«Не верьте ему, он обманщик, он в Казани на бабе ездил; такой человек не может быть праведником». Помимо этого имеются и более надежные свидетельства неприязни владыки Антония к Распутину. В «Жизнеописании блаженнейшаго Антония, Митрополита Киевскаго и Галицкаго», написанном епископом Никоном (Рклицким), сказано: «Что же касается самого Распутина, то владыка Антоний (Храповицкий) относился к нему резко отрицательно. <…> …в письме от 6 июня 1915 года Антоний риторически вопрошал: „Не пришел ли конец и сему мерзавцу?“ и следующим образом развивал свою мысль: „Я сам вырос в деревне среди помещиков средней руки и в близости к народной среде и разделяю все почетные отзывы о народном разуме и народной честности и благочестии, но утверждаюсь на том убеждении, что 'мужик' достоин всякого уважения, но пока он остается мужиком, а войдя в среду господ, он неизменно портится: изолжется и сопьется с кругу…“» – версия, к слову сказать, совпадающая с мнением и Феофана, и Вениамина, хотя и выраженная более грубо.
Однако помимо конфликта с владыкой Антонием была и другая, чисто личная, причина распутинского интереса к имяславцам, о которой ни среди историков Церкви, ни биографов Распутина, кажется, никто не говорил. Дело в том, что среди высланных с Афона монахов был товарищ и спутник Распутина в паломничествах по святым местам Дмитрий Иванович Печеркин, с которым Распутин в 1913 году встречался. Мы не знаем наверняка, был ли Печеркин сам имяславцем или нет (хотя, судя по тому, что его выслали, был), но о том, как происходила «зачистка», рассказать Распутину и пробудить в его сердце сочувствие он мог.
Об отношении Распутина к имяславцам известно также из письменных показаний С. П. Белецкого: «На одном из ближайших обедов у кн. Андроникова с Распутиным я навел разговор на тему об имябожцах и восстановил в воспоминании Распутина некоторые тяжелые картины гонений на них в связи с поездкой ревизии Св. Синода, члена Государственного Совета архиепископа Никона, которые мне были известны <…> кроме того, меня самого лично интересовала точка зрения на имябожцев Распутина; мне хотелось выяснить, не было ли каких-либо влияний на Распутина со стороны какого-либо кружка, занимающегося церковными вопросами, или интриги против Саблера, говорило ли в нем чувство жалости, когда он лично видел прибывших тайно в Петроград этих монахов преклонного возраста (многие из них были в схиме) с обрезанными бородами и надетом на них штатском платье и когда он отвозил их в таком виде на показ во дворец. <…>. Затронутая мною на обеде у Андроникова тема об имябожниках оживила Распутина, и из его слов объяснения мне существа разномыслия, происшедшего на Афоне, и из его горячей поддержки их мнения мне было очевидно, что он сам был сторонником этого течения в монашеской среде; при этом, когда я ему поставил вопрос, верует ли он так же, как и они, он мне прямо ответил утвердительно и добавил, что не только на Афоне монахи придерживаются этого толкования Имени Божьего, но и в других старых монастырях, которые он посещал, и что спор этот давний. Затем впоследствии, как я уже говорил, Распутин все время отстаивал имябожцев».
И, как заметил в другом месте Белецкий, отстаивал по «вполне бескорыстным побуждениям».
Таким образом, именно Распутин оказался организатором встречи Николая с самими имяславцами, которая состоялась 13 февраля 1914 года и была своеобразным ответом на встречу Государя с имяборцами – наместником афонского Пантелеймонова монастыря иеромонахом Иакинфом и духовником братии Мелитоном в сентябре 1913 года в Ливадии. На той, первой, встрече Государя благодарили «за спасение обители от разорения», но, как показали дальнейшие события, благодарить было рано. Позиция Николая Александровича в вопросе об имяславцах отличалась от позиции Синода. Достаточно сказать, что архиепископа Никона, осуществившего по воле Императора «эвакуацию» монахов, царь не принял, и в Синоде к этому факту отнеслись очень болезненно. По отношению к имяславцам Государь повел себя куда милостивее. Он с волнением выслушал историю их изгнания с Афона, обласкал, позволил им лицезреть Наследника.
Вскоре после этого Император повелел Синоду покончить дело миром в связи с приближающейся Пасхой:
«В этот Праздник Праздников, когда сердца верующих стремятся любовью к Богу и ближним, душа моя скорбит об афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Святых Тайн и утешение пребывания в храме. Забудем распрю: не нам судить о величайшей святыне – Имени Божием, и тем навлекать гнев Господень на Родину; суд следует отменить и всех иноков, по примеру митрополита Флавиана, разместить по монастырям, возвратить монашеский сан и разрешить священнослужение».
Следовать этому повелению членам Синода, ох, как не хотелось, но воля Государя была превыше всего, и вся эта история стала какой-то странной калькой, повтором того, что произошло ровно за три года до этого – во время столкновения Государя и Синода по поводу Илиодора, когда в резолюции Государя также фигурировала Пасха в качестве причины уступить Илиодору. И хотя между взбунтовавшимся монахом и непокорными имяславцами было мало общего, обе стороны – Царь и Синод – наступали на больную мозоль, а кредит взаимного доверия таял на глазах.
Роковую связь между делом Илиодора и делом имяславцев, во главе которых стоял иеросхимонах Антоний (Булатович), отмечал и архиепископ Антоний (Храповицкий). «Конечно, зело скорбел об усилии ереси, точнее шайки сумасшедших, предводимых честолюбивым гусаром, желающим подражать Илиодору и наследующим в скором будущем его участь», – обращался он к афонскому монаху-имяборцу Денасию, а в письме к игумену Андреевского скита архимандриту Иерониму в декабре 1913 года писал о том, что «во главе движения был человек, очевидно, ни во что не верующий, озлобленный хулиган Булатович, подобный русскому безобразнику Илиодору».
Такое сравнение было в высшей степени несправедливо по отношению к Антонию (Булатовичу), но раздражительность Антония (Храповицкого) была тем сильнее, что все снова упиралось в «Гришку», вставшего, как и тогда, между царем и Синодом и заставившего Императора диктовать русским архиереям мужицкую, да к тому же в их восприятии хлыстовскую волю.
А между тем в данном случае эта воля была вполне здравой. 1 июля 1914 года (когда вся Россия считала Распутина мертвым после покушения на него Хионии Гусевой) в газете «Русское слово» были опубликовано мнение «покойного» Григория по этому вопросу, и словам опытного странника трудно отказать в разумном и простом подходе к сложной уже не только церковной, но и общественной проблеме:
«Грех, конечно, что они (имяславцы. – А. В.) шум подняли. Нужно было бы про себя молиться, а не шуметь. О. Мисаил (игумен Свято-Пантелеймонова монастыря. – А. В.) приехал и говорит им, распишитесь (в том, что отказываются от имяславия. – А. В.). Это в духовных-то делах: «распишись»? Это как же в вере распишись! Я и Владимиру Карловичу (обер-прокурору Синода Саблеру. – А. В.) сказал, что это – грех! И кому нужно, всем сказал, что так нельзя. Ну и поняли, что я – прав».
Но важна не только эта оценка, а тот факт, что она сделалась достоянием общественности. Страна знала, кто заступается за афонских монахов и кому они обязаны облегчением своего положения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251