«Сам воздух здесь, казалось, был заражен энергией. Все было устремлено в будущее».
Сердце самого Энджи по-прежнему принадлежало прошлому, и он предоставил своему аппарату заниматься массой возникающих мелких вопросов. Сам президент чувствовал себя великолепно. Его отнюдь не угнетала растущая гора дел в здании канцелярии президента. Подобно Кеннеди, он любил напряженную работу. Более того, он обожал личные контакты с людьми. Представителей банановых республик и развивающихся стран он встречал сильным рукопожатием и пытливым взглядом. Близких знакомых или лиц, представляющих для него особый интерес, ожидал прием, известный его техасским соратникам как «наложение рук» или «обработка». Во время этой процедуры Джонсон правой рукой энергично тряс руку собеседника, а левой крепко обхватывал локоть гостя и дружески его похлопывал. Вилли Брандт, У Тан, Жан Моннэ и Поль Анри Спаак — все прошли через обряд «обработки», и президент поочередно удостоил их «наложением рук».
К шести часам этот бодрый верзила вынужден был украдкой массировать свою правую руку. Последние гости, поздоровавшись с ним, лавиной устремлялись к накрытым столам в зале Джона Куинси Адамса. В ответ на телефонный звонок французского посла Альфана, интересовавшегося, как обстоят дела, Энджи Дьюк сообщил, что путь открыт и президенту де Голлю не придется ожидать. Президент Джонсон тем временем открыл первое из шестнадцати совещаний на диване с избранными гостями в зале Томаса Джефферсона. Алексис Джонсон предупредил его о необходимости ограничить каждую из бесед не более чем 3—4 минутами. Иначе, предостерег он, может образоваться затор. Так оно и произошло. По словам одного присутствовавшего, «очередь росла с каждой минутой». Мак Банди попытался было ускорить ход событий, но результаты были ничтожными. Поэтому руководитель государственного департамента придумал блестящее, на его взгляд, решение этой проблемы: президенту предлагалось побеседовать со всеми скандинавами одновременно. В зале появились датский кронпринц Георг и премьер-министр Дании Йене Краг, норвежский кронпринц Гаральд и премьер-министр Норвегии Эйнар Герхардсен, шведский принц Бертиль и премьер-министр Швеции Таге Эрландер. Джонсон оказался в роли председательствующего — на заседании Совета Северных стран. Все шло как по маслу, но внезапно на пороге показалась фигура человека, не имевшего ни малейшего желания прохлаждаться за дверьми. В аэропорту Даллеса личный самолет де Голля был готов к полету. Время взлета было назначено на 21 час. Де Голль намеревался быть в своем парижском кабинете через восемь часов — в пять часов утра по вашингтонскому времени.
Войдя в зал своим широким шагом, де Голль прервал совещание со скандинавами. Шведы, датчане и норвежцы повскакали с мест и с возгласами недоумения рассыпались по сторонам. Протиснувшийся вперед Раск поспешил пригласить обоих президентов в свой кабинет. Как гласит запись этой беседы, сделанная самим Раском, государственный секретарь открыл ее словами благодарности в адрес де Голля за его приезд на похороны президента. Де Голль ответил, что он «всегда восхищался президентом Кеннеди и неизменно испытывал к нему глубокое уважение, что смерть Кеннеди является невосполнимой утратой для всего мира и что народ Франции воспринимает смерть Кеннеди как свою личную утрату, словно он был членом их семьи».
Де Голль говорил далее о тесных узах, связывающих Францию и Соединенные Штаты. «Это реальный факт, — сказал он. — И только это имеет значение». Раск не упустил случая вмешаться. Имеет значение и крепость этих связей, заметил он и подчеркнул, что новое правительство «намерено преследовать те же цели, что и президент Кеннеди», и что «главные направления внешнеполитического курса» и политические и военные обязательства США по отношению к Европе не претерпят никаких изменений. Можно твердо рассчитывать на то, что президент Джонсон, который был «ближайшим соратником президента Кеннеди», приложит все усилия к тому, чтобы не допустить каких-либо нарушений «темпа и целеустремленности внешней политики Соединенных Штатов». Короче говоря, Франция, Англия и Америка будут, как и прежде, действовать сообща.
Джонсон не промолвил ни слова. Он не знал французского языка и доверял Раску даже больше, чем это делал Кеннеди. Поэтому президент предоставил своему министру иностранных дел вести беседу от его имени в той, пожалуй, единственной встрече, где его личность могла оставить хотя бы какой-то след в памяти собеседника.
