Собственно, это была никакая не кают-компания, а милый зальчик в носовой части верхней палубы, с диванами, пианино, столиками и даже радиоприёмником, но русские пассажиры почему-то прозвали его именно кают-компанией. Разместившись на диванах, смотрели буклеты, подготовленные для выставки. Картины, к сожалению, распаковывать было не с руки, пришлось довольствоваться цветными фото. Марина требовала их мнения, Стас и Андрей Чегодаев давали комментарии, оценивая и замысел, и исполнение, Мими тоже вставляла изредка своё слово.
Марина, забавно серьёзная, так объяснила задачу:
— Выставку «Картины художников — участников Мировой войны» открывает внучка президента Франции Поля Думера, Жаклин. Сам он старый совсем, не придёт. Потом в течение дня презентации национальных экспозиций. Я выступаю десять минут, двое художников — по пять минут. Надо выбрать художников и подготовить тезисы и мне и им.
— Мариночка, а на банкете? — напомнила Мими.
— Для выступления на банкете мне речь уже написали, — отмахнулась было Марина, но, подумав, заметила, что хорошо бы им её тоже потом посмотреть.
Оказалось, на выставке будут представители всех сторон, участвовавших в войне; поэтому — никакой политики. Среди организаторов только жёны, дочери и внучки руководителей государств — мероприятие не официозное, а культурное. Конечно, слова о том, как война ужасна, а жизнь бесценна, и всё такое, написать надо.
Стас очень сомневался в своих писательских способностях, но трудолюбиво делал пометки на листке бумажки. Заметил, что Марина чаще обращается к нему, чем к Андрею. Вот и теперь:
— Станислав Фёдорович, я вас умоляю, учитывайте, что речи будут говорить все. Я не должна пройти там серым фоном! Речь Нужно сделать яркую. Индивидуальность мою надо показать.
— Да как же? — удивился Стас. — Кто пишет, того и индивидуальность. Или мы делаем тезисы, а вы уж самостоятельно… это… индивидуальность…
— Вы не знаете, что ли? Всегда делают наоборот. Давайте я буду говорить на всякие темы, а вы запоминайте или записывайте, вот всё и получится.
В итоге Мими с Чегодаевым ушли, а Стас ещё два часа слушал щебет Марины, которая действительно говорила обо всём на свете, перескакивая с пятого на десятое. Было полное впечатление, что она сдаёт экзамен по теме: «Умная мисс, достойная внимания умных мужчин».
Стас так ей откровенно и сказал: что она, безусловно, умна и сорвёт аншлаг, если затеет выступать в мужской аудитории, но в Париже-то ожидается нечто иное? Она надулась и велела ему идти работать.
Совсем его утомила.
Нет, сегодня он работать больше не мог. Сходил в душ, освежился, переоделся и вышел подышать у борта. И увидел Мими, гуляющую по палубе в одиночестве.
— Мими! — позвал он. — Qui est-ce que vous attendez?
— Que pass? — повернулась она к нему. — О, Станислав! Закончили дела?
— На сегодня да, — ответил он.
— Смотрите, какой закат! — показывая на небо, сливающееся вдали с морем, сказала она так, будто сама специально закатывала солнце, чтобы, когда у Стаса закончатся дела, порадовать его.
— Прекрасно, — отозвался он не то что равнодушно, но без особого восторга.
— Вы же художник, почему вас не радует природа? — сказала она с упрёком, повернулась к закату спиной и, взявшись руками за леера, грациозно прогнулась. Ввиду наступающей вечерней прохлады на ней были надеты тонкая шёлковая пелеринка и миниатюрная кокетливая шляпка. Вся она была лёгкая и гибкая, моргала большими глазами, краснела на ветру — словом, являла собой зрелище, от которого становилось тепло на душе.
— Природа меня радует, — улыбнулся он, — вы, например, кажетесь мне куда прекраснее, чем оный закат.
Мими длинно посмотрела на него своими влажными глазами и отвернулась к морю. Они стояли, в общем, открыто, ни от кого не прячась; мимо проходили другие пассажиры, парами и поврозь; промелькнул полковник Лихачёв; метрах и пяти от них кашлял, выкуривая очередную папиросину, одноногий Скорцев.
Неожиданно по всему пароходу зажглись жёлтые лампы, упрятанные в матовые плафоны.
— Вот и вечер, — отметил Стас, чтобы что-то сказать.
Мими молчала. На западную часть неба тянулись облака, почти чёрные на фоне остального неба. Между ними и полоской воды на горизонте образовалась щель, в которой горело, ярилось, кипело огненное зарево заката.
— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил Стас, которого молчание дамы начинало уже беспокоить.
— Перистые облака к перемене погоды, — речитативом пропела она и вдруг, резко повернувшись к нему, схватила за руку и сказала шёпотом, с каким-то буквально отчаянием: — Пусть будет так, но поклянитесь, что вы никому не скажете.
— Клянусь, — тоже шёпотом отозвался озадаченный Стас. Он пока не понял, в чём дело. Тайну ему, что ли, какую выдать хотят?
