Собственно это было даже не обвинение, но намеренное и подлое оскорбление.
«Я вам назвал этих людей: Манасевич-Мануйлов, Распутин, Питирим, Штюрмер. Это та „придворная партия“, победой которой, по словам „Neue Freie Presse“, было назначение Штюрмера. Дер Зиг дер Гофпартей, ди зих ум ди юнге Царин группирт (Победа придворного кружка, окружающего молодую Императрицу)», – цитировал в своей речи немецкую прессу как истину в последней инстанции Милюков.
«Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал, что никаких данных на измену кого-либо из упоминавшихся им лиц не было. Он клеветал намеренно, – писал Спиридович. – И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчета слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду.
Монархист депутат Пуришкевич, пользуясь своим санитарным поездом, развозил по фронту целые тюки той речи и развращал ими солдат и офицеров. Все читали об измене, о подготовке сепаратного мира и верили. Правительство как бы молчало. Храбрившийся, что он скрутит революцию, министр Протопопов просто не понял этого первого удара революции. Ни один из шефских полков Государыни не обрушился на клеветника. Таково было общее настроение. Безнаказанность поступка Милюкова лишь окрылила оппозицию и показала ей воочию, что при министре Внутренних Дел Протопопове и при министре Юстиции Макарове все возможно. И кто хотел, тот продолжал работать на революцию».
«Что же, я первый изменник?» – возмущенно спросил вскоре после этого инцидента Николай Александрович у Родзянко, когда тот во время высочайшей аудиенции в Ставке в середине ноября 1916 года затронул распутинскую тему.
«…могу вспомнить известную дурную речь члена Думы Милюкова, брошенную им в лицо царице с разными обвинениями: „Глупость это или измена?!“ Что угодно, но я решительно отвергаю в душе своей мысль об измене царицы в пользу немцев! Этого не было и быть не могло! Фактов таких и доселе не знает история, хотя она стала против царей. И самый характер царицы не допускает такого лицемерия», – писал в воспоминаниях митрополит Вениамин (Федченков). Но мнение его было исключительным, да и высказанное в мемуарах, оно отражает оценку более поздних лет, когда прояснился трагический смысл тогдашних событий. А осенью 1916 года некогда поверившая слухам о связи Императрицы с Распутиным и распевавшая «Царь с Георгием, а царица с Григорием», измученная неудачной, тяжелой войной Россия еще в большей степени уверовала в то, что во дворце – измена. Самое страшное, что только может быть во время неудачной войны.
Вопросу, были ли в действиях Распутина измена и шпионаж в пользу немцев, очень много внимания уделял впоследствии Н. А. Соколов, убежденный в том, что «Распутин был центром немецкой агентуры. В последние годы его жизни он являлся орудием в руках организации, носившей наименование зеленых. Ее центром был Стокгольм. Организация эта умышленно толкала волю Распутина во все главные акты верховной власти. Путем пропаганды она же сама подчеркивала эти факты в России и за границей, дискредитируя власть монарха».
Уверенность следователя питалась показаниями свидетелей, допрошенных им в связи с расследованием дела об обстоятельствах убийства Царской Семьи. Проблема здесь только в том, что почти все, кто так или иначе касался этого пункта, очевидно, преследовали свои цели, и доверять этим деятелям не приходится. Скорее и в этом вопросе – очередная глава распутинской легенды.
«Что Распутин лично был немецкий агент, или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению <…> будь я присяжным заседателем, я обвинил бы его с полным убеждением. Вся роль Распутина была именно такова: за немцев и в пользу немцев», – говорил на допросе А. Ф. Керенский.
«Я хорошо припоминаю, как Хвостов, бывший министром внутренних дел, в последние дни своего министерства рассказывал мне, что он учредил наблюдение за Распутиным и для него было совершенно ясно, что Распутин был окружен лицами, которых подозревали как немецких агентов. Многие из тех лиц, на которых падало подозрение военной контрразведки как на немецких агентов, совершенно самостоятельно специальной разведкой за Распутиным оказывались в большой к нему близости. Это совпадение было настолько разительно, что Хвостов счел своим долгом, по его словам, доложить об этом Государю», – показывал В. А. Маклаков.
