Парадом» Жана Кокто, юного друга Гийома, а это также способствовало сближению с русской знаменитостью. Еще до войны Аполлинер завязал, как уже говорилось выше, знакомство с русской колонией в Париже. Однажды Аполлинер и Рене Дализ появились у Луизы Фор-Фавье в ее прелестной квартире на острове Сен-Луи, желая пригласить с собой Луизу — эссеистку из «Меркюр де Франс», выступавшую под псевдонимом Донья Заде,— на премьеру русского балета в Шатле. Оба друга были в смокингах и с нескрываемым удовлетворением рассматривали свое отражение в большом трюмо, висевшем в гостиной Луизы, щедро осыпая самих себя лестными комплиментами. Аполлинер решился даже открыто похвалить свою красоту, и хотя говорил он не без иронии, не мог скрыть своего торжества. Впрочем, и по мнению мадам, смокинг очень ему шел, так же как и его спутнику; казалось, Дализ родился в смокинге, безупречно облегавшем его худощавую фигуру. Однако ипохондрик Дализ куда внимательнее рассматривал в зеркале собственный язык, чем собственный туалет. Бедняга редко чувствовал себя здоровым и еще реже смеялся, что придавало его лицу выражение вечной усталости и горечи. В то время Дализ был близок с одной русской красавицей, которая и достала для троих своих друзей драгоценные билеты на русский спектакль. Ехали на грохочущем таксомоторе. На площади Шатле уже толпились зеваки, молодые люди с билетами в руках поджидали своих опаздывавших подруг; все сулило интересный и приятный вечер. Первую встречу с русским искусством можно было бы считать вполне удачной, если бы не то обстоятельство, что Аполлинер в антракте исчез где-то за кулисами и, если верить симпатичной и рассудительной мадам Луизе, отыскался только через несколько дней.
Мода на русский балет сменилась модой на русских жен. Наиболее дальновидные не ждали очередных гастролей балета из России. Русская колония в Париже располагала множеством милых, красивых и талантливых девушек, так что удалось обеспечить женами весь авангард французской живописи. Делоне, женившись на Соне Терк, положил начало этой золотой серии. Второй парой были Леже и Надя; однако приказ о мобилизации, вскоре призвавший Фернана на фронт, разлучил их; Пикассо взял себе жену прямо из балетной труппы: он познакомился с ней и влюбился во время недолгого пребывания дягилевцев в Италии, когда там готовили «Парад» Жана Кокто. Такие примеры можно бы умножить. В этих нежных и чутких девушках с их ласковой улыбкой, с проникающим в самое сердце взглядом, тяжелыми косами, уложенными по русскому обычаю вокруг головы, было особое обаяние, с ними мужчина чувствовал себя легко и просто не в пример общению со слишком жеманными и предприимчивыми парижскими дивами, не отличавшимися бескорыстием. В ряде случаев эти отношения укреплялись, создавая с течением времени в некоторых парижских домах особый уют. К сожалению, были и такие случаи, когда славянское неистовство, несдержанность падали на слишком благодатную почву — и это приводило к печальным результатам. Еще и сейчас ветераны той эпохи с ужасом вспоминают семейные баталии в славянском стиле, которые с истинно мелодраматическим мастерством разыгрывали представительницы прекрасного пола из Восточной Европы, кстати сказать, далеко не всегда русские.
Поездки в Россию привлекали своей необычностью; те, кому удавалось совершить такое путешествие, приобретали популярность. Так Мерсеро, редактор журнала «Вер э проз» прибыл из России в меховой шапке, с щедрым запасом рассказов, однако делился он ими скупо, как и полагается разборчивому и скептическому собеседнику. Целых три года провел в России молодой Озан-фан, который создал совместно с Ле Корбюзье (тогда еще Жаннере) теорию пуризма. «Моя живопись лежит где-то посредине между тем Озанфаном, который был в России, и тем, который не поддался кубизму»,— пишет Озанфан в начале первой мировой войны. Еще недавно интерес и симпатии к России находили себе выражение в приветственных возгласах по адресу императора Александра III, прибывшего в Париж с молодой супругой и крошечной дочкой на торжества по случаю открытия моста, названного в его честь мост Александра III. Теперь все яснее становится, что времена переменились, отголоски революции 1905 года доходят из тамошней дали, как рокот невидимого моря.
Балеты были только великолепной интермедией. Даже не слишком умудренные политическим опытом парижане ощущали какое-то небывалое веяние, идущее из этих необозриь ых просторов, где происходит нечто важное и неотвратимое. Именно к таким людям, которые умели чутким слухом уловить то, что еще недоступно обычному слуху, принадлежал Аполлинер. Были и такие, в чьих глазах Россия являлась землей обетованной для экспериментов в искусстве. В 1910 году в Петербурге выступил с докладом итальянский футурист Маринетти, и многие поверили, что ему суждена какая-то особая миссия в искусстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74