— Нет, всем святым! — Она просто дрожала.
— Без сомнений: клянусь всем святым.
— Никому, никому нельзя говорить… Никогда…
— Я уже понял.
— Особенно Марине Антоновне…
— Ни за что…
— Ведь я замужем, вы понимаете?
— А-аа… — дошло до Стаса.
— Ждите в каюте… через полчаса. — И она убежала.
Стас не сомневался ни секунды: Почему нет? Если кто-то планировал свести меня с Мариной, это его проблемы. Тот, на небе, соединил контакты иначе. А Ему виднее.
Глубокой ночью, уже собираясь уходить из его каюты, Мими напомнила:
— Ты поклялся, помнишь? Никому!
— Молчок — разбил батька горшок, — сказал Стас еле слышно. — А мамка два, да никто не зна… — и рухнул в объятия Морфея.
Он успел увидеть какой-то цветной мимолётный сон: будто, разбежавшись по верхней палубе, раскинул руки и полетел как альбатрос, а снизу кричали и топали ногами крестьяне в полушубках, а потом всё тело страшно обожгло ледяной водой, и он погрузился вглубь. И это был уже никакой не сон! Он всплыл, отплёвываясь, и увидел серое небо над серой водяной пустыней — от горизонта до горизонта, с маленьким размытым пятном блеклого холодного солнца. Сердце заработало бешено, Стас заколотил по водной поверхности руками и, задрав подбородок, что было силы заорал равнодушному солнцу:
— Ка-ко-го чёр-та?!!
Он погрузился в воду ещё раз, и ещё, с каждым разом всё труднее всплывая на поверхность — будто опоры под ним одна за другой подламывались и падали, паника в голове поднималась, вытесняя любые внятные мысли, он как безумный колотил по проклятой воде руками, утрачивавшими чувствительность, и всё слабее ощущал их. Слёзы досады проступили сквозь морскую соль; смерть как не хотелось тонуть.
Обе икроножные мышцы свело одновременно. Стас погрузился с головой и уже не смог подняться на поверхность. Он открыл рот и проследил мутнеющим взором пузырьки, устремившиеся к поверхности. Потом в голове зашумело, лёгкие заполнила ледяная солёная вода, тело начали дёргать судороги, страшная боль сковала грудь, и это было последнее его впечатление.
Оксфорд, 2057 год
В лаборатории ТР службы разведки МИ-7, входящей в штат МИД Великобритании, правила твёрдые. С момента её основания протокол «возвращения» тайдеров выполняется неукоснительно: проведшему «на кушетке» больше пяти минут (а всего тайдинг редко длился больше часа), то есть прожившему в прошлом несколько лет, а то и целую жизнь, предоставляется суточный отдых, затем он готовит подробный письменный отчёт и получает отпуск на неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Марина, забавно серьёзная, так объяснила задачу:
— Выставку «Картины художников — участников Мировой войны» открывает внучка президента Франции Поля Думера, Жаклин. Сам он старый совсем, не придёт. Потом в течение дня презентации национальных экспозиций. Я выступаю десять минут, двое художников — по пять минут. Надо выбрать художников и подготовить тезисы и мне и им.
— Мариночка, а на банкете? — напомнила Мими.
— Для выступления на банкете мне речь уже написали, — отмахнулась было Марина, но, подумав, заметила, что хорошо бы им её тоже потом посмотреть.
Оказалось, на выставке будут представители всех сторон, участвовавших в войне; поэтому — никакой политики. Среди организаторов только жёны, дочери и внучки руководителей государств — мероприятие не официозное, а культурное. Конечно, слова о том, как война ужасна, а жизнь бесценна, и всё такое, написать надо.
Стас очень сомневался в своих писательских способностях, но трудолюбиво делал пометки на листке бумажки. Заметил, что Марина чаще обращается к нему, чем к Андрею. Вот и теперь:
— Станислав Фёдорович, я вас умоляю, учитывайте, что речи будут говорить все. Я не должна пройти там серым фоном! Речь Нужно сделать яркую. Индивидуальность мою надо показать.
— Да как же? — удивился Стас. — Кто пишет, того и индивидуальность. Или мы делаем тезисы, а вы уж самостоятельно… это… индивидуальность…
— Вы не знаете, что ли? Всегда делают наоборот. Давайте я буду говорить на всякие темы, а вы запоминайте или записывайте, вот всё и получится.
В итоге Мими с Чегодаевым ушли, а Стас ещё два часа слушал щебет Марины, которая действительно говорила обо всём на свете, перескакивая с пятого на десятое. Было полное впечатление, что она сдаёт экзамен по теме: «Умная мисс, достойная внимания умных мужчин».
Стас так ей откровенно и сказал: что она, безусловно, умна и сорвёт аншлаг, если затеет выступать в мужской аудитории, но в Париже-то ожидается нечто иное? Она надулась и велела ему идти работать.
Совсем его утомила.
Нет, сегодня он работать больше не мог. Сходил в душ, освежился, переоделся и вышел подышать у борта. И увидел Мими, гуляющую по палубе в одиночестве.