В остальном прием прошел для Джонсона вполне успешно. Это не было столь легким делом, как это выглядело на экране телевизора. Джонсон был хорошо известен своим соотечественникам. Он стал деятелем национального масштаба с момента его выдвижения на пост лидера Демократического большинства в палате представителей в пятидесятых годах, когда Эйзенхауэр был монархом, а Джонсон великолепно играл роль его премьер-министра. Успех их сотрудничества был предрешен заранее. Хотя они были представителями различных партий, резко расходились в вопросах политической философии и обладали различными способностями, оба они были скроены из одного куска домотканого холста. Американцы хорошо знали эту ткань. Иностранцам, особенно европейцам, этот элемент простонародья в личности Джонсона был непонятен и чужд, а следовательно, подозрителен. Тот факт, что большинство иностранных представителей покинуло Вашингтон 25 ноября успокоенными, сам по себе означал победу. Этот успех выглядит еще более значительным, если вспомнить, что новый глава исполнительной власти был вынужден делать свои первые шаги в мрачной атмосфере недавних зловещих событий. Возможно, обозреватель еженедельника «Ньюс уик» Бен Брэдли и преувеличивал, когда высказывал предположение, что во время пребывания в Белом доме Джонсон будет находиться в тени, отбрасываемой личностью Кеннеди. Но в этот вечер, по мере того как загадочные события в Далласе приобретали все более и более угрожающий характер, тень эта, несомненно, была весьма велика.
Детей Кеннеди уложили спать. Супруги Очинклосс уехали. Чета Смит удалилась на докой, а Этель Кеннеди повезла свой выводок на виллу Хиккори Хилл. Тед с женой Джоан поехали домой.
Разошлись все, кроме Роберта и Жаклин.
И вот, наконец, на втором этаже Белого дома остались наедине два человека, сильнее всех переживавших понесенную потерю. Лишь пять дней минуло с того вечера» когда министр юстиции по пути домой, где отмечали день его рождения, остановился здесь и в течение сорока пяти минут беседовал с первой леди, расспрашивая, достаточно ли она оправилась после смерти сына, для того чтобы совершить утомительную поездку по Техасу и выдержать тяготы предстоящей избирательной кампании. Сейчас, готовясь снова пересечь Мемориальный мост, отделявший его резиденцию от Белого дома, Роберту Кеннеди не надо было спрашивать, справится ли она с грядущими невзгодами. Он знал, что она, подобно ему, вынесет все, кроме мысли, что узы, еще вчера тесно связывавшие их, могут быть преданы забвению. И потому он, нарочито спокойным голосом, неожиданно воскресившим в памяти манеру и голос покойного президента, тихо спросил:
— Не хочешь ли навестить нашего друга?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Сердце самого Энджи по-прежнему принадлежало прошлому, и он предоставил своему аппарату заниматься массой возникающих мелких вопросов. Сам президент чувствовал себя великолепно. Его отнюдь не угнетала растущая гора дел в здании канцелярии президента. Подобно Кеннеди, он любил напряженную работу. Более того, он обожал личные контакты с людьми. Представителей банановых республик и развивающихся стран он встречал сильным рукопожатием и пытливым взглядом. Близких знакомых или лиц, представляющих для него особый интерес, ожидал прием, известный его техасским соратникам как «наложение рук» или «обработка». Во время этой процедуры Джонсон правой рукой энергично тряс руку собеседника, а левой крепко обхватывал локоть гостя и дружески его похлопывал. Вилли Брандт, У Тан, Жан Моннэ и Поль Анри Спаак — все прошли через обряд «обработки», и президент поочередно удостоил их «наложением рук».
К шести часам этот бодрый верзила вынужден был украдкой массировать свою правую руку. Последние гости, поздоровавшись с ним, лавиной устремлялись к накрытым столам в зале Джона Куинси Адамса. В ответ на телефонный звонок французского посла Альфана, интересовавшегося, как обстоят дела, Энджи Дьюк сообщил, что путь открыт и президенту де Голлю не придется ожидать. Президент Джонсон тем временем открыл первое из шестнадцати совещаний на диване с избранными гостями в зале Томаса Джефферсона. Алексис Джонсон предупредил его о необходимости ограничить каждую из бесед не более чем 3—4 минутами. Иначе, предостерег он, может образоваться затор. Так оно и произошло. По словам одного присутствовавшего, «очередь росла с каждой минутой». Мак Банди попытался было ускорить ход событий, но результаты были ничтожными. Поэтому руководитель государственного департамента придумал блестящее, на его взгляд, решение этой проблемы: президенту предлагалось побеседовать со всеми скандинавами одновременно. В зале появились датский кронпринц Георг и премьер-министр Дании Йене Краг, норвежский кронпринц Гаральд и премьер-министр Норвегии Эйнар Герхардсен, шведский принц Бертиль и премьер-министр Швеции Таге Эрландер. Джонсон оказался в роли председательствующего — на заседании Совета Северных стран. Все шло как по маслу, но внезапно на пороге показалась фигура человека, не имевшего ни малейшего желания прохлаждаться за дверьми. В аэропорту Даллеса личный самолет де Голля был готов к полету. Время взлета было назначено на 21 час. Де Голль намеревался быть в своем парижском кабинете через восемь часов — в пять часов утра по вашингтонскому времени.
