Нет равного тебе по числу
несчастных, обездоленных, обманутых, город проклятой революции, блокады и
убийств. Город, введший в соблазн всю Россию, прельстивший ее нерусской
красою, чужеземными идеями, разгневавший ее чернь роскошью чересчур пышных
дворцов. Город, с которого начались все российские несчастья, ее раковая
опухоль. Ни одного счастливого, радостного, светлого лица здесь нет и не
может быть - все больно, отравлено, тяжело,- здесь плодятся самые нелепые
фантазии и снятся самые безумные сны. Месту сему быть пусту.
Но смотрел Илья Петрович на Петербург и не мог оторваться и пересилить своей
к нему любви. Прекрасна была северная столица в час прозрачных и сырых
весенних сумерек, хоть и порочна и грешна была ее красота.
Не видал Илья Петрович ни Венеции, ни Пальмиры, но был убежден, что с
великолепием и изяществом его прародины не может сравниться ни одно из чудес
света. Вдали, на горизонте, за скатами крыш, виднелся купол Исаакия, рядом с
ним игла Адмиралтейства, а еще дальше за угадываемой рекою - шпиль старой
крепости. И все это было так точно вписано в пейзаж, словно строили не рабы,
а выросло все здесь само на болотистой, скудной почве, как произрастают
лучшие плоды земли.
Ностальгически-сентиментальное настроение дворника было разрушено прибытием
полупьяных санитаров. Когда выяснилось, что покойник не имел
ленинградско-санкт-петербургской прописки, везти его в морг они отказались.
Илья Петрович выгреб все деньги, которые были и у него, и у Катерины, не-
ожиданно изменившей обычной скупости и отдавшей все до последнего рубля.
Убедившись, что больше из этих бедных людей выжать нечего, похоронные
рэкетиры забрали тело, прибавив, что погребение в городе непрописанного лица
- совсем другая статья и потребует денег в десять раз больше.
Когда они уехали, Илья Петрович вспомнил предсмертную волю покойного и
дрожащими пальцами поднял подушку. Там было пусто.
Глава VII. Разборка
В тот же дождливый и ветреный апрельский вечер академик Рогов получил
небольшой плотный конверт. В него было вложено несколько фотографий. Между
ними он обнаружил записку: "Предлагаю купить весь набор по условленной цене
не позднее 12 часов завтрашнего дня".
До последнего момента старик надеялся, что это только дешевый шантаж, не
могла его жена быть замешана в хоть сколько-нибудь сомнительной истории. Но
фотографии лежали на столе, трогательная, нежная Маша была открыта любому
похотливому взгляду, и он с ужасом подумал, что другого выхода, как принять
условие негодяя, у него нет. Ради этой светловолосой девочки он был готов
пойти на все и предать себя лжи.
Он хотел позвать ее, но не смог. Снова стало плохо с сердцем, но он не
двигался, чтобы взять лекарство. Лучше всего ему было бы умереть и оставить
расхлебывать эту кашу кому-нибудь другому, более решительному и сильному.
Однако смерть не приходила. Она наблюдала за стариком с недалекого
расстояния и, как ни звал он ее, не трогалась с места - совсем не страшная,
похожая на умного лесного зверька.
Сколько так прошло времени, он не знал. Легонько постучала Маша и позвала
ужинать. Он нашел в себе силы ровным голосом сказать, что еще не
освободился. За окном дул и дул ветер, дребезжали стекла и гудели наверху у
соседей старые трубы. Зазвонил телефон - он слышал, как Маша сказала, что
его нет. Но сказала так, что чувствовалось: даже в этом пустяке солгать ей
трудно.
И он вдруг подумал, что за семьдесят с лишком лет так ничего в жизни и не
понял и уходит растерянным и неготовым к тому инобытию, что мелькнуло перед
ним, как просвет в облаках, когда машина "Скорой помощи" везла его по
метельному Петербургу. Известный всему миру ученый, одинокий и преданный
старик, он должен будет поддержать шарлатана и негодяя, распылившего по
свету его семью. Рогов думал о сыне, о той обморочной любви, которую
испытывал к нему маленькому, и о том, как отдалялась и затихала эта любовь,
по мере того как мальчик вырастал. Он никогда не прощал никому и себе в
первую очередь малейшего отступления от идеала, требовал невозможного.
Поэтому, наверное, и смог столького добиться и столько потерять. В сущности,
тоже своего рода сектант, вот ему-то теперь и прямая дорожка в объятия
шестой цивилизации.
Был еще один выход - уйти самому, не решая ничего. Теперь первый раз в жизни
он пожалел, что у него нет охотничьего ружья или пистолета.
Раздался звонок в дверь. Маша открыла, и Рогов услыхал, как, не обращая
внимания на возражения хозяйки, в квартиру кто-то вошел. Он поднял голову и
увидел перед собой мужчину с неприметной наружностью и незатейливыми
голубыми глазами.
Рогов подумал, что где-то видел этого человека раньше, но припомнить точно в
эту минуту не мог и не хотел.
