Послана для того,
чтобы вас остановить. Но вы этого не поняли и осквернили ее образ.
- Ну вот что,- сказал Колдаев, зевнув,- мне эта мистика порядком надоела. Я
предлагаю вам пари. Я вылеплю вашу святую в обнаженном виде, и поверьте мне:
моя работа ничем не уступит Микеланджело. Если я выиграю, то сделаю с этими
фотографиями все, что захочу, если проиграю - отдам вам.
- Вы только зря потратите время.
Гроссмейстер налил еще водки и подумал о том, что зависть - один из
отвратительнейших пороков, хотя до этой встречи он менее всего был склонен
подозревать в зависти Бориса Филипповича. И еще пожалел о том, что связал
себя словом и не сможет никому показать новые работы. Но идея вылепить
обнаженную воровку неожиданно его захватила.
Глава IV. Скульптурный гамбит
Вечером Колдаев поехал на Московский вокзал. Там было шумно и людно,
торопливо проходили нарядные мужчины и женщины с добротными дорожными
сумками и чемоданами, слышалась иностранная речь, и раздавался смех. Но,
когда все дорогие поезда, которыми ездил в Москву обычно и он, ушли, залы
ожидания наполнились совсем другой публикой. Бледные, худо одетые,
утомленные его соотечественники сидели на лавках, уронив головы. Колдаев
бродил по вокзалу час, другой, третий, пока не зарябило в глазах, и это
бесцельное блуждание настроило его на философский лад.
"До чего же отвратительное место! - подумал он, продираясь между чемоданами
и спящими на полу людьми.- И почему они так живут, почему терпят и сколько
станут терпеть еще?" Безумные многочасовые очереди в кассы и в буфет,
женщины в очереди в туалет, женщины на его фотографиях - унижение и красота,
как все здесь переплелось. Потом они поедут в переполненных общих вагонах, с
детьми. Запах колбасы, чеснока, соленых огурцов, крутые яйца на газетке.
Сколько дней они так живут и сколько дней жила здесь эта Маша и так же
стояла в унизительной женской очереди!
Он вдруг подумал, что, ощущая себя частью элиты, не зная бытовых неу-добств,
грязных запахов, толкотни, спертости, он не знает и своей страны и никто из
его гостей ее не знает. Их мир с момента рождения в привилегированных
родильных домах до похорон на специальных кладбищах отгорожен от этих залов
ожидания и очередей, и теперь Колдаеву подумалось, что в этом было что-то
неправильное.
- Мужчина, ищете кого?
- Что? - Он с трудом очнулся от красивых мыслей. Симпатичная, совсем не
похожая на вокзальную проститутку, пухленькая рыжеволосая девица в мини-юбке
тронула его за рукав. Говор у нее был мягкий, южный, а голос - глубокий и
низкий, какой всегда волновал его в женщинах.
- Может, я сгожусь?
Колдаев задумчиво посмотрел на нее.
- Ты здесь часто бываешь?
Девица недовольно дернула головой.
- Ну и что? Я, между прочим, с кем попадя знакомиться не стану. Мне...
- Пойдем,- сказал он, не дослушав.
Все было, как день назад, с молоденькой девушкой он поднимался по ступенькам
своего дома. Сколько же он их сюда переводил: блондиночек, брюнеток,
студенток, художниц, школьниц, учительниц, продавщиц, поэтесс и артисток,
совсем молоденьких и замужних, русских, украинок, эстонок, евреек,
иностранок! С иными он продолжал иногда встречаться, но ни одна его так не
зацепила, как эта "святая".
- Ничего себе! - присвистнула девица, развалившись в кресле, так что юбка
задралась до черных шелковых трусиков.- И вы тут один живете?
Он достал из ящика стола коробку и, не выпуская из рук, показал проститутке
одну из фотографий.
- Ты эту девушку знаешь?
- От сучка! А клялась, что не работает. У вас тут что, женщин голых
фотографируют? Так это и я могу, если заплатите.
