— Я хочу вас видеть. Зайдите на минутку.
К концу беседы Джонсон попросил Гэлбрайта написать ему речь для выступления на совместном заседании обеих палат конгресса. Гэлбрайт, закончивший утром некролог о Кеннеди для «Вашингтон пост», искал случая вновь постучать на пишущей машинке. К тому же он был чрезвычайно польщен, но напрасно, ибо президент обратился с такой же просьбой еще к полдюжине людей. Если вы были грамотны, хорошо обо всем осведомлены и умели эмоционально выражать свои мысли, вы подлежали мобилизации.
Джонсон жаждал выступить перед конгрессом, и это было понятно: народ был потрясен случившимся, и чем скорее он услышал бы голос своего нового лидера, выступающего с каким-то существенным заявлением, тем лучше. В это утро заместители государственного секретаря Аверелл Гарриман, Джордж Болл и Алексис Джонсон приступили к подготовке семи-восьмиминутной речи президента для передачи ее вечером по всем каналам массовой информации. В этой речи президент должен был выразить сожаление по поводу царившей в стране «истерии» и выступить в поддержку Организации Объединенных Наций, мира и преемственности в политике. Однако Джонсон наложил вето на эти планы заместителей государственного секретаря по той причине, что он «не хочет выпячиваться». Он все еще держался на заднем плане, прощупывая почву. А в 14. 30 у него была великолепная возможность позондировать обстановку — на это время было назначено заседание кабинета. В зале заседаний на столе у каждого кресла были разложены толстые блокноты из желтой бумаги и остро отточенные карандаши. Кресло вице-президента было передвинуто на место президента. Среди присутствующих должен был находиться новый глава клана Кеннеди — министр юстиции Роберт Ф. Кеннеди.
— Джентльмены, перед вами президент Соединенных Штатов! — объявил Раск в начале заседания, и все встали.
Заседание не было большим достижением. Перспективы его были с самого начала сомнительными. Моральный дух министров находился, подобно барометру, на ненормально низком уровне. Правда, у Джонсона были известные шансы: Банди подготовил составленную в осторожных выражениях памятную записку по вопросам, по которым президент «захочет, быть может, высказаться». К тому же все присутствующие хотели, чтобы страна скорее вернулась в нормальное состояние. Но катастрофа произошла совсем недавно, и они не могли забыть, что тело человека, который назначил их всех на занимаемые ими посты, покоится сейчас в деревянном гробу на другом конце того же здания. Новому президенту мешала также его манера держаться. Совершенно незнакомый им человек мог бы оказывать на присутствующих большее влияние, но Линдон, как все они продолжали называть его про себя, был для них привычной фигурой. На прошлых заседаниях он занимал подчиненное положение, да и сейчас еще председательствовал самым осторожным образом. Вспоминая отношение нового президента к своей памятной записке, Банди писал десять дней спустя:
«Типичным для него было то, что по ходу дела он превращал высказанные в ней идеи в свои собственные».
Джонсон начал заседание молчаливой молитвой, потом попросил министров о поддержке в предстоящие трудные времена и закончил его кратким обращением, которое многие из них уже знали к этому времени наизусть: Джонсон сказал им, что ему они нужны больше, чем были нужны президенту Кеннеди.
Присутствие министра юстиции на этом двадцатипятиминутном заседании следует оценивать с большой осторожностью, так как пристрастные люди могут легко исказить характер трений, имевшихся между Джонсоном и Робертом Кеннеди. Оба они находились под беспрецедентным психическим прессом. Если неделикатность, которую проявил Джонсон, может показаться не очень великодушной, то не следует забывать и того, что Боб Кеннеди представлял собой для нового главы правительства проблему единственную в своем роде за всю историю смены президентов: перед ним был член кабинета, который выглядел, говорил и думал так же, как убитый президент. Он был вторым «я» этого президента, одним из двух людей, больше всех оплакивающих его смерть. Наконец, это был человек, который, как знали все присутствующие, временами фактически осуществлял от имени своего брата исполнительную власть.
Сам министр юстиции был поглощен мыслями о предстоящих похоронах, и его присутствие в зале заседаний кабинета было, можно сказать, случайным. Он пришел сюда после траурной мессы из личных апартаментов президента, чтобы убедиться, что отсюда убрали все вещи ого брата. Заметив, что сержант Джордано забыл убрать из зала заседаний кабинета кресло Кеннеди, он решил днем зайти сюда еще раз и проверить. Члены кабинета уже собрались, и Банди, увидев Боба Кеннеди, уговорил его зайти и занять свое место. Одиннадцать дней спустя Банди говорил:
«Бобби опоздал и, возможно, не остался бы, если бы я не сказал ему, что он должен присутствовать на совещании. Он поставил условие, чтобы не делалось никаких фотоснимков, с чем, как мне теперь известно, президенту было так же трудно согласиться, как курильщику, дымящему тридцать лет, воздержаться от курения. Но президент с готовностью пошел на ото во имя согласия».
Однако в тот вечер версия Банди была более резкой. Одному из своих коллег он сказал, что «его беспокоит Бобби», что «Бобби не желает считаться с новым положением» и что ему «пришлось фактически затащить его на заседание кабинета». Согласно воспоминаниям самого Кеннеди, он просто «проходил мимо. Банди сказал, что очень важно, чтобы я зашел, и я зашел»:
Его появление вызвало драматическую реакцию. Несколько членов кабинета вскочили со своих мест, один из них пожал ему руку и похлопал по спине. Другие, в том числе Джонсон, ne пошевельнулись. Министр юстиции сидел, откинувшись в кресле, в мрачном раздумье, с глазами, полу прикрытыми тяжелыми веками. Для человека с его положением само молчание может быть многозначительным. За полчаса до этого в одной телевизионной передаче открыто высказывалось предположение, что он может выйти в отставку. Ближайшее будущее Роберта Кеннеди обсуждалось в миллионах контор и квартир, н его сдержанную манеру заметили и учли все сидевшие за длинным столом, и президент Джонсон, возможно, более, чем кто-либо другой.
После того как президент кончил говорить, выступили два человека: Эдлай Стивенсон по старшинству в демократической партии и Дин Раск как первый министр кабинета. Выступавшие руководствовались одинаковыми мотивами: они хотели, чтобы из протокола следовало, что они поддерживают новое правительство. Стивенсон был удивительно неуверен в себе: обычно самый опытный и красноречивый оратор, он написал текст своей речи из пяти абзацев и теперь зачитал его слово в слово. Он напомнил, что на первом заседании кабинета он заверил президента Кеннеди в своей поддержке, и, повторив это заверение сейчас, добавил, что «страна может лишь на момент прервать свои дела». Джонсону он заявил:
— Исключительные черты нашего характера, ваша мудрость и опыт — благословенно для нашей страны в этот трудный час, и мы целиком полагаемся на ваше руководство.
Раск был столь же щедрым в своих похвалах Джонсону.
После обмена репликами между Джонсоном и Раском по поводу заявлений об отставке президент попросил всех представить к понедельнику рекомендации своих ведомств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
К концу беседы Джонсон попросил Гэлбрайта написать ему речь для выступления на совместном заседании обеих палат конгресса. Гэлбрайт, закончивший утром некролог о Кеннеди для «Вашингтон пост», искал случая вновь постучать на пишущей машинке. К тому же он был чрезвычайно польщен, но напрасно, ибо президент обратился с такой же просьбой еще к полдюжине людей. Если вы были грамотны, хорошо обо всем осведомлены и умели эмоционально выражать свои мысли, вы подлежали мобилизации.
Джонсон жаждал выступить перед конгрессом, и это было понятно: народ был потрясен случившимся, и чем скорее он услышал бы голос своего нового лидера, выступающего с каким-то существенным заявлением, тем лучше. В это утро заместители государственного секретаря Аверелл Гарриман, Джордж Болл и Алексис Джонсон приступили к подготовке семи-восьмиминутной речи президента для передачи ее вечером по всем каналам массовой информации. В этой речи президент должен был выразить сожаление по поводу царившей в стране «истерии» и выступить в поддержку Организации Объединенных Наций, мира и преемственности в политике. Однако Джонсон наложил вето на эти планы заместителей государственного секретаря по той причине, что он «не хочет выпячиваться». Он все еще держался на заднем плане, прощупывая почву. А в 14. 30 у него была великолепная возможность позондировать обстановку — на это время было назначено заседание кабинета. В зале заседаний на столе у каждого кресла были разложены толстые блокноты из желтой бумаги и остро отточенные карандаши. Кресло вице-президента было передвинуто на место президента. Среди присутствующих должен был находиться новый глава клана Кеннеди — министр юстиции Роберт Ф. Кеннеди.
— Джентльмены, перед вами президент Соединенных Штатов! — объявил Раск в начале заседания, и все встали.