- Что вам угодно?
- Я хочу знать: что вы намерены предпринять? - произнес вошедший спокойно, и
Рогов вспомнил, что десять лет тому назад именно этот человек беседовал с
ним в Большом Доме и уговаривал его не подписывать никаких писем в защиту
своего коллеги-физика, потому что, сколь ни был тот благороден и честен в
своих намерениях, действия его, объективно говоря, вели к хаосу.
- Хотите опять отговорить меня? - произнес академик с горечью.- Боюсь, что и
на этот раз ничего не получится, хотя совсем по другим причинам.
- Послушались бы тогда - не пришлось бы подписывать сегодня.
- Может быть, вы и правы,- сказал Рогов, вставая, но посетитель не двигался.
- Виктор Владимирович, вы вольны поступать, как вам угодно, но я хочу, чтобы
вы знали одну вещь. Несколько лет тому назад человек, называющий себя
Божественным Искупителем, изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Его застигли
на месте преступления и кастрировали. С тех пор он выдает себя за наследника
скопцов и самолично оскопляет членов секты, предварительно доведя их до
состояния полной психической беспомощности.
- Зачем ему это надо?
- Во-первых, я полагаю, он получает от этого известное патологическое
удовольствие. А во-вторых, представьте себе: чем прочнее вы можете связать
людей, как не объединив их общим уродством? Он оскопляет своих адептов,
находящихся под глубоким наркозом, а когда они приходят в себя, то обратного
пути у них уже нет. Эти калеки верны ему до гробовой доски. Им нет смысла
идти в суд и на него жаловаться, они не могут вернуться в семью или к
друзьям - нигде, кроме как среди себе подобных, они не нужны. Единственная
их цель с тех пор - подвергнуть той же процедуре других. В сущности,
абсолютно идеальная секта.
Некоторое время Рогов молчал, и перед глазами у него стояло похожее на
гипсовое изваяние лицо сына.
- Куда же вы смотрите, если вам все известно? - спросил он глухо.
- Нам не разрешают его трогать. Вы даже представить себе не можете, какие
крутятся там деньги и кто эти деньги получает.
- И никак нельзя ему помешать?
- Ну почему никак? - задумчиво произнес роговский визитер.- Всякие бывают
неожиданности. Например, кто-то из родственников решится отомстить за
изувеченных детей.
Весь следующий день академик занимался тем, что приводил в порядок архив. Он
отдавал Маше указания, как и что делать с бумагами, кому их передать и как
распорядиться имуществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
несчастных, обездоленных, обманутых, город проклятой революции, блокады и
убийств. Город, введший в соблазн всю Россию, прельстивший ее нерусской
красою, чужеземными идеями, разгневавший ее чернь роскошью чересчур пышных
дворцов. Город, с которого начались все российские несчастья, ее раковая
опухоль. Ни одного счастливого, радостного, светлого лица здесь нет и не
может быть - все больно, отравлено, тяжело,- здесь плодятся самые нелепые
фантазии и снятся самые безумные сны. Месту сему быть пусту.
Но смотрел Илья Петрович на Петербург и не мог оторваться и пересилить своей
к нему любви. Прекрасна была северная столица в час прозрачных и сырых
весенних сумерек, хоть и порочна и грешна была ее красота.
Не видал Илья Петрович ни Венеции, ни Пальмиры, но был убежден, что с
великолепием и изяществом его прародины не может сравниться ни одно из чудес
света. Вдали, на горизонте, за скатами крыш, виднелся купол Исаакия, рядом с
ним игла Адмиралтейства, а еще дальше за угадываемой рекою - шпиль старой
крепости. И все это было так точно вписано в пейзаж, словно строили не рабы,
а выросло все здесь само на болотистой, скудной почве, как произрастают
лучшие плоды земли.
Ностальгически-сентиментальное настроение дворника было разрушено прибытием
полупьяных санитаров. Когда выяснилось, что покойник не имел
ленинградско-санкт-петербургской прописки, везти его в морг они отказались.
Илья Петрович выгреб все деньги, которые были и у него, и у Катерины, не-
ожиданно изменившей обычной скупости и отдавшей все до последнего рубля.
Убедившись, что больше из этих бедных людей выжать нечего, похоронные
рэкетиры забрали тело, прибавив, что погребение в городе непрописанного лица
- совсем другая статья и потребует денег в десять раз больше.
Когда они уехали, Илья Петрович вспомнил предсмертную волю покойного и
дрожащими пальцами поднял подушку. Там было пусто.
Глава VII. Разборка
В тот же дождливый и ветреный апрельский вечер академик Рогов получил
небольшой плотный конверт. В него было вложено несколько фотографий. Между
ними он обнаружил записку: "Предлагаю купить весь набор по условленной цене
не позднее 12 часов завтрашнего дня".