Войдя в зал своим широким шагом, де Голль прервал совещание со скандинавами. Шведы, датчане и норвежцы повскакали с мест и с возгласами недоумения рассыпались по сторонам. Протиснувшийся вперед Раск поспешил пригласить обоих президентов в свой кабинет. Как гласит запись этой беседы, сделанная самим Раском, государственный секретарь открыл ее словами благодарности в адрес де Голля за его приезд на похороны президента. Де Голль ответил, что он «всегда восхищался президентом Кеннеди и неизменно испытывал к нему глубокое уважение, что смерть Кеннеди является невосполнимой утратой для всего мира и что народ Франции воспринимает смерть Кеннеди как свою личную утрату, словно он был членом их семьи».
Де Голль говорил далее о тесных узах, связывающих Францию и Соединенные Штаты. «Это реальный факт, — сказал он. — И только это имеет значение». Раск не упустил случая вмешаться. Имеет значение и крепость этих связей, заметил он и подчеркнул, что новое правительство «намерено преследовать те же цели, что и президент Кеннеди», и что «главные направления внешнеполитического курса» и политические и военные обязательства США по отношению к Европе не претерпят никаких изменений. Можно твердо рассчитывать на то, что президент Джонсон, который был «ближайшим соратником президента Кеннеди», приложит все усилия к тому, чтобы не допустить каких-либо нарушений «темпа и целеустремленности внешней политики Соединенных Штатов». Короче говоря, Франция, Англия и Америка будут, как и прежде, действовать сообща.
Джонсон не промолвил ни слова. Он не знал французского языка и доверял Раску даже больше, чем это делал Кеннеди. Поэтому президент предоставил своему министру иностранных дел вести беседу от его имени в той, пожалуй, единственной встрече, где его личность могла оставить хотя бы какой-то след в памяти собеседника.
В остальном прием прошел для Джонсона вполне успешно. Это не было столь легким делом, как это выглядело на экране телевизора. Джонсон был хорошо известен своим соотечественникам. Он стал деятелем национального масштаба с момента его выдвижения на пост лидера Демократического большинства в палате представителей в пятидесятых годах, когда Эйзенхауэр был монархом, а Джонсон великолепно играл роль его премьер-министра. Успех их сотрудничества был предрешен заранее. Хотя они были представителями различных партий, резко расходились в вопросах политической философии и обладали различными способностями, оба они были скроены из одного куска домотканого холста. Американцы хорошо знали эту ткань. Иностранцам, особенно европейцам, этот элемент простонародья в личности Джонсона был непонятен и чужд, а следовательно, подозрителен. Тот факт, что большинство иностранных представителей покинуло Вашингтон 25 ноября успокоенными, сам по себе означал победу. Этот успех выглядит еще более значительным, если вспомнить, что новый глава исполнительной власти был вынужден делать свои первые шаги в мрачной атмосфере недавних зловещих событий. Возможно, обозреватель еженедельника «Ньюс уик» Бен Брэдли и преувеличивал, когда высказывал предположение, что во время пребывания в Белом доме Джонсон будет находиться в тени, отбрасываемой личностью Кеннеди. Но в этот вечер, по мере того как загадочные события в Далласе приобретали все более и более угрожающий характер, тень эта, несомненно, была весьма велика.
Детей Кеннеди уложили спать. Супруги Очинклосс уехали. Чета Смит удалилась на докой, а Этель Кеннеди повезла свой выводок на виллу Хиккори Хилл. Тед с женой Джоан поехали домой.
Разошлись все, кроме Роберта и Жаклин.
И вот, наконец, на втором этаже Белого дома остались наедине два человека, сильнее всех переживавших понесенную потерю. Лишь пять дней минуло с того вечера» когда министр юстиции по пути домой, где отмечали день его рождения, остановился здесь и в течение сорока пяти минут беседовал с первой леди, расспрашивая, достаточно ли она оправилась после смерти сына, для того чтобы совершить утомительную поездку по Техасу и выдержать тяготы предстоящей избирательной кампании. Сейчас, готовясь снова пересечь Мемориальный мост, отделявший его резиденцию от Белого дома, Роберту Кеннеди не надо было спрашивать, справится ли она с грