Глез и Метценже берутся за самое неблагодарное предприятие — создать фундаментальный труд о кубизме. Андре Лот до конца жизни занимается художественной критикой; мысли Брака об искусстве сделали заслуженную карьеру; высказывания Пикассо о живописи, чаще всего фиксируемые другими, имеют фундаментальное познавательно-литературное значение; Леже читает великолепную лекцию о живописи, напечатанную потом в «Суаре де Пари»; Хуан Грис охотно устраивал собеседования о своем творчестве, а обеды у Маркусси всегда кончались сакраментальными рассуждениями о кубизме, которому тогда еще приписывали математически научные основы. Теоретиком другой кубистской фракции, окрещенной Аполлинером орфизмом, является один из близких друзей «таможенника» Руссо, талантливый Робер Делоне, критические статьи которого ныне удостоились высокой оценки теоретиков искусства. Здесь говорят, говорят, до умопомрачения, упиваются словами больше, чем вином, проекты вспыхивают, как ракеты, язык становится все смелее, а облик нового искусства все поразительнее. Аполлинер присутствует на этих дискуссиях, бывает и тут и там, ко всему прислушивается, не одного во время этих споров поучает, но самая большая услуга, которою он оказывает своим друзьям,— это отход от их дотошно разработанных теорий, причем на такое удачное расстояние, которое позволит ему дать свободную, полупоэтическую и при всем этом самую меткую интерпретацию их произведений, которая содержится в его книге очерков— «Художники-кубисты». Книга эта появится спустя два года после «выхода в свет» самих кубистов, которым можно считать их выставку в Салоне весной 1911 года. Аполлинер появился на вернисаже элегантный, в отличном настроении, ведя под руку порозовевшую от радости, в эффектном туалете Мари Лорансен.
Ее картина выставлена здесь. Рядом с картинами авангарда Монмартра и Монпарнаса. Весна была чарующей, платаны уже готовились выбросить в ближайшие дни зеленые фейерверки листьев. Сена приковывала прохожих на мостах своими быстрыми и трепетными бликами, небо было ясное, и — как говорится в старых романах — ничто не предвещало, что вот-вот над головами влюбленных грянет гром среди ясного неба. Трагикомический гром по правде говоря, эта риторическая фигура, украшение старинных романов, сюда никак не подходит. Нет, не гром среди ясного неба поразил поэта, а скорее уж рука злого проказника швырнула ему за шиворот холодную и скользкую лягушку — до того бессмысленно и тошнотворно было происшествие, о котором речь пойдет ниже. А главное, последствия, как нередко бывает с пошлыми шутками судьбы, оказались роковыми.
В 1911 году Париж — да и не только Париж — потрясло известие о похищении «Джоконды» из Лувра, в которое оказался замешан Аполлинер. Недаром мадам Анжелика Костровицкая не раз горько упрекала сына за его «сомнительные знакомства». С них-то все и началось... В среду юных художников и любителей искусства, в эту толпу людей талантливых или просто выделившихся своими способностями, людей нищих и честных, а также нищих и не слишком честных, затесался некий Жери Пьерре, молодой бельгиец, бездельник, наделенный неукротимой фантазией, что служило ему как бы охранной грамотой в глазах поэта и даже вызывало симпатию. Аполлинера забавляли его рассказы, хотя и явно неправдоподобные, и, с великодушием графа Альмавивы, поэт прощал бельгийцу самые чудовищные дерзости, внешне не выходившие за рамки, положенные учтивому оруженосцу или знающему свое место наперснику. В трудные для бельгийца дни, а они случались часто в жизни этого ветрогона, Аполлинер старался дать ему подработать.
Сначала Пьерре оказывал услуги редакции «Спутника рантье», а вскоре стал выполнять обязанности секретаря при поэте.
