— О, да, мамочка. Но что она подумает, если ей вдруг…
Она задумалась и затем сказала:
— Я хочу сама рассказать им об этом. Но если они узнают до моего возвращения, то пусть Шоу сделает все, что нужно.
Жанет Очинклосс сочла слова дочери разумными, но все же решила положиться на собственное суждение. В этот день она была преисполнена решимости набавить дочь от этой последней и, может быть, самой тяжелой обязанности, Позвонив по телефону няне, она спросила:
— Как чувствуют себя дети?
— Прекрасно — отвечала Мод Шоу. — Они было чуточку растерялись, но в их возрасте все быстро проходит. Они уже доужинали, и их клонит ко сну.
Сама няня чувствовала себя ужасно. Ей приходилось прилагать все больше усилий, чтобы сохранять самообладание. Временами она теряла над собой контроль и вынуждена была отворачиваться от детей, пока ей не удавалось вновь взять себя в руки.
— Госпожа Кеннеди просит вас рассказать о случившемся Кэролайн.
Мод Шоу утратила дар речи. Ей хотелось разрыдаться, но она сдержалась: дети были в соседней комнате. Приглушенным голосом, в котором звучали нотки отчаяния, она сказала в трубку:
— Прошу вас, избавьте меня от этого. Пусть эта чаша минует меня.
— Но вы должны это сделать. Больше некому.
— Я не могу лишить дитя последней радости. У меня не хватает сил для этого. Я не в силах погубить весь ее маленький счастливый день.
— Я знаю, что это тяжело, но вы должны это сделать. Няня снова стала умолять избавить ее от разговора с девочкой:
— Пожалуйста, пожалуйста, неужели нет никого другого?
— Нет, никого нет, а госпожа Кеннеди слишком плохо себя чувствует.
Сказать было больше нечего, и они повесили трубки.
Сначала няня уложила в кровать Джона. Потом наступил черед Кэролайн. Когда они вошли в спальню девочки, Мод Шоу медленно сказала:
— Вашего папу застрелили. Его повезли в госпиталь, но врачи не смогли ему помочь.
Наступила пауза.
— Ваш папа, — продолжала няня, — последовал за Патриком. — Мод Шоу снова умолкла. — Он вас очень любил.
Девочка спрятала лицо в подушку и заплакала. Мод Шоу стояла у ее кроватки, судорожно сжимая свои огрубевшие от работы руки, до тех пор, пока девочка не заснула.
Многим вашингтонским чиновникам, решившими было, что их рабочий день закончился, пришлось в этот вечер отвечать на многочисленные телефонные звонки.
По телефонам названивал новый президент. Имея теперь в своем распоряжении два коммутатора Белого дома, он был на вершине блаженства. Одна его рука железной хваткой обхватывала телефонную трубку, — она буквально тонула в его крупной длани, в то время как пальцы другой руки искусно порхали по прозрачным кнопкам аппарата селекторной связи. Среди тех, кому он звонил вечером в пятницу, были Артур Голдберг и Тед Соренсен, Телефон Голдберга зазвонил в 9 часов вечера. Президент заприметил его в группе встречавших на аэродроме Эндрюс. Он потребовал у Голдберга объяснения, почему тот не подошел пожать ему руку. Голдберг объяснил, что приехал на аэродром встретить гроб с телом президента Кеннеди. Он обещал приехать на следующее утро к Джонсону. Соренсен услышал голос Джонсона примерно в половине десятого вечера, когда заканчивал обедать. Как и Голдберг, он — получил приглашение на следующий день. Совершенно механически Тед ответил:
— Слушаюсь, господин президент. — Только тогда весь смысл произнесенных им слов дошел до его сознания. Никогда более он не назовет Джона Кеннеди «господином президентом». Положив телефонную трубку, он опустился на стул в полубессознательном состоянии.
