Стас молча взял её за руку, и они пошли в сторону конюшни. «Наверное, надо бы что-нибудь сказать, — подумал Стас. — А что говорят женщинам в таких случаях? Мать честная, я забыл! Пять лет обходился без слов со своею азиатскою Кисой!»
К счастью, на конюшне было пусто: страда в разгаре, и все лошади работали в поле. В дальнем углу, покрытый рогожей, стоял большой открытый автомобиль — вероятно, на нём приехали академик Львов и его свита. Стас распряг лошадь, завёл в стойло, бросил в кормушку сена из подводы. Всё молча. Матрёна тоже молчала, глядя на него влажными глазами. Потом Стас взялся за оглобли и загнал подводу в самый тёмный угол. И тогда уже обнял Матрёну. Вспомнилась фраза проф. Жилинского о том, что, дескать, верно замечено насчёт отсутствия рессор. Да и хорошо, что их нет. На сене в подводе было мягко и… вообще хорошо.
Потом Матрёна спросила:
— Куда же ты подевался, окаянный? Пять дней тебя не было…
— Я был далеко, — сказал Стас, перевернувшись на спину. — Ты даже не представляешь, как далеко.
— Тоже мне, тайны мадридского двора, — фыркнула Матрёна. — Ездил в Вологду на один день, а остальное-то время торчал в Николине, книжки читал…
— У тебя там соглядатай? — рассмеялся Стас.
— А как же за тобой не соглядать? Там же девок целый взвод у тебя под боком…
— Что мне до них? Они ещё дети.
— А ты кто?
— Я?..
— Да, ты.
— Я — десятский старшина дружины князя Ондрия, умерший во время чумы неизвестно в каком году.
— Ты фантазёр. Но — сладкий. За тобой глаз да глаз! Вот изобретут однажды такой телефонный аппарат, который можно будет вешать на шею и носить с собой, я его тебе повешу и буду звонить с почты каждый час, чтобы знать, где ты есть.
Стас захохотал:
— И она говорит, что я — фантазёр! Себя бы послушала.
Он соскочил с подводы и начал одеваться.
Над Согожей разносился умопомрачительный аромат жареного мяса. Ассистент академика Львова по имени Владимир готовил на решётке barbecue — дань последней моде, пришедшей с берегов туманного Альбиона. В жаровне огонь весело пожирал тонко наколотые берёзовые дрова, а над огнём на решётке шипели, покрываясь нежной корочкой, ломти телятины. Владимир в одной руке имел маленькую зелёную бутылочку, из которой поливал мясо каким-то остро пахнущим соусом, в другой держал изящную кочерёжку, которой сбивал пламя, чтобы оно не доставало до решётки.
Ольга тем временем сооружала стол, выкладывая на расстеленную скатерть содержимое корзин: зелень, квас в берестяном туеске, белый монастырский хлеб мягче ваты, чеснок, помидоры и две четвертьведёрные бутыли с красным вином. Вся честная компания — академик Львов, плюс вернувшиеся от отца Паисия Жилинский с Маргаритой Петровной, плюс потный и красный краевед, избавившийся наконец от сюртука, плюс студенты-практиканты — кто сидел, кто лежал поодаль в ожидании угощения. Академик с Жилинским разминались красненьким; краевед от вина отказался, заявив, что он убеждённый трезвенник, и изволил налить себе квасу. Маргарита Петровна предложила Ольге свою помощь, но та её успокоила, заверив, что прекраснейшим образом справится сама. Впрочем, резать помидоры доверила Саше Ермиловой.
Вся компания расположилась метрах в десяти от реки, на склоне, заросшем травой. Сверху белели стены монастыря, снизу тянулась узенькая полоска песчаного пляжа, где двое деревенских пацанов ловили раков, лукаво посматривая в сторону пикникующих, Раки тоже были обещаны к их столу. На другом берегу широко раскинулись заливные луга, местами сверкали на солнце косы, на горизонте синел дальний лес.