Заседание не было большим достижением. Перспективы его были с самого начала сомнительными. Моральный дух министров находился, подобно барометру, на ненормально низком уровне. Правда, у Джонсона были известные шансы: Банди подготовил составленную в осторожных выражениях памятную записку по вопросам, по которым президент «захочет, быть может, высказаться». К тому же все присутствующие хотели, чтобы страна скорее вернулась в нормальное состояние. Но катастрофа произошла совсем недавно, и они не могли забыть, что тело человека, который назначил их всех на занимаемые ими посты, покоится сейчас в деревянном гробу на другом конце того же здания. Новому президенту мешала также его манера держаться. Совершенно незнакомый им человек мог бы оказывать на присутствующих большее влияние, но Линдон, как все они продолжали называть его про себя, был для них привычной фигурой. На прошлых заседаниях он занимал подчиненное положение, да и сейчас еще председательствовал самым осторожным образом. Вспоминая отношение нового президента к своей памятной записке, Банди писал десять дней спустя:
«Типичным для него было то, что по ходу дела он превращал высказанные в ней идеи в свои собственные».
Джонсон начал заседание молчаливой молитвой, потом попросил министров о поддержке в предстоящие трудные времена и закончил его кратким обращением, которое многие из них уже знали к этому времени наизусть: Джонсон сказал им, что ему они нужны больше, чем были нужны президенту Кеннеди.
Присутствие министра юстиции на этом двадцатипятиминутном заседании следует оценивать с большой осторожностью, так как пристрастные люди могут легко исказить характер трений, имевшихся между Джонсоном и Робертом Кеннеди. Оба они находились под беспрецедентным психическим прессом. Если неделикатность, которую проявил Джонсон, может показаться не очень великодушной, то не следует забывать и того, что Боб Кеннеди представлял собой для нового главы правительства проблему единственную в своем роде за всю историю смены президентов: перед ним был член кабинета, который выглядел, говорил и думал так же, как убитый президент. Он был вторым «я» этого президента, одним из двух людей, больше всех оплакивающих его смерть. Наконец, это был человек, который, как знали все присутствующие, временами фактически осуществлял от имени своего брата исполнительную власть.
Сам министр юстиции был поглощен мыслями о предстоящих похоронах, и его присутствие в зале заседаний кабинета было, можно сказать, случайным. Он пришел сюда после траурной мессы из личных апартаментов президента, чтобы убедиться, что отсюда убрали все вещи ого брата. Заметив, что сержант Джордано забыл убрать из зала заседаний кабинета кресло Кеннеди, он решил днем зайти сюда еще раз и проверить. Члены кабинета уже собрались, и Банди, увидев Боба Кеннеди, уговорил его зайти и занять свое место. Одиннадцать дней спустя Банди говорил:
«Бобби опоздал и, возможно, не остался бы, если бы я не сказал ему, что он должен присутствовать на совещании. Он поставил условие, чтобы не делалось никаких фотоснимков, с чем, как мне теперь известно, президенту было так же трудно согласиться, как курильщику, дымящему тридцать лет, воздержаться от курения. Но президент с готовностью пошел на ото во имя согласия».
Однако в тот вечер версия Банди была более резкой. Одному из своих коллег он сказал, что «его беспокоит Бобби», что «Бобби не желает считаться с новым положением» и что ему «пришлось фактически затащить его на заседание кабинета». Согласно воспоминаниям самого Кеннеди, он просто «проходил мимо. Банди сказал, что очень важно, чтобы я зашел, и я зашел»:
Его появление вызвало драматическую реакцию. Несколько членов кабинета вскочили со своих мест, один из них пожал ему руку и похлопал по спине. Другие, в том числе Джонсон, ne пошевельнулись. Министр юстиции сидел, откинувшись в кресле, в мрачном раздумье, с глазами, полу прикрытыми тяжелыми веками. Для человека с его положением само молчание может быть многозначительным. За полчаса до этого в одной телевизионной передаче открыто высказывалось предположение, что он может выйти в отставку. Ближайшее будущее Роберта Кеннеди обсуждалось в миллионах контор и квартир, н его сдержанную манеру заметили и учли все сидевшие за длинным столом, и президент Джонсон, возможно, более, чем кто-либо другой.
После того как президент кончил говорить, выступили два человека: Эдлай Стивенсон по старшинству в демократической партии и Дин Раск как первый министр кабинета. Выступавшие руководствовались одинаковыми мотивами: они хотели, чтобы из протокола следовало, что они поддерживают новое правительство. Стивенсон был удивительно неуверен в себе: обычно самый опытный и красноречивый оратор, он написал текст своей речи из пяти абзацев и теперь зачитал его слово в слово. Он напомнил, что на первом заседании кабинета он заверил президента Кеннеди в своей поддержке, и, повторив это заверение сейчас, добавил, что «страна может лишь на момент прервать свои дела». Джонсону он заявил:
— Исключительные черты нашего характера, ваша мудрость и опыт — благословенно для нашей страны в этот трудный час, и мы целиком полагаемся на ваше руководство.
Раск был столь же щедрым в своих похвалах Джонсону.
После обмена репликами между Джонсоном и Раском по поводу заявлений об отставке президент попросил всех представить к понедельнику рекомендации своих ведомств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158