И по Двору стали ходить слухи о том, что странник входит в комнаты к царским дочерям, когда те не одеты, или того больше – купает их в ванной. Дело тут не только в том, что это чушь и клевета. Четыре Великие Княжны и Наследник – и сегодня этого не станут отрицать ни самые яростные противники Распутина, ни те, кто недоброжелательно относится к Государю и Государыне – были образцом христианского воспитания, и общение с Распутиным, пример Распутина, беседы с ним – все это никакого вреда их душам не принесло. Эта святыня была непоругаема. И соглашайся или не соглашайся с тем, что Распутин поворачивался к Царской Семье лучшей стороной своей души, для Великих Княжон он точно умел находить удивительные слова:
«Дорогая жемчужина М! – писал он Великой Княжне Марии Николаевне. – Скажи мне, как ты беседовала с морем, с природой. Я соскучился о твоей простой душе. Скоро увидимся. Целую крепко. Дорогая М! Дружочек мой! Помоги вам Господь вынести Крест с премудростью и веселием за Христа. Этот мир как день, вот и вечер. Так и мир суета».
«Миленькие дети! Спасибо за память, за сладкие слова, за чистое сердце и за любовь к Божьим людям. Любите Божью природу, все создание Его, наипаче свет. Матерь Божья все занималась цветами и рукодельем».
Кто бы ни подвергал литературной обработке его мысли, в них слишком хорошо чувствуется тот самый человек, о котором писал митрополит Вениамин: он был точно натянутая струна, лицо, обращенное ввысь…
И все же после тревожных сигналов, идущих из окружения либо Столыпина, либо Великой Княгини Елизаветы Федоровны, для проверки доказательства или же опровержения слухов о недостойном поведении Распутина-Нового в Покровское было отправлено два «царских посольства». Одно из них возглавил епископ Феофан, другое – Вырубова. Какое из них было раньше, сказать трудно, но если исходить из того, что Царица более доверяла Вырубовой, то логично предположить, что она первая и поехала. Ричард Бэттс датирует миссию Вырубовой 1908 годом, А. Амальрик – 1909-м.
«Хотя, как я сказала, Ее Величество доверяла ему, но два раза она посылала меня с другими к нему на родину, чтобы посмотреть, как он живет у себя в селе Покровском. Конечно, нужно было выбрать кого-нибудь опытнее и умнее меня, более способного дать о нем критический отзыв; я же поехала ни в чем не сомневаясь, с радостью исполняя желание дорогой Государыни, и доложила, что я видела, – писала Вырубова в мемуарах. – Поехала я со старой г. Орловой, моей горничной и еще двумя дамами. Мать, разумеется, меня очень неохотно отпускала. Из Тюмени до Покровского ехали 80 верст на тарантасе. Григорий Ефимович встретил нас и сам правил сильными лошадками, которые катили нас по пыльной дороге через необъятную ширь сибирских полей. Подъехали к деревянному домику в два этажа, как все дома в селах, и меня поразило, как зажиточно живут сибирские крестьяне. Встретила нас его жена – симпатичная пожилая женщина, трое детей, две немолодые девушки-работницы и дедушка-рыбак. Все три ночи мы, гости, спали в довольно большой комнате наверху, на тюфяках, которые расстилали на полу. В углу было несколько больших икон, перед которыми теплились лампады. Внизу, в длинной темной комнате, с большим столом и лавками по стенам обедали; там была огромная икона Казанской Божьей Матери, которую они считали чудотворной. Вечером перед ней собирались вся семья и „братья“ (так называли четырех других мужиков-рыбаков), все вместе пели молитвы и каноны.
Водили нас на берег реки, где неводами ловили массу рыбы и тут же, еще живую и трепетавшую, чистили и варили из нее уху; пока ловили рыбу, все время пели псалмы и молитвы. Ходили в гости в семьи «братьев». Везде сибирское угощение: белые булки с изюмом и вареньем, кедровые орехи и пироги с рыбой. Крестьяне относились к гостям Распутина с любопытством, к нему же безразлично, а священники враждебно. Был Успенский пост, молока и молочного в этот раз нигде не ели; Григорий Ефимович никогда ни мяса, ни молочного не ел. По возвращении я рассказывала всё, что видела"».
Сомневаться в искренности Вырубовой в данном случае не приходится: одно упоминание о безразличии к Распутину крестьян и враждебности священников (это место было использовано в приложении к докладу митрополита Ювеналия на Архиерейском соборе осенью 2004 года) уже свидетельствует об определенной объективности мемуаристки и отсутствии стремления что-либо приукрасить. Но если миссия Вырубовой убедила Царицу, то едва ли могла убедить ее окружение и тот слой людей, который со времен Пушкина повелось называть «светской чернью».
