— Не надо так беспокоиться, — утешающе сказал Юрий, — отец — большой начальник! Паёк у него, конечно, генеральский, а?
Этого мать не знала.
— Молочных поросят теперь и для него нет, — заметила, как и прежде, по-немецки и всё тем же тоном суровой угнетённости. — Но Волгу у нас ещё не забрали: есть стерлядь, есть икра.
Вакер не замедлил отдать должное и тому и другому.
* * *
Принимая душ, он услышал, как на улице остановилась машина. Накинув отцовский халат, вышел в коридор навстречу возвратившемуся домой Вакеру-старшему. На сей раз тот не просто обнял сына, как делал обычно в его приезды, а положил ему руку на голову — словно собирался было взъерошить волосы, но раздумал.
— На какое время ты к нам? — спросил он по-русски. — Мы завтра вместе позавтракаем или, возможно, и пообедаем?
— Только позавтракаем, — Юрий со вздохом развёл руками.
— Ты сильно загорел и похудел, — одобрительно проговорил отец. — Даже бабы не могли сделать тебя худым до такой степени.
Вакер-старший и сам не отличался дородностью. Объёмистое в торсе тело оставалось жилистым в неполные шестьдесят; лоб, однако, прорезали глубокие морщины, и педантично подровненные “проволочные” усики были, как и виски, не тёмными, а серебристо-серыми. Юрий прошёл за ним в его комнату, где отец опустился в дорогое почерневшее от времени кресло красного дерева. Сын сел в другое, попроще.
— Как тебе служится? — с пытливым интересом спросил Иоханн Гугович.
Юрий справедливо считал отца человеком весьма неглупым, с детства ставил себе в большую заслугу, когда удавалось его обмануть или что-то скрыть от него. Сейчас, однако, разговор требовал определённой откровенности.
— На фронте не каждый суёт нос во все мои документы, — начал он тихо, с расстановкой, — а по фамилии необязательно признают немцем. Скорей, принимают за еврея. Но я-то ни на миг не забываю, каким взглядом на меня могут посмотреть — узнав, что я немец. Я чувствую себя уязвимым. Служить стараюсь, но постоянно давит — какая я удобная мишень для завистников, для любого, кому будет не лень куснуть меня.
Небольшие напряжённые глаза отца выразили понимание. Иоханн Гугович подумал и высказал: дело всё же не столь уж плохо — он ожидал, что сына уже кусали и кусают.
— Ты жалуешься на судьбу, а поможет только терпение, — сказал он с не совсем удавшейся уверенностью. — Надо не упускать ничего, что можно сделать в нашем положении. Я отдал Рекса, прекрасную собаку, в часть внутренней службы. Немцу теперь не к лицу держать немецкую овчарку. Мой заместитель узнал и тоже свою отдал. Один наш сотрудник, немец, имел не овчарку, а эрдельтерьера — пожертвовал фронту. Собаки очень нужны службе связи...
У Юрия было ощущение, что отец, медля, ходит около главного. То, что в последнее время путало, морочило, терзало, — подтолкнуло к вопросу:
— Папа, ненависть к немцам растёт и поощряется... насколько это затронет нас?
Иоханн Гугович не вздрогнул от неожиданности. Много бы он дал, чтобы ошибиться в ответе. Спешить с ним не стал. Поинтересовался фронтовыми впечатлениями сына. Тот, подлаживаясь под методу отца смотреть на вещи, заговорил с обстоятельностью:
— В армии нет должного учёта и контроля. Начальство не знает, сколько у него в автобатальоне исправных машин. К автомобилям иностранных марок обычно не хватает запчастей: и никто не удосужится узнать — каких именно. Везде, где я побывал, не укомплектованы обозы. Даже когда достаточно лошадей — нет упряжи и повозок. Часто видишь двуколки, какие остались с первой мировой войны. Обеспечение боеприпасами, техническими материалами сплошь и рядом срывается. Командиры не хотят посылать машины за необходимым — они, как правило, назад не приезжают.