Сам Хвостов говорил на следствии: «Распутин ездил в Царское, и ему давал поручения Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет… Причем Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того: покупать ли в Минской губернии леса или нет?..» А далее бывший министр высказывал предположение, что Распутин вольно или невольно работал на германский штаб: «Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес, или чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин и чтобы потом могли послать 5–6 корпусов на Верденский фронт».
«Контрразведке было известно, что Распутин является сторонником сепаратного мира с Германией и если и не занимается прямым шпионажем в пользу немцев, то делает очень многое в интересах германского генерального штаба. Влияние, которое Распутин имел на императрицу и через нее на безвольного и ограниченного царя, делало его особенно опасным. Понятен поэтому интерес, с которым контрразведка занялась „святым старцем“ и его окружением, – писал генерал М. Д. Бонч-Бруевич. – Мне и теперь неясно, в чем был „секрет“ Распутина. Неграмотный и разгульный мужик, он не раз в присутствии посторонних орал не только на покорно целовавшую ему руку Вырубову, но и на императрицу. Вероятно, это был половой психоз; агенты контрразведки, донося об очередной „ухе“, которая устраивалась у Распутина, сообщали о таких „художествах“ старца, что трудно было поверить. Доходили сведения и о том, что Александра Федоровна непрочь устранить царя и стать регентшей. Выпив любимого своего портвейна, Распутин, не стесняясь, говаривал, что „папа – негож“ и „ничего не понимает, что права, что лева“. Папой он называл царя, мамой – Александру Федоровну. Подвыпив, „старец“ хвастался, что имеет на Николая II еще большее влияние, нежели на императрицу. Сотрудничавший в контрразведке Манасевич-Мануйлов как-то сообщил, что Распутин говорил по поводу уехавшего в Могилев царя: „Решено папу больше одного не оставлять, папаша наделал глупостей и поэтому мама едет туда“».
Более объективным можно считать суждения члена батюшинской комиссии полковника А. С. Резанова: «Для меня в результате моей работы и моего личного знакомства с Распутиным было тогда же ясно, что его квартира – это и есть место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения. Но я должен по совести сказать, что я не имею оснований считать его немецким агентом <…> Он откровенно говорил, что войну надо кончать: „Довольно уже проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен: ужо ослаб“. Его идея была – скорее мириться с ними. Он плохо говорил про „союзников“, ругал их и не признавал существования „славянского вопроса“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
«Я вам назвал этих людей: Манасевич-Мануйлов, Распутин, Питирим, Штюрмер. Это та „придворная партия“, победой которой, по словам „Neue Freie Presse“, было назначение Штюрмера. Дер Зиг дер Гофпартей, ди зих ум ди юнге Царин группирт (Победа придворного кружка, окружающего молодую Императрицу)», – цитировал в своей речи немецкую прессу как истину в последней инстанции Милюков.
«Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал, что никаких данных на измену кого-либо из упоминавшихся им лиц не было. Он клеветал намеренно, – писал Спиридович. – И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчета слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду.
Монархист депутат Пуришкевич, пользуясь своим санитарным поездом, развозил по фронту целые тюки той речи и развращал ими солдат и офицеров. Все читали об измене, о подготовке сепаратного мира и верили. Правительство как бы молчало. Храбрившийся, что он скрутит революцию, министр Протопопов просто не понял этого первого удара революции. Ни один из шефских полков Государыни не обрушился на клеветника. Таково было общее настроение. Безнаказанность поступка Милюкова лишь окрылила оппозицию и показала ей воочию, что при министре Внутренних Дел Протопопове и при министре Юстиции Макарове все возможно. И кто хотел, тот продолжал работать на революцию».
«Что же, я первый изменник?» – возмущенно спросил вскоре после этого инцидента Николай Александрович у Родзянко, когда тот во время высочайшей аудиенции в Ставке в середине ноября 1916 года затронул распутинскую тему.
«…могу вспомнить известную дурную речь члена Думы Милюкова, брошенную им в лицо царице с разными обвинениями: „Глупость это или измена?!“ Что угодно, но я решительно отвергаю в душе своей мысль об измене царицы в пользу немцев! Этого не было и быть не могло! Фактов таких и доселе не знает история, хотя она стала против царей. И самый характер царицы не допускает такого лицемерия», – писал в воспоминаниях митрополит Вениамин (Федченков). Но мнение его было исключительным, да и высказанное в мемуарах, оно отражает оценку более поздних лет, когда прояснился трагический смысл тогдашних событий. А осенью 1916 года некогда поверившая слухам о связи Императрицы с Распутиным и распевавшая «Царь с Георгием, а царица с Григорием», измученная неудачной, тяжелой войной Россия еще в большей степени уверовала в то, что во дворце – измена. Самое страшное, что только может быть во время неудачной войны.
