«Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра… Разве он такой человек, к которому можно иметь доверие? Можно на него положиться? Как бы я хотела быть с тобою и узнать причины, побудившие тебя его назначить!.. Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье?» – вопрошала Императрица.
Слова о «Друге» стали лейтмотивом всей ее переписки и отражали настроение ее души.
«Как бы я хотела, чтобы Н. (Великий Князь Николай Николаевич. – А. В.) был другим человеком и не противился Божьему человеку! Это всегда приносит несчастье…»
«Он (Распутин. – А. В.) просит тебе передать, чтобы ты обращал меньше внимания на слова окружающих тебя, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом. Будь более уверенным в себе и не слушайся других, и не уступай тем, которые знают меньше твоего… Он очень жалеет, что ты не поговорил с ним обо всем, что ты думаешь, о чем совещался с министрами и какие намерен произвести перемены. – Он так горячо молится за тебя и за Россию, и может больше помочь, если ты с Ним будешь говорить открыто».
«16.06.15… На сердце такая тяжесть и тоска! – Я всегда вспоминаю, что говорит наш Друг. Как часто мы не обращаем достаточного внимания на Его слова! – Он так был против твоей поездки в ставку, потому что там тебя могут заставить делать вещи, которые было бы лучше не делать. Здесь дома атмосфера гораздо здоровее, и ты более верно смотрел бы на вещи, – возвращайся скорее <…> Теперь я понимаю, почему Григ, был против твоей поездки туда. – Здесь я могла бы помочь тебе. – Боятся моего влияния <…> У меня сильная воля, я лучше других вижу их насквозь и помогаю тебе быть твердым. – Когда Он советует не делать чего-либо и Его не слушают, позднее всегда убеждаешься в своей неправоте…»
«Ты так долго отсутствуешь, а Гр. просил этого не делать! Все делается наперекор Его желаниям, и мое сердце обливается кровью от страха и тревоги».
Однако, несмотря на эти письма, в июне 1915 года Царь ни жену, ни Распутина не послушал и новых министров назначил вопреки их советам. Опытный странник не спал после этого пять ночей подряд (об этом обстоятельстве Вырубова сообщила Императрице, а та писала Государю), и было отчего. Именно при новом министре внутренних дел была вытащена история в «Яре», о которой говорилось в предыдущей главе, но куда более опасным, чем князь Щербатов, оказался для царского друга новый обер-прокурор Святейшего правительствующего синода, сменивший В. К. Саблера, – Александр Дмитриевич Самарин.
«Замечательно, как все это понимают и хотят видеть на его месте (то есть Саблера. – А. В.) чистого, благочестивого и благонамеренного человека <…> лучше всего для этого Самарин», – писал Император.
«Григ, вчера вечером в городе перед отъездом слыхал о назначении Самарина и был в полном отчаянии, так как неделю тому назад он просил тебя не торопиться с увольнением Саблера, так как скоро найдется подходящий человек», – отвечала Государыня.
И в другом письме: «Когда С<амарин> принимал эту должность, он заявлял своей партии в М., что соглашается исключительно только с целью избавиться от Гр., что он сделает все от него зависящее, чтобы в этом преуспеть».
«Прямо против Распутина вам не приходилось выступать перед Верховной властью?» – задали Щербатову лобовой вопрос на следствии в 1917 году.
«Нет. Это была, так сказать, миссия Самарина, это ему было поручено», – так же четко ответил он. И последние слова в этой фразе – «ему было поручено» – свидетельствуют о том, что за Самариным стояли могущественные силы. Объявить их масонскими значило бы либо прямо солгать, либо, что уж совсем нелепо, признать, что во главе масонского заговора стояли Великая Княгиня Елизавета Федоровна и ее православное окружение.
«…когда Александра Дмитриевича (Самарина. – А. В.) незадолго до революции назначили обер-прокурором Св. Синода, я помню, что отец пошел на телеграф (мы жили тогда на даче) и послал ему поздравление. Тогда шла глухая борьба против Распутина, против разложения правительства и церковного руководства, и назначение Александра Дмитриевича воспринималось как победа в этой борьбе», – вспоминал Сергей Фудель.
«Государь, это хорошо знаю, относился к Самарину сердечно, он его уважал, и это чувство крепло с годами, особенно оно прочно установилось после торжеств 1912 и 1913 гг., на которых Государь неоднократно публично подчеркивал свое особое внимание к Самарину, и поэтому приглашение Самарина в состав кабинета исходило лично от Его величества без всяких побочных влияний», – показывал на следствии Белецкий.
«Александр Димитриевич Самарин, член Государственного Совета, Московский предводитель дворянства, сын известного славянофила, был образованный, дивной души, независимого образа мыслей, чисто русско-православный человек. Самарин пользовался большим уважением в Москве и уважением дворянства всей России. Считали, что он внесет новую, светлую струю в управление Церковью и сумеет парализовать попытки влияния на ее дела со стороны приверженцев Распутина. Сразу же пошли легенды, что он принял пост под условием, чтобы Распутин навсегда покинул Петербург и т. д. Никаких таких условий он не ставил, но они так отвечали желаниям общества, что легенде верили и ей безмерно радовались», – писал Спиридович.
В данном случае это никакая не легенда, и подобные условия Самарин на самом деле ставил. Это следует как из воспоминаний протопресвитера Шавельского, гораздо лучше, чем Спиридович, знавшего и Самарина, и все обстоятельства, с его назначением связанные, так и из слов самого Самарина, произнесенных им на тайных заседаниях Совета министров летом 1915 года, а также из его рассказа о высочайшей аудиенции в Ставке 19–21 июня.
«Вопрос теперь сводился к тому, согласится ли или не согласится Самарин принять должность обер-прокурора Св. Синода, – вспоминал Шавельский. – Сообщив мне эту новость, кн. В. Н. Орлов добавил: „Должны мы были выехать от вас завтра или послезавтра, но теперь задержимся недели две“. – „Почему?“ – спросил я. „К madame (то есть к Императрице Александре Феодоровне) нельзя скоро на глаза показаться. Вы думаете, она простит отставку Саблера!“»
«…Наш Друг боится твоего пребывания в Ставке, так как там тебе навязывают свои объяснения и ты невольно уступаешь, хотя бы твое собственное чувство подсказывало тебе правду, для них неприемлемую, – писала Государыня 10 июня 1915 года. – Помни, что ты долго царствовал и имеешь гораздо больше опыта, чем они <…> Нет, слушайся нашего Друга, верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои. Бог недаром его нам послал, только мы должны обращать больше внимания на его слова – они не говорятся на ветер. Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы!»
«Надеюсь, мое письмо тебя не огорчило, но меня преследует желание нашего Друга, и я знаю, что неисполнение его может стать роковым для нас и для всей страны. – Он знает, что говорит, когда говорит так серьезно».
«А наш Друг просил тебя отлучаться не на долгое время. – Он знает, что дела не пойдут как следует, если тебя там удержат и будут пользоваться твоей добротой».
«Действительно, Государь пробыл в Ставке еще около двух недель, ничего не делая, и в Петроград вернулся лишь 27 или 28 июня», – вспоминал Шавельский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251