Линдон Джонсон был, пожалуй, самым активным клиентом телефонной сети Вашингтона, а это само по себе было немалым подвигом. По данным телефонной компании «Чезапик и Потомак», все АТС в этот вечер были достаточно сильно загружены. Большинство американцев неотрывно сидело у телевизоров. Поздно вечером к телезрителям присоединился и новый президент. Оставив помощника Риди готовить план работы на следующий день, Джонсон, захватив с собой Мойерса, Валенти, Клифа Картера и Хорейса Басби — в прошлом техасского журналиста, впоследствии присоединившегося к аппарату Джонсона, помчался на автомашине по бульвару Макартура к себе, в Спринг-Вэлли.
В своем особняке «Элмз», охраняемом у чугунной решетки ворот вооруженными агентами, президент принялся безостановочно бродить от одного телевизора к другому.
Леди Бэрд спустилась вниз на террасу и немного посидела в обществе супруга. Вскоре уехал Басби, а остальные гости поднялись в спальню хозяина и расположились у телевизоров. Все молчали. Лишь однажды президент тихим голосом сказал о Жаклин Кеннеди:
— В то время как мы показали миру самые отталкивающие, уродливые стороны нашей жизни, она показала пример и явилась символом наших благородных черт. За это мы должны быть вечно ей признательны.
Он снова замолк и продолжал смотреть на экран. Позднее Валенти вспомнил, как телевизионные станции «воспроизводили в записи ранние репортажи из Далласа и Техаса и передачи, описывавшие реакцию в мире на убийство. Вначале шли хроникальные кадры, показывающие парад, кортеж президента, а затем передавались отрывки из старых хроникальных фильмов с выступлениями и заявлениями Кеннеди. Линдон Джонсон смотрел с большим интересом».
В Бетесде в промежутке между телефонными звонками Роберт Кеннеди снова подтвердил Кену О’Доннелу и Лэрри О’Брайену, что он отнюдь не настаивал на том, чтобы Джонсон принял присягу на самолете. Они обменялись удивленными взглядами. Им не приходило в голову, что Джонсон мог пожелать подчеркнуть таким путем преемственность власти.
Около половины восьмого вечера в госпиталь приехал Макнамара. Боб Кеннеди успел переговорить с ним по телефону через несколько минут после того, как он вернулся домой из Белого дома.
Миновав анфиладу комнат, Макнамара увидел Жаклин.
Она все время говорила об убийстве и вдруг спросила:
— Где мы будем теперь жить?
Белый дом перестал быть резиденцией семьи Кеннеди. Их дом в Джорджтауне был продан после того, как Кеннеди был избран президентом. Подумав, она решила, что вернется снова в Джорджтаун, желательно в тот же самый дом. — Я снова куплю его для вас, — сказал Макнамара.
В 12.35 23 ноября, в первый рабочий день правительства Джонсона, правительственный самолет 86972, которому было дано распоряжение вернуться из рейса в Японию, завершил свой двадцатичетырехчасовой полет. Приземлившись на аэродроме Эндрюс, самолет подрулил к зданию аэровокзала.
Государственный секретарь Дин Раск, стоя на том же месте, где незадолго до него выступал президент Джонсон, сказал, что вместе со своими коллегами разделяет «чувство безутешного горя по поводу нашей тяжелой утраты».
Прибывшие для встречи правительственного самолета на аэродром Эндрюс заместители и помощники министров, не получившие поручений по работе, медленно разъезжались по домам. Среди встречавших был и помощник министра труда Пэт Мойнихэн. У него было мрачное настроение. Недобрые предчувствия не давали ему покоя. Ожидая самолет, он сидел за чашкой кофе в аэровокзале и услыхал, как несколько других членов «подкабинета» с беспокойством выясняли друг у друга, знает ли кто-нибудь Джорджа Риди. Один из собеседников напомнил остальным, что на следующий день состоится заседание кабинета и выразил надежду, что «некоторые из наиболее важных заместителей министров все же будут приглашены на это заседание».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158