Подсобная работа на маленьком заводике не шла в сравнение с каторгой лесоповала, и тоска Вакера стала ровнее, порой окрашиваясь в светлые тона надежд. Вечерами он приходил в землянку к Киндсфатеру и, пока тот ещё корпел над отчётностью, разживлял печку. В жестяном дымоходе взрёвывал раскалённый вихрь, и хлопотную занятость вытягивало из тесного, похожего на нору жилища. Юрий приноровился жарить жмых, который они с Киндсфатером проворно поедали, облизывая замасленные пальцы.
— Я говорил о вас с Юстом, — сообщил однажды Аксель Давидович. — У нас как заведено... я не могу постоянно заниматься бумагами, ибо по идее... — он усмехнулся, — мы все должны выполнять тяжёлые физические работы. Возможно, вас возьмут на моё место.
Юст, начальник колонны, ранее заведовал свинофермой в самом крупном совхозе Немреспублики. Плечистый мужчина с размеренными жестами имел то спокойно-лихое выражение, с каким начальники, без лишних слов, угощают подчинённых пинком. Юрию он сказал, что знает его отца “как требовательного руководителя”.
— Напишите от меня привет!
Предупредил, что быть или нет Вакеру его помощником, решает “опер”. Ему надо просительно улыбаться, но сразу же рассказать о “деятельности в московской газете”, упомянуть “больших деятелей”, с какими встречался.
Оперуполномоченный НКВД Милёхин был местным уроженцем, держался с немцами просто, как деревенский с деревенскими, отличался склонностью к шутке — и при всём при том перед ним дрожали мелкой дрожью. Говорили, что до назначения в трудотряд он “своих русских рабочих” отдавал под суд за социальную пассивность (умеренность в увлечении общим делом).
Вакер ждал, когда Юст представит его, но Милёхин вечером вдруг сам зашёл в землянку к Киндсфатеру. Тот вскочил так резво, что керосиновая лампа на столе покачнулась. Юрий мгновенно отвлёкся от шипящей сковороды и встал навытяжку.
На Милёхине форма сидела мешковато, но сапоги были начищены. Он обзыркал помещение тёмными юркими глазами и указал пальцем на сковороду:
— Ещё раз увижу — заведу дело о покраже жмыха! — Повернув голову к Киндсфатеру, добавил высоким крикливым голосом: — А завтра на строительство плотины пойдёшь, потаскаешь камни, Давыдыч! — он по-сельски питал слабость к “ы”, которое произносил с нажимом.
Сев на табурет, заговорил с Вакером:
— Вы от газеты приезжали в наши края?
Тот, подтвердив, сказал, что написал повесть о Гражданской войне в здешних местах. Милёхин тут же достал из планшетки записную книжку:
— Ну-ка — название!
Юрий указал и журнал, в котором повесть была напечатана. Опер смотрел с откровенной любознательностью:
— Золотое перо, значит? Повидал я ваших, — и привёл в виде всеобъясняющего довода: — Мой отец — мастер в типографии района! — Затем поведал с незлобивой насмешливостью: — Начальник мой называет ваших — златоперники! — Помолчав, сказал с вкрадчивостью понимания: — Дневничок ведёте? заметочки какие-нибудь себе записываете?
Вакер знал запрет на подобное и покамест не пытался его нарушать.
— У меня и карандаша нет, — сказал честно и горько.
— Верю и хочу убедиться! — воскликнул опер с видом своего в доску мужика и принялся за обыск в землянке. Завершая, перебрал служебные бумаги на столе Киндсфатера, после чего велел ему и Вакеру вывернуть карманы, а затем разуться и “потрясти” обувь. — Запомнили? — произнёс с многообещающей угрозой. — Найду что-нибудь записанное — поздно будет жалеть!