— Мими! — позвал он. — Qui est-ce que vous attendez?
— Que pass? — повернулась она к нему. — О, Станислав! Закончили дела?
— На сегодня да, — ответил он.
— Смотрите, какой закат! — показывая на небо, сливающееся вдали с морем, сказала она так, будто сама специально закатывала солнце, чтобы, когда у Стаса закончатся дела, порадовать его.
— Прекрасно, — отозвался он не то что равнодушно, но без особого восторга.
— Вы же художник, почему вас не радует природа? — сказала она с упрёком, повернулась к закату спиной и, взявшись руками за леера, грациозно прогнулась. Ввиду наступающей вечерней прохлады на ней были надеты тонкая шёлковая пелеринка и миниатюрная кокетливая шляпка. Вся она была лёгкая и гибкая, моргала большими глазами, краснела на ветру — словом, являла собой зрелище, от которого становилось тепло на душе.
— Природа меня радует, — улыбнулся он, — вы, например, кажетесь мне куда прекраснее, чем оный закат.
Мими длинно посмотрела на него своими влажными глазами и отвернулась к морю. Они стояли, в общем, открыто, ни от кого не прячась; мимо проходили другие пассажиры, парами и поврозь; промелькнул полковник Лихачёв; метрах и пяти от них кашлял, выкуривая очередную папиросину, одноногий Скорцев.
Неожиданно по всему пароходу зажглись жёлтые лампы, упрятанные в матовые плафоны.
— Вот и вечер, — отметил Стас, чтобы что-то сказать.
Мими молчала. На западную часть неба тянулись облака, почти чёрные на фоне остального неба. Между ними и полоской воды на горизонте образовалась щель, в которой горело, ярилось, кипело огненное зарево заката.
— Принести вам что-нибудь выпить? — спросил Стас, которого молчание дамы начинало уже беспокоить.
— Перистые облака к перемене погоды, — речитативом пропела она и вдруг, резко повернувшись к нему, схватила за руку и сказала шёпотом, с каким-то буквально отчаянием: — Пусть будет так, но поклянитесь, что вы никому не скажете.
— Клянусь, — тоже шёпотом отозвался озадаченный Стас. Он пока не понял, в чём дело. Тайну ему, что ли, какую выдать хотят?
— Нет, всем святым! — Она просто дрожала.
— Без сомнений: клянусь всем святым.
— Никому, никому нельзя говорить… Никогда…
— Я уже понял.
— Особенно Марине Антоновне…
— Ни за что…
— Ведь я замужем, вы понимаете?
— А-аа… — дошло до Стаса.
— Ждите в каюте… через полчаса. — И она убежала.
Стас не сомневался ни секунды: Почему нет? Если кто-то планировал свести меня с Мариной, это его проблемы. Тот, на небе, соединил контакты иначе. А Ему виднее.
Глубокой ночью, уже собираясь уходить из его каюты, Мими напомнила:
— Ты поклялся, помнишь? Никому!
— Молчок — разбил батька горшок, — сказал Стас еле слышно. — А мамка два, да никто не зна… — и рухнул в объятия Морфея.
Он успел увидеть какой-то цветной мимолётный сон: будто, разбежавшись по верхней палубе, раскинул руки и полетел как альбатрос, а снизу кричали и топали ногами крестьяне в полушубках, а потом всё тело страшно обожгло ледяной водой, и он погрузился вглубь. И это был уже никакой не сон! Он всплыл, отплёвываясь, и увидел серое небо над серой водяной пустыней — от горизонта до горизонта, с маленьким размытым пятном блеклого холодного солнца. Сердце заработало бешено, Стас заколотил по водной поверхности руками и, задрав подбородок, что было силы заорал равнодушному солнцу:
— Ка-ко-го чёр-та?!!
Он погрузился в воду ещё раз, и ещё, с каждым разом всё труднее всплывая на поверхность — будто опоры под ним одна за другой подламывались и падали, паника в голове поднималась, вытесняя любые внятные мысли, он как безумный колотил по проклятой воде руками, утрачивавшими чувствительность, и всё слабее ощущал их. Слёзы досады проступили сквозь морскую соль; смерть как не хотелось тонуть.
Обе икроножные мышцы свело одновременно. Стас погрузился с головой и уже не смог подняться на поверхность. Он открыл рот и проследил мутнеющим взором пузырьки, устремившиеся к поверхности. Потом в голове зашумело, лёгкие заполнила ледяная солёная вода, тело начали дёргать судороги, страшная боль сковала грудь, и это было последнее его впечатление.
Оксфорд, 2057 год
В лаборатории ТР службы разведки МИ-7, входящей в штат МИД Великобритании, правила твёрдые. С момента её основания протокол «возвращения» тайдеров выполняется неукоснительно: проведшему «на кушетке» больше пяти минут (а всего тайдинг редко длился больше часа), то есть прожившему в прошлом несколько лет, а то и целую жизнь, предоставляется суточный отдых, затем он готовит подробный письменный отчёт и получает отпуск на неделю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112