«Я видел слезы у старых жандармов, казаков, городовых и других далеко не слезливых людей, – писал полицейский чиновник в донесении, ныне хранящемся в Волгоградском областном архиве. – Эта тысячная рыдающая толпа, готовая за своего пастыря о. Илиодора идти, что называется в огонь и в воду, положить голову на рельсы, заморить себя голодом, производит крайне жуткое, необъяснимое впечатление…»
«– А теперь, – сказал Илиодор, указывая на стражников, – этих фараонов из дома Божия надо выгнать.
Моментально толпа набросилась на стражников, вырвала у них шашки, сорвала револьверы, а самих стражников, сильно помяв, выбросила за стены монастыря. Особенно неистовствовали женщины», – продолжал Стремоухов.
Василий Шульгин недаром позднее приводил в своих мемуарах слова архиепископа Антония Волынского: «Илиодора бабы испортили своим неистовым обожанием. Благодаря им он так возомнил о себе, что если толпа меньше десяти тысяч человек, то он и говорить не хочет».
В Царицыне весной 1911 года народу, судя по всему, собралось достаточно, и один из побитых «фараонов» в своем донесении заключил: «От такой ненормальной толпы народа можно ждать всяких неожиданностей».
В 1917-м дождались. Проповедник с красивым женственным лицом оказался таким же «учителем», как эсеры или большевики. Он, сжигавший чучело революции, в итоге этому чучелу послужил вернее многих, и вся его дальнейшая судьба – тому свидетельство. В Синоде, таком-сяком, бюрократическом, чиновничьем, раздираемом противоречиями, подневольном, либеральном, казенном – это увидели, в царском дворце – нет.
Шульгин же позднее писал о том, что Илиодор нагло и долго «тряс государя императора за шиворот», – к несчастью, все обстояло еще хуже. За шиворот Илиодор тряс Столыпина, Государь же был иеромонахом до известной степени очарован. Во дворце Илиодора зачислили в друзей монархии и заступничество за него местным населением и частью клира приняли за глас Божий. И если ошибку с Распутиным можно объяснить болезнью Наследника, молитвенностью и (лже)юродством сибирского крестьянина, если в конце концов можно спорить о том, наговаривали на Григория или нет («Всё, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. П. А. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил», – позднее говорил Николай Войкову), то с Илиодором все было однозначно: негодяй.
«Это все козни Столыпина. Был друг, а вот я его поддел из-за тебя, а он и обозлился <…> особенно когда я тебя из Минска в Царицын перевел» – так говорил Распутин Илиодору, и в данном случае этим словам можно доверять. Столыпин, разумеется, не был Распутину никоим образом другом, но русский премьер вел себя по отношению к сибирскому крестьянину любезно-нейтрально, что простодушный Распутин принимал за дружбу, до тех пор, пока он – действительно бывший до 1909 года всего лишь личным другом Царской Четы, и в эту область Столыпин тактично не вмешивался, – не принялся помогать Илиодору, нарушившему как церковную, так и государственную дисциплину. Поддержка взбунтовавшегося Илиодора в этом смысле оказалась первым и крайне неудачным опытом вмешательства Григория Распутина-Нового в государственные и церковные дела, давшим старт всей его дальнейшей печальной карьере. Хорошо знавший Столыпина А. И. Гучков, к которому как угодно можно относиться и кем угодно называть, был по существу прав, когда в беседах с историком Н. А. Базили рассказывал:
«Более опасной фигурой (чем Распутин. – А. В.) являлся тогда в этой области Илиодор, у которого шла борьба с самим правительством Столыпина. Столыпин старался его отстранить подальше от престола. Это была все спекуляция на больных сторонах царской души. В мои последние встречи со Столыпиным, за несколько дней до его убийства на Елагином острове, он мне говорил с глубокой грустью о том, как такие явления расшатывают и дискредитируют, во-первых, местную правительственную власть, а затем эта тень падает и на верховную власть <…> С горечью говорил он о том, как в эпизоде борьбы Илиодора с саратовским губернатором Илиодор одержал верх и как престиж власти в губернии потерпел урон. Такие ноты были очень большой редкостью в беседах с П. А. Чувствовалась такая безнадежность в его тоне, что, видимо, он уже решил, что уйдет от власти <…> Столыпин возил меня обедать перед смертью. По душам говорили, он был подавлен, он чувствовал… Государь в руках таких людей… О Распутине мы с ним не говорили в данном случае, упоминавшийся эпизод был: Илиодор против гражданской власти и губернатора».
Пусть Гучков и сочинял про свои благие намерения в отношении монархии и особые отношения со Столыпиным, в одном ему нельзя не доверять – не Распутин, а Илиодор был предметом их беседы и особого беспокойства Столыпина, чей уход сыграл, как известно, роковую роль в нашей истории.
«Некоторые, как Гучков, убеждали Столыпина вырваться из связанного положения, дать открытый бой темным силам. Но Столыпин не мог этого сделать, не превратившись сам в такого же Илиодора», – очень точно написал позднее в «Красном колесе» об этой коллизии Солженицын.
О своей беседе со Столыпиным по поводу Илиодора писал в своих воспоминаниях и губернатор П. П. Стремоухов. Откомментировать нижеследующий разговор и тем более доказать его достоверность задача трудновыполнимая, но и опустить его вовсе было бы нечестно.
«…вы и сами указываете, какой я растравляю муравейник, если примусь за Илиодора. И без того меня травят справа, даже более, чем слева. Все эти голоса проникают до Государя… Ужасно то, что в исходных своих положениях <Илиодор> прав, жиды делают революцию, интеллигенция, как Панургово стадо, идет за ними, пресса также; да разве Толстой, подвергнутый им оплеванию, не первый апостол анархизма, но приемы, которыми он действует, и эта безнаказанность все губят и дают полное основание оппозиции говорить, что она права.
Столыпин задумался.
– П. П., вы способны на самопожертвование?
– Если нужно, то да.
– Я знаю, что Государю и доныне неприятно, что Татищев оставил службу из-за Гермогена и Илиодора. Он расположен к вам. Уход второго губернатора из-за этих авантюристов произведет на него впечатление. Вы получите аудиенцию у Государя. Скажите ему всю правду, скажите ему про самозванство Илиодора, пусть он услышит это от вас. Настаивайте, что при наличности Илиодора более не Можете управлять губернией и просите об увольнении.
– Хорошо.
– Но хватит ли у вас на это духа? Я знаю многих лиц, которые шли к Государю, чтобы выложить ему «правду-матку», а потом под обаянием личности «язык прилипал к гортани» и ничего не выходило. Начать и не докончить еще хуже выйдет.
– Думаю и надеюсь, что у меня хватит пороху <…> Да, кстати, – вспомнил я. – Я имею определенные указания, что Гермоген и Илиодор действуют в тесном единении с Распутиным. Как доказательство этому, я представлю вам группу этой честной компании.
– Это усложняет положение.
Я раскланялся и вышел.
На третий день после этого мне была назначена аудиенция в Царском Селе.
Накануне аудиенции вдруг ко мне в номер гостиницы «Франция» раздался звонок по телефону.
– Кто у аппарата?
– На фотографической группе три лица. Говорите только о двух ваших, третьего не касайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251