Вакер-старший заметил с вялым сожалением:
— Нелюбовь к порядку — не секрет. Но была надежда, что помогут строгость, страх.
— Помогают слабо, — возразил Юрий. — Дезертирство процветает. Я слышал — командиры спарывают знаки отличия и бегут с поля боя. Я знаю достоверно — полк почти в полном составе сдался противнику...
Иоханн Гугович, размышляя, усмехнулся:
— Русских надо знать и хорошо знать. Все они не сдадутся, нет! Беспорядки, нерадивость, бестолковщина у них были всегда — но всегда была и храбрость.
Сын вставил, что о храбрости русских он и сам может рассказать. Дело в ином... Решившись, едва не привстав с кресла, он прошептал:
— А если они не хотят драться за эту власть, за эти порядки?
Отец, хотя никто их не слышал, потемнев лицом, погрозил ему пальцем:
— Они будут драться! Они не потерпят чужой силы. А Гитлер действует только силой.
— Он — тип районного масштаба, — ввернул Юрий, зная, что отцу это понравится.
— Можно и так сказать. Он судит однобоко о непростом. Думает, что если Россией правили цари-немцы, если её армиями командовали немцы-генералы, её флотом распоряжались немцы-адмиралы, то... — Иоханн Гугович запнулся, достраивая фразу; получилось не очень гладко: — то этот народ самой судьбой подготовлен для германского хозяина.
— Но это было бы слишком просто! — продолжил он, возмущаясь наивностью Гитлера. — А Россия — о-ооо, как непроста! Никакие простые решения не подходят к русским. Им надо показать хитрость и тонкость, чтобы вызвать их уважение. Над тем, кто просто силён, кто просто свиреп, они посмеиваются. С ними нужно уметь заигрывать, нужно уметь угодить им. Но Гитлер всё видит с одного боку! Есть на Волге республика немцев? Да, есть. Немцы живут здесь на своей земле — на той, которую им дала русская императрица Екатерина. Она дала им землю, а российская власть, которая свергла царей, дала немцам республику! Так — несмотря на междоусобицы, несмотря на революцию, — в России были признаны право и положение немцев. Вот о чём кричит Гитлер... — Иоханн Гугович сокрушённо покачал головой.
“Странно было бы, если бы Гитлер об этом молчал”, — хмыкнул про себя Юрий.
— В Германии внушается, что, идя вглубь России, германская армия идёт к немецкой земле, — мрачно сказал отец.
“А разве это не так?” — вырвалось бы у Юрия, не будь обстановка столь малоподходящей для иронии. Отец, казалось, угадал его мысль:
— Самое страшное, что это — правда... Если смотреть с одного боку! — строго сделал он оговорку. — Но как ни смотри: Немреспублика есть Немреспублика. В прошлом Россия не могла без немцев-царей, во всей своей жизни не обходилась без немцев — и после революции не обошлась без нас. В войну с Германией эта правда очень опасна... очень обидна для России. Поэтому нас заставят заплатить. Хотя мы и невиновны... — он так растрогался, что его глаза повлажнели.
Юрий был весь внимание.
— Он ... — произнёс отец с глубоким почтением, и сын понял, что это о Сталине, — он — разумный администратор и потому не оставит нас на нашей земле. Это — обязательное, чем Москва должна ответить Гитлеру. Без нас Москва всё равно не обойдётся, но на нашей земле она не может нас оставить, — Вакер-старший, словно покоряясь судьбе, потупил взгляд. — И — второе... — сказал он морщась, ибо говорить было неприятно, — в войну народ должен ненавидеть врага так сильно, как только можно. Если всем объяснять, что немец-фашист — злейший враг, но советский немец — друг, ненависть не будет столь крепкой. Само слово “немец” должно вызывать в народе злость, как слово “фасс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107