- Где она сейчас?
- А х... ее знает! Но на вокзалах больше точно не будет. Ишь цаца какая
гладенькая! Фотокарточку еще надо было б попортить, чтоб знала, как врать.
- Если ты ее когда-нибудь еще увидишь, дай мне знать,- сказал он и протянул
девице деньги.- А теперь все, иди.
Оставшись один, Колдаев затосковал и даже пожалел, что прогнал молодую
шлюшку,- с ней было бы веселее скоротать этот вечер. Подкатившая к нему
тоска ничего общего не имела с той легкой хандрой, что он чувствовал с утра.
Взгляд скульптора бессмысленно скользнул по полутемной зале, заготовкам
могильных бюстов и остановился на иконе Богоматери. Темная, старинная, она
стояла у него на столе, в полумраке как живые мерцали глаза, и он подумал о
том, что человек, ее нарисовавший, себя обессмертил. Никто не знает и
никогда не узнает его имени, хотя, вероятно, иконописцу было это не важно,
он ведь считал себя только кистью в руках Бога. Но икона осталась, и любой
сколько-нибудь понимающий в искусстве человек будет ею восхищен. От него же,
Колдаева, останется масса работ на самых дорогих кладбищах, но ничего общего
с искусством они иметь не будут. Долгое время эта очевидная мысль его не
слишком волновала, теперь ему вдруг сделалось страшно.
Он подумал о том, что когда-то в молодости мечтал о великой славе и ни за
что на свете не согласился бы променять ее на достаток и покой. Он бы
предпочел стать безымянным творцом шедевров, принять за это любое страдание,
терпеть нужду, гонения и болезни. Его жизнь сложилась иначе, и не ему было о
ней жалеть, он сам ее выбрал, но хотя бы одну работу, одну настоящую вещь
ему сделать хотелось. Никто и никогда не пытался соединить женскую наготу и
женскую святость. Никто и никогда не изображал обнаженных мадонн - он будет
первым. И сделать это надо было теперь, пока в его случайной натурщице было
то очарование молодости и девственности, которое так хотелось ему выразить.
Он смотрел на фотографии обнаженной девушки и чувствовал возбуждение иного
рода - ему хотелось лепить. Он давно уже не помнил этого зуда в пальцах,
желания разминать глину, этого сродни охотничьему азарта. Много лет
занимаясь штамповкой могильных надгробий, набив на этом руку, делая все без
особого труда и зарабатывая большие деньги, он отвык от работы.
Прошло три дня, пухленькая проститутка с вокзала больше не появлялась,
натурщицы не было, но имелись фотографии, и он решил попробовать лепить с
них. Ничего нового для него в этом не было - почти все свои нынешние работы
он так и выполнял. Разница была лишь в том, что все его модели были мертвы,
а эта - жива, и, когда наутро Колдаев приступил к работе, его охватил некий
холодок. Он подумал, что вылепленная скульптура может отнять у его невольной
натурщицы жизнь. Но эта мысль не испугала, наоборот, взбудоражила и
подхлестнула его: именно по линии жизни и смерти, подумал он, и должна
проходить та грань между искусством и доходным ремеслом, которую ему
хотелось хоть единожды перейти.
Колдаев работал как проклятый. Он забыл обо всем на свете, похерил старые
заказы и не брал новые. Великий гроссмейстер забросил прежних друзей и
отключил телефон, не собирались больше любители "ню", и напрасно
прослушивали его квартиру те, кто узнавал раньше массу интересного об
умонастроении вечно оппозиционной ленинградской интеллигенции. Он даже не
выходил на улицу, поддерживая себя лишь крепким кофе. Но ничего у него не
получалось: он и в тысячной доле не мог приблизиться к желанному образу. Все
валилось из рук, и сами пальцы сделались чужими - материал сопротивлялся и
упорно не желал слушаться своего творца, точно тот был не опытным мастером,
а дилетантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54