Когда подошли Стас и Матрёна, ребята тепло поздоровались со своей бывшей mistress, и только Алёна сперва удивленно изогнула правую бровь, затем скривилась, а потом и вовсе отвернулась от компании и стала смотреть на речку, плавно несущую воды свои под весёлым жарким солнцем. Проф. Жилинский тоже взглянул на них как-то по-особенному. Академик с краеведом изобразили приветственные движения, будто собрались подняться, но не поднялись, а продолжали спор, который вели до появления Стаса и Матрёны.
— Наличие книги в тайнике под алтарём отнюдь не означает, что собор построен при Алексее Михайловиче! — снисходительно говорил академик, прихлёбывая винцо. — Ладно, предположим, что книгу надписали действительно в 1668 году. И что же? Книга с этой надписью могла храниться у кого угодно и сколько угодно после нанесения надписи, а заложить её под камень могли в любое время! Да хоть на прошлой неделе!
«Знал бы ты, насколько близок к истине, уважаемый академик», — подумал Стас, печально улыбнувшись.
— Эта книга стоит безумных денег! — возражал краевед. — Кто же будет её класть под камень? И зачем? Чтобы нам загадки загадывать?..
— Деньги, деньги… Что вы, батенька, всё на деньги-то переводите? — проворчал академик. — Один неумный немецкий еврей написал, что бытие определяет сознание, и все теперь эту архиглупость за ним повторяют…
— Насчёт бытия не знаю, — бубнил Горохов, — но в том, что история материальной культуры человечества есть скелет истории вообще, у меня сомнений нет…
Услышав термин «материальная культура», Жилинский поспешил вмешаться, чтобы вальяжная дискуссия не переросла в перепалку:
— Позвольте, но разве присутствие в надписи буквы «ё» не есть категорическое доказательство того, что это мистификация? Ведь в 1668 году никакой буквы «ё» в помине не существовало!
— Если принять данный тезис в качестве постулата, то, пожалуй, и мистификация… — важно ответил Горохов.
— То есть?.. — Академик даже перестал пить вино.
— А может, уже была тогда буква «ё»?..
— Ну уж большей глупости мне в жизни слышать не приходилось! — фыркнул академик. — Да вам ли не знать, что сам умлаут появился в немецком языке только в начале девятнадцатого века, и уже оттуда перекочевал в русский язык?
— Тоже отнюдь не факт. Если Якоб Гримм придумал термин «умлаут», это вовсе не означает, что он придумал сам значок. Умлаут, други мои, это графическое изображение глаз, «видящая буква», его наносят над строкой, — пояснил Горохов, повернувшись к студенткам, а те активно закивали. — Дайте мне любую древнерусскую летопись, я вам найду в ней кучу умлаутов…
— Тема достойна того, чтобы провести по ней публичный диспут, — вставил слово проф. Жилинский. — Ради расширения кругозора подрастающего поколения.
— А мы чем занимаемся? — спросил академик.
— Господа, барбекю готово! — объявил Владимир. — Пожалуйте к столу.
— Ах какой запах! — воскликнул Жилинский. — Мёртвых из могил поднимет!
— У Владимира кто-то из предков — выходец с Кавказа! — похвастался академик Львов, перемещаясь поближе к скатерти. — Равного ему в приготовлении мяса на природе нет.
— Благодарствуйте, Андрей Николаевич, — отозвался ассистент, раскладывая кусочки мяса по листьям салата вместо тарелок. — Барбекю, впрочем, изобретение британское. В Абхазии более популярен шашлык.
— Шашлык? Это что за зверь? — спросил академик.
— Это почти то же, что барбекю, только не на огне, а на углях, и не на решётке, а на таких специальных шпажках — шампурах, из баранины с помидорами.
— Велик мир, — пробормотал краевед, тоже пододвигаясь к столу. — Велик и полон чудес…
Откушав, все опять расположились на травке в самых живописных позах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112