В высшем свете Распутина приняли в штыки. И даже не самого Распутина, но факт его существования при Дворе. Это следует из дневника генеральши А. В. Богданович, той самой, которая так методично записывала все гадости про Царицу Александру Федоровну и Вырубову, а теперь добралась и до их друга.
«Интересную, но и тревожную вещь рассказал сегодня Радциг, – записала Богданович 5 ноября 1908 года. – У Вырубовой огромная переписка, а письменные принадлежности всегда в большом беспорядке. Горничная ее всегда в поисках за бумагой и конвертами. Радциг сказал этой горничной, что у него канцелярия в порядке, много всего и он всегда может снабдить ее всем ей нужным. Ради этой любезности между Радцигом и горничной завязались добрые отношения, горничная пошла на откровенности. Радциг ей сказал про Вырубову, что она хорошая серьезная женщина. На это горничная начала хохотать и сказала, что она покажет ему такие фотографии, которые разубедят его в его мнении. Оказывается, что Вырубова дружит с каким-то мужиком, да еще и с монахом. И вот фотографию, на которой она снята, сидящая рядом с мужиком, и принесла горничная. Радциг глазам своим не поверил, когда это увидел. У этого мужика зверские глаза, самая противная, нахальная наружность. Эту фотографию Вырубова не держит открыто на столе, а лежит она у нее в Евангелии. И что еще печальнее, что и мужик, и монах бывают у Вырубовой при царице, когда она посещает Вырубову. Этому мужику Вырубова собственноручно сшила шелковую голубую рубашку. Часто бывает он у Вырубовой в Царском, но пока еще во дворец не показывался. В Петербурге живет он на Греческом проспекте».
Тут обращают на себя внимание не столько факты (весьма отстающие от действительности – во дворце к тому времени Распутин был уже принят), сколько те способы, которыми эти факты добывались – шпионаж, сплетни, интриги… И это при том, что семья Богдановичей и их кружок считались монархическими, и характерно, что монархически настроенный (по крайней мере на словах) генерал В. Ф. Джунковский писал о генерале Богдановиче и его супруге: «…а перед женой его не мог не преклоняться. Разочаровался я в ней далеко позднее, прочтя ее дневник, изданный уже после революции».
Но тревогу о Распутине забили не только великосветские сплетницы, не только сыщики и высокие гражданские должностные лица, забеспокоилось и духовенство, которое чувствовало свою ответственность за то, что происходило во дворце и в душе Государя и Государыни.
«Его святейшество Владимир пожелал говорить со мной. Епископ говорил о каком-то юродивом Григории, простом крестьянине, которого ввела к императрице Александре Федоровне Милица и который, по-видимому, имеет большое влияние на окружение царицы, – записал в дневнике 17 января 1910 года Великий Князь Константин Константинович романов (К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251
«Дорогая жемчужина М! – писал он Великой Княжне Марии Николаевне. – Скажи мне, как ты беседовала с морем, с природой. Я соскучился о твоей простой душе. Скоро увидимся. Целую крепко. Дорогая М! Дружочек мой! Помоги вам Господь вынести Крест с премудростью и веселием за Христа. Этот мир как день, вот и вечер. Так и мир суета».
«Миленькие дети! Спасибо за память, за сладкие слова, за чистое сердце и за любовь к Божьим людям. Любите Божью природу, все создание Его, наипаче свет. Матерь Божья все занималась цветами и рукодельем».
Кто бы ни подвергал литературной обработке его мысли, в них слишком хорошо чувствуется тот самый человек, о котором писал митрополит Вениамин: он был точно натянутая струна, лицо, обращенное ввысь…
И все же после тревожных сигналов, идущих из окружения либо Столыпина, либо Великой Княгини Елизаветы Федоровны, для проверки доказательства или же опровержения слухов о недостойном поведении Распутина-Нового в Покровское было отправлено два «царских посольства». Одно из них возглавил епископ Феофан, другое – Вырубова. Какое из них было раньше, сказать трудно, но если исходить из того, что Царица более доверяла Вырубовой, то логично предположить, что она первая и поехала. Ричард Бэттс датирует миссию Вырубовой 1908 годом, А. Амальрик – 1909-м.