До последнего момента старик надеялся, что это только дешевый шантаж, не
могла его жена быть замешана в хоть сколько-нибудь сомнительной истории. Но
фотографии лежали на столе, трогательная, нежная Маша была открыта любому
похотливому взгляду, и он с ужасом подумал, что другого выхода, как принять
условие негодяя, у него нет. Ради этой светловолосой девочки он был готов
пойти на все и предать себя лжи.
Он хотел позвать ее, но не смог. Снова стало плохо с сердцем, но он не
двигался, чтобы взять лекарство. Лучше всего ему было бы умереть и оставить
расхлебывать эту кашу кому-нибудь другому, более решительному и сильному.
Однако смерть не приходила. Она наблюдала за стариком с недалекого
расстояния и, как ни звал он ее, не трогалась с места - совсем не страшная,
похожая на умного лесного зверька.
Сколько так прошло времени, он не знал. Легонько постучала Маша и позвала
ужинать. Он нашел в себе силы ровным голосом сказать, что еще не
освободился. За окном дул и дул ветер, дребезжали стекла и гудели наверху у
соседей старые трубы. Зазвонил телефон - он слышал, как Маша сказала, что
его нет. Но сказала так, что чувствовалось: даже в этом пустяке солгать ей
трудно.
И он вдруг подумал, что за семьдесят с лишком лет так ничего в жизни и не
понял и уходит растерянным и неготовым к тому инобытию, что мелькнуло перед
ним, как просвет в облаках, когда машина "Скорой помощи" везла его по
метельному Петербургу. Известный всему миру ученый, одинокий и преданный
старик, он должен будет поддержать шарлатана и негодяя, распылившего по
свету его семью. Рогов думал о сыне, о той обморочной любви, которую
испытывал к нему маленькому, и о том, как отдалялась и затихала эта любовь,
по мере того как мальчик вырастал. Он никогда не прощал никому и себе в
первую очередь малейшего отступления от идеала, требовал невозможного.
Поэтому, наверное, и смог столького добиться и столько потерять. В сущности,
тоже своего рода сектант, вот ему-то теперь и прямая дорожка в объятия
шестой цивилизации.
Был еще один выход - уйти самому, не решая ничего. Теперь первый раз в жизни
он пожалел, что у него нет охотничьего ружья или пистолета.
Раздался звонок в дверь. Маша открыла, и Рогов услыхал, как, не обращая
внимания на возражения хозяйки, в квартиру кто-то вошел. Он поднял голову и
увидел перед собой мужчину с неприметной наружностью и незатейливыми
голубыми глазами.
Рогов подумал, что где-то видел этого человека раньше, но припомнить точно в
эту минуту не мог и не хотел.
- Что вам угодно?
- Я хочу знать: что вы намерены предпринять? - произнес вошедший спокойно, и
Рогов вспомнил, что десять лет тому назад именно этот человек беседовал с
ним в Большом Доме и уговаривал его не подписывать никаких писем в защиту
своего коллеги-физика, потому что, сколь ни был тот благороден и честен в
своих намерениях, действия его, объективно говоря, вели к хаосу.
- Хотите опять отговорить меня? - произнес академик с горечью.- Боюсь, что и
на этот раз ничего не получится, хотя совсем по другим причинам.
- Послушались бы тогда - не пришлось бы подписывать сегодня.
- Может быть, вы и правы,- сказал Рогов, вставая, но посетитель не двигался.
- Виктор Владимирович, вы вольны поступать, как вам угодно, но я хочу, чтобы
вы знали одну вещь. Несколько лет тому назад человек, называющий себя
Божественным Искупителем, изнасиловал тринадцатилетнюю девочку. Его застигли
на месте преступления и кастрировали. С тех пор он выдает себя за наследника
скопцов и самолично оскопляет членов секты, предварительно доведя их до
состояния полной психической беспомощности.
- Зачем ему это надо?
- Во-первых, я полагаю, он получает от этого известное патологическое
удовольствие. А во-вторых, представьте себе: чем прочнее вы можете связать
людей, как не объединив их общим уродством? Он оскопляет своих адептов,
находящихся под глубоким наркозом, а когда они приходят в себя, то обратного
пути у них уже нет. Эти калеки верны ему до гробовой доски. Им нет смысла
идти в суд и на него жаловаться, они не могут вернуться в семью или к
друзьям - нигде, кроме как среди себе подобных, они не нужны. Единственная
их цель с тех пор - подвергнуть той же процедуре других. В сущности,
абсолютно идеальная секта.
Некоторое время Рогов молчал, и перед глазами у него стояло похожее на
гипсовое изваяние лицо сына.
- Куда же вы смотрите, если вам все известно? - спросил он глухо.
- Нам не разрешают его трогать. Вы даже представить себе не можете, какие
крутятся там деньги и кто эти деньги получает.
- И никак нельзя ему помешать?
- Ну почему никак? - задумчиво произнес роговский визитер.- Всякие бывают
неожиданности. Например, кто-то из родственников решится отомстить за
изувеченных детей.
Весь следующий день академик занимался тем, что приводил в порядок архив. Он
отдавал Маше указания, как и что делать с бумагами, кому их передать и как
распорядиться имуществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54