Секретарь звучит, пожалуй, чересчур пышно; Аполлинер сам слишком часто сидел на мели, чтобы позволить себе такую роскошь; если не прибегать к громким словам, то обязанности Пьерре будут выглядеть куда проще и вся история — менее загадочной. В «Спутнике рантье» были, конечно, предусмотрены скромные фонды на административные расходы,— когда же Аполлинер стал давать в этот бюллетень для деловых людей больше материалов, чаще выпускать его и усерднее работать над статьями, ему понадобилась более квалифицированная помощь
И он находит себе помощников с расторопностью неожиданной для поэта. Кто только не трудился для него, поддавшись обаянию или настойчивым просьбам друга! Были и такие, кого манил призрак бизнеса или просто надежда хорошо заработать,— но призрак так и оставался призраком; обычно же благодетели Аполлинера рассчитывали просто поразвлечься в своей писательской компании, особенно, если удавалось залучить самого редактора. Блэз Сандрар, Фернан Флере, Рене Дализ, Андре Бийи собирали материал в Национальной библиотеке, щедро расцвечивая его собственной фантазией. В воспоминаниях о поэте упоминаются только некоторые его сподвижники, куда больше их осталось за пределами мемуарных томов. «Я работал для него, подобно тому как сам он тянул лямку для Ганса Гейнца Эверса»,— вспоминает Сандрар. Брал ли он за это деньги? Или его помощь вознаграждалась по-иному? Сандрар только ядовито усмехается. Аполлинер никогда не платил, не любил платить, не водилось этого за ним; друзья охотно поддерживают репутацию Аполлинера-скупца, должно быть опасаясь, как бы его не причислили к лику святых, подобно героине его новеллы святой Адорате. После завершения очередной работы Аполлинер иногда угощал друзей хорошим обедом; осушив несколько бутылок, гости чувствовали себя вознагражденными сторицей за все свои труды, веселились, вдруг начинали верить в свою писательскую судьбу, преисполнялись самых светлых надежд. Гордый и неизменно любезный Аполлинер был душою этого содружества острословов.
Естественно, что в столь многолюдном союзе не могла не существовать своеобразная иерархия в соответствии с положением и степенью преданности. Тут была и просто прихоть таких, как Бийи и Сандрар, которые на равных с Аполлинером играли в деловых людей, но было и другое, к Аполлинеру льнула еще и кучка друзей-служак, всегда готовых услужить по первому знаку, преданных ему душой и телом и отдававших поэту все свободное время. Самым близким наперсником, которому он поверял свои даже мелкие будничные заботы, был бесспорно Жан Молле, прозванный Бароном. Он привозил и увозил корректурные листы, его посылали за покупками; Аполлинер, считая эти услуги само собой разумеющимися, случалось, подкармливал Барона, а то и одевал, приобщал к своим поэтическим замыслам, и это было лучшей наградой за труды.
Да и так ли уж были эти труды обременительны? Хозяйство велось на холостяцкую ногу, и дел было не так много. Когда Аполлинеру, уже устроившемуся на бульваре Сен-Жермен, некая влиятельная дама предложила квартиру с видом на Сену и Собор Парижской богоматери,— воплощение давнишних мечтаний!— Аполлинер отказался, признавшись чистосердечно, что никуда больше переезжать не собирается: «Подумайте только, за семь лет я пять раз менял квартиру! А ведь недаром говорят, что три переезда равны одному пожару. Если бы только моя матушка знала, на что теперь похожа наша бретонская мебель: ножки у письменного стола и у стульев так расшатались, что Молле отказывается их чинить, а ведь ему приходится сверх того еще и упаковывать книги».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Ее картина выставлена здесь. Рядом с картинами авангарда Монмартра и Монпарнаса. Весна была чарующей, платаны уже готовились выбросить в ближайшие дни зеленые фейерверки листьев. Сена приковывала прохожих на мостах своими быстрыми и трепетными бликами, небо было ясное, и — как говорится в старых романах — ничто не предвещало, что вот-вот над головами влюбленных грянет гром среди ясного неба. Трагикомический гром по правде говоря, эта риторическая фигура, украшение старинных романов, сюда никак не подходит. Нет, не гром среди ясного неба поразил поэта, а скорее уж рука злого проказника швырнула ему за шиворот холодную и скользкую лягушку — до того бессмысленно и тошнотворно было происшествие, о котором речь пойдет ниже. А главное, последствия, как нередко бывает с пошлыми шутками судьбы, оказались роковыми.