Вопросу, были ли в действиях Распутина измена и шпионаж в пользу немцев, очень много внимания уделял впоследствии Н. А. Соколов, убежденный в том, что «Распутин был центром немецкой агентуры. В последние годы его жизни он являлся орудием в руках организации, носившей наименование зеленых. Ее центром был Стокгольм. Организация эта умышленно толкала волю Распутина во все главные акты верховной власти. Путем пропаганды она же сама подчеркивала эти факты в России и за границей, дискредитируя власть монарха».
Уверенность следователя питалась показаниями свидетелей, допрошенных им в связи с расследованием дела об обстоятельствах убийства Царской Семьи. Проблема здесь только в том, что почти все, кто так или иначе касался этого пункта, очевидно, преследовали свои цели, и доверять этим деятелям не приходится. Скорее и в этом вопросе – очередная глава распутинской легенды.
«Что Распутин лично был немецкий агент, или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению <…> будь я присяжным заседателем, я обвинил бы его с полным убеждением. Вся роль Распутина была именно такова: за немцев и в пользу немцев», – говорил на допросе А. Ф. Керенский.
«Я хорошо припоминаю, как Хвостов, бывший министром внутренних дел, в последние дни своего министерства рассказывал мне, что он учредил наблюдение за Распутиным и для него было совершенно ясно, что Распутин был окружен лицами, которых подозревали как немецких агентов. Многие из тех лиц, на которых падало подозрение военной контрразведки как на немецких агентов, совершенно самостоятельно специальной разведкой за Распутиным оказывались в большой к нему близости. Это совпадение было настолько разительно, что Хвостов счел своим долгом, по его словам, доложить об этом Государю», – показывал В. А. Маклаков.
Сам Хвостов говорил на следствии: «Распутин ездил в Царское, и ему давал поручения Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет… Причем Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того: покупать ли в Минской губернии леса или нет?..» А далее бывший министр высказывал предположение, что Распутин вольно или невольно работал на германский штаб: «Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес, или чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин и чтобы потом могли послать 5–6 корпусов на Верденский фронт».
«Контрразведке было известно, что Распутин является сторонником сепаратного мира с Германией и если и не занимается прямым шпионажем в пользу немцев, то делает очень многое в интересах германского генерального штаба. Влияние, которое Распутин имел на императрицу и через нее на безвольного и ограниченного царя, делало его особенно опасным. Понятен поэтому интерес, с которым контрразведка занялась „святым старцем“ и его окружением, – писал генерал М. Д. Бонч-Бруевич. – Мне и теперь неясно, в чем был „секрет“ Распутина. Неграмотный и разгульный мужик, он не раз в присутствии посторонних орал не только на покорно целовавшую ему руку Вырубову, но и на императрицу. Вероятно, это был половой психоз; агенты контрразведки, донося об очередной „ухе“, которая устраивалась у Распутина, сообщали о таких „художествах“ старца, что трудно было поверить. Доходили сведения и о том, что Александра Федоровна непрочь устранить царя и стать регентшей. Выпив любимого своего портвейна, Распутин, не стесняясь, говаривал, что „папа – негож“ и „ничего не понимает, что права, что лева“. Папой он называл царя, мамой – Александру Федоровну. Подвыпив, „старец“ хвастался, что имеет на Николая II еще большее влияние, нежели на императрицу. Сотрудничавший в контрразведке Манасевич-Мануйлов как-то сообщил, что Распутин говорил по поводу уехавшего в Могилев царя: „Решено папу больше одного не оставлять, папаша наделал глупостей и поэтому мама едет туда“».
Более объективным можно считать суждения члена батюшинской комиссии полковника А. С. Резанова: «Для меня в результате моей работы и моего личного знакомства с Распутиным было тогда же ясно, что его квартира – это и есть место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения. Но я должен по совести сказать, что я не имею оснований считать его немецким агентом <…> Он откровенно говорил, что войну надо кончать: „Довольно уже проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен: ужо ослаб“. Его идея была – скорее мириться с ними. Он плохо говорил про „союзников“, ругал их и не признавал существования „славянского вопроса“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251