83
Милёхин разрешил “подержать” Вакера на месте Киндсфатера, и утро теперь начиналось у Юрия с котелка каши, принесённого вестовым в землянку. Потом приходил народ, и Юрий Иванович, глядя на заявки и в список, объявлял, где кому сегодня работать. Большинство отправлялось на буровые установки; другие шли копать траншеи под газовые трубы, обжигать кирпич, плотничать. Не без самоуважения держались перед Вакером шофёры. Их русских коллег повытребовал фронт, и они были в цене: обретя привилегию работать бесконвойно. Колхозницы, собравшись на базар и поджидая на обочине попутную машину, с чувством отрады смотрели на молодое мужское лицо... Подвозить пассажиров запрещалось, но кто нынче мог уследить? С каждой ездки шоферам доставалось то с мешочек муки, то с десяток яиц, то с литр сметаны. Они приносили дань Юсту, и тот ревниво следил, чтобы помощника не разобрало желание приобщиться к священному праву...
В колонне было немало женщин, их направляли, главным образом, в цех, где валяли валенки, или на прополку картофельного поля. Юрий взглядывал на хорошеньких, и ответное гордо-занозистое выражение говорило ему: эта снискала расположение Юста. Доставало, впрочем, тех, кто расположение уже утратил.
С Вакером начальник колонны обращался покровительственно-любезно. Однажды он его “посадил на контору” — уступил комнатёнку в домишке у пруда. Юрий должен был “оформлять распределение” телогреек и рукавиц. Однако то, что груз прибыл, Юст и Милёхин держали в секрете — помощник получил от них соответствующее предупреждение. Начальник колонны составил список, и вызванный народ собрался перед домиком. Юст произнёс устрашающую речь: наверху недовольны их трудом! меж тем рабочая сила требуется за Полярным Кругом...
— Кому здесь слишком тепло, я тех отправлю! — зловеще прозвучало в заключение.
После этого людям предложили по одному входить к Вакеру. Тот, проинструктированный, холодно смотрел в забито-безвольные лица вчерашних пахарей, свинарей, конюхов:
— Получи рукавицы! — и указывал на кучу рукавиц в углу.
Человек, потоптавшись, робко брал пару.
— Распишись, что получил!
Неверной от напряжения рукой ставилась подпись.
— А телогреек на всех нет! — объявлял затем Вакер. — Ты телогрейку не получил?
Труармеец глядел в испуганной растерянности и отрицательно мотал головой.
— Распишись тут, что не получил! — пододвигал бумагу Юрий, и непривычная, будто одеревенелая, рука снова выводила каракули напротив фамилии. Они удостоверяли, что телогрейка человеку выдана, как и рукавицы.
Юст появился, только когда процедура окончилась, и забрал документы. Поскольку взгляд у помощника был вопросительно-злой, сказал успокаивающе:
— Не обидим!
— На мне какая ответственность! — нажал Юрий.
— Отказался бы! Землекопом было бы тебе лучше! — Юст подчёркнуто произнёс “тебе”.
Власть шла ему, как прирождённому наезднику идут шпоры. Он умел прикосновением хлыста пощекотать самолюбие и подтянуть. Взглядом на подчинённых он напоминал псаря, который “до нутра” знает своих гончих, борзых и норных.
В массе рабсилы он приметил тех, с кем стоило считаться. Им и в самом деле достались телогрейки. Подавляющее же количество их, новеньких, на вате, в мгновение ока обрело хозяев на стороне — которые смогли достаточно заплатить.
Вакер получил приглашение прийти, как стемнеет, к начальнику “на дом”. Юст занимал просторную землянку, разделённую дощатыми перегородками на приёмное, “рабочее” и спальное помещения. Ещё на подходе Юрий услышал патефон; крутилась пластинка с записью Лемешева: “Паду ли я, стрелой пронзённый...” В торце стола сидел по-хозяйски Милёхин и курил папиросу. Юст расположился справа; не вставая, протянул пришедшему руку. Здесь уже были несколько шоферов, буровой мастер и пара его людей, недавний майор авиации с планками медалей, с орденом Красного Знамени на кителе, а также Киндсфатер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107