В 1911 году Париж — да и не только Париж — потрясло известие о похищении «Джоконды» из Лувра, в которое оказался замешан Аполлинер. Недаром мадам Анжелика Костровицкая не раз горько упрекала сына за его «сомнительные знакомства». С них-то все и началось... В среду юных художников и любителей искусства, в эту толпу людей талантливых или просто выделившихся своими способностями, людей нищих и честных, а также нищих и не слишком честных, затесался некий Жери Пьерре, молодой бельгиец, бездельник, наделенный неукротимой фантазией, что служило ему как бы охранной грамотой в глазах поэта и даже вызывало симпатию. Аполлинера забавляли его рассказы, хотя и явно неправдоподобные, и, с великодушием графа Альмавивы, поэт прощал бельгийцу самые чудовищные дерзости, внешне не выходившие за рамки, положенные учтивому оруженосцу или знающему свое место наперснику. В трудные для бельгийца дни, а они случались часто в жизни этого ветрогона, Аполлинер старался дать ему подработать.
Сначала Пьерре оказывал услуги редакции «Спутника рантье», а вскоре стал выполнять обязанности секретаря при поэте.
Секретарь звучит, пожалуй, чересчур пышно; Аполлинер сам слишком часто сидел на мели, чтобы позволить себе такую роскошь; если не прибегать к громким словам, то обязанности Пьерре будут выглядеть куда проще и вся история — менее загадочной. В «Спутнике рантье» были, конечно, предусмотрены скромные фонды на административные расходы,— когда же Аполлинер стал давать в этот бюллетень для деловых людей больше материалов, чаще выпускать его и усерднее работать над статьями, ему понадобилась более квалифицированная помощь
И он находит себе помощников с расторопностью неожиданной для поэта. Кто только не трудился для него, поддавшись обаянию или настойчивым просьбам друга! Были и такие, кого манил призрак бизнеса или просто надежда хорошо заработать,— но призрак так и оставался призраком; обычно же благодетели Аполлинера рассчитывали просто поразвлечься в своей писательской компании, особенно, если удавалось залучить самого редактора. Блэз Сандрар, Фернан Флере, Рене Дализ, Андре Бийи собирали материал в Национальной библиотеке, щедро расцвечивая его собственной фантазией. В воспоминаниях о поэте упоминаются только некоторые его сподвижники, куда больше их осталось за пределами мемуарных томов. «Я работал для него, подобно тому как сам он тянул лямку для Ганса Гейнца Эверса»,— вспоминает Сандрар. Брал ли он за это деньги? Или его помощь вознаграждалась по-иному? Сандрар только ядовито усмехается. Аполлинер никогда не платил, не любил платить, не водилось этого за ним; друзья охотно поддерживают репутацию Аполлинера-скупца, должно быть опасаясь, как бы его не причислили к лику святых, подобно героине его новеллы святой Адорате. После завершения очередной работы Аполлинер иногда угощал друзей хорошим обедом; осушив несколько бутылок, гости чувствовали себя вознагражденными сторицей за все свои труды, веселились, вдруг начинали верить в свою писательскую судьбу, преисполнялись самых светлых надежд. Гордый и неизменно любезный Аполлинер был душою этого содружества острословов.
Естественно, что в столь многолюдном союзе не могла не существовать своеобразная иерархия в соответствии с положением и степенью преданности. Тут была и просто прихоть таких, как Бийи и Сандрар, которые на равных с Аполлинером играли в деловых людей, но было и другое, к Аполлинеру льнула еще и кучка друзей-служак, всегда готовых услужить по первому знаку, преданных ему душой и телом и отдававших поэту все свободное время. Самым близким наперсником, которому он поверял свои даже мелкие будничные заботы, был бесспорно Жан Молле, прозванный Бароном. Он привозил и увозил корректурные листы, его посылали за покупками; Аполлинер, считая эти услуги само собой разумеющимися, случалось, подкармливал Барона, а то и одевал, приобщал к своим поэтическим замыслам, и это было лучшей наградой за труды.
Да и так ли уж были эти труды обременительны? Хозяйство велось на холостяцкую ногу, и дел было не так много. Когда Аполлинеру, уже устроившемуся на бульваре Сен-Жермен, некая влиятельная дама предложила квартиру с видом на Сену и Собор Парижской богоматери,— воплощение давнишних мечтаний!— Аполлинер отказался, признавшись чистосердечно, что никуда больше переезжать не собирается: «Подумайте только, за семь лет я пять раз менял квартиру! А ведь недаром говорят, что три переезда равны одному пожару. Если бы только моя матушка знала, на что теперь похожа наша бретонская мебель: ножки у письменного стола и у стульев так расшатались, что Молле отказывается их чинить, а ведь ему приходится сверх того еще и упаковывать книги».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74