«Хотя, как я сказала, Ее Величество доверяла ему, но два раза она посылала меня с другими к нему на родину, чтобы посмотреть, как он живет у себя в селе Покровском. Конечно, нужно было выбрать кого-нибудь опытнее и умнее меня, более способного дать о нем критический отзыв; я же поехала ни в чем не сомневаясь, с радостью исполняя желание дорогой Государыни, и доложила, что я видела, – писала Вырубова в мемуарах. – Поехала я со старой г. Орловой, моей горничной и еще двумя дамами. Мать, разумеется, меня очень неохотно отпускала. Из Тюмени до Покровского ехали 80 верст на тарантасе. Григорий Ефимович встретил нас и сам правил сильными лошадками, которые катили нас по пыльной дороге через необъятную ширь сибирских полей. Подъехали к деревянному домику в два этажа, как все дома в селах, и меня поразило, как зажиточно живут сибирские крестьяне. Встретила нас его жена – симпатичная пожилая женщина, трое детей, две немолодые девушки-работницы и дедушка-рыбак. Все три ночи мы, гости, спали в довольно большой комнате наверху, на тюфяках, которые расстилали на полу. В углу было несколько больших икон, перед которыми теплились лампады. Внизу, в длинной темной комнате, с большим столом и лавками по стенам обедали; там была огромная икона Казанской Божьей Матери, которую они считали чудотворной. Вечером перед ней собирались вся семья и „братья“ (так называли четырех других мужиков-рыбаков), все вместе пели молитвы и каноны.
Водили нас на берег реки, где неводами ловили массу рыбы и тут же, еще живую и трепетавшую, чистили и варили из нее уху; пока ловили рыбу, все время пели псалмы и молитвы. Ходили в гости в семьи «братьев». Везде сибирское угощение: белые булки с изюмом и вареньем, кедровые орехи и пироги с рыбой. Крестьяне относились к гостям Распутина с любопытством, к нему же безразлично, а священники враждебно. Был Успенский пост, молока и молочного в этот раз нигде не ели; Григорий Ефимович никогда ни мяса, ни молочного не ел. По возвращении я рассказывала всё, что видела"».
Сомневаться в искренности Вырубовой в данном случае не приходится: одно упоминание о безразличии к Распутину крестьян и враждебности священников (это место было использовано в приложении к докладу митрополита Ювеналия на Архиерейском соборе осенью 2004 года) уже свидетельствует об определенной объективности мемуаристки и отсутствии стремления что-либо приукрасить. Но если миссия Вырубовой убедила Царицу, то едва ли могла убедить ее окружение и тот слой людей, который со времен Пушкина повелось называть «светской чернью».
В высшем свете Распутина приняли в штыки. И даже не самого Распутина, но факт его существования при Дворе. Это следует из дневника генеральши А. В. Богданович, той самой, которая так методично записывала все гадости про Царицу Александру Федоровну и Вырубову, а теперь добралась и до их друга.
«Интересную, но и тревожную вещь рассказал сегодня Радциг, – записала Богданович 5 ноября 1908 года. – У Вырубовой огромная переписка, а письменные принадлежности всегда в большом беспорядке. Горничная ее всегда в поисках за бумагой и конвертами. Радциг сказал этой горничной, что у него канцелярия в порядке, много всего и он всегда может снабдить ее всем ей нужным. Ради этой любезности между Радцигом и горничной завязались добрые отношения, горничная пошла на откровенности. Радциг ей сказал про Вырубову, что она хорошая серьезная женщина. На это горничная начала хохотать и сказала, что она покажет ему такие фотографии, которые разубедят его в его мнении. Оказывается, что Вырубова дружит с каким-то мужиком, да еще и с монахом. И вот фотографию, на которой она снята, сидящая рядом с мужиком, и принесла горничная. Радциг глазам своим не поверил, когда это увидел. У этого мужика зверские глаза, самая противная, нахальная наружность. Эту фотографию Вырубова не держит открыто на столе, а лежит она у нее в Евангелии. И что еще печальнее, что и мужик, и монах бывают у Вырубовой при царице, когда она посещает Вырубову. Этому мужику Вырубова собственноручно сшила шелковую голубую рубашку. Часто бывает он у Вырубовой в Царском, но пока еще во дворец не показывался. В Петербурге живет он на Греческом проспекте».
Тут обращают на себя внимание не столько факты (весьма отстающие от действительности – во дворце к тому времени Распутин был уже принят), сколько те способы, которыми эти факты добывались – шпионаж, сплетни, интриги… И это при том, что семья Богдановичей и их кружок считались монархическими, и характерно, что монархически настроенный (по крайней мере на словах) генерал В. Ф. Джунковский писал о генерале Богдановиче и его супруге: «…а перед женой его не мог не преклоняться. Разочаровался я в ней далеко позднее, прочтя ее дневник, изданный уже после революции».
Но тревогу о Распутине забили не только великосветские сплетницы, не только сыщики и высокие гражданские должностные лица, забеспокоилось и духовенство, которое чувствовало свою ответственность за то, что происходило во дворце и в душе Государя и Государыни.
«Его святейшество Владимир пожелал говорить со мной. Епископ говорил о каком-то юродивом Григории, простом крестьянине, которого ввела к императрице Александре Федоровне Милица и который, по-видимому, имеет большое влияние на окружение царицы, – записал в дневнике 17 января 1910 года Великий Князь Константин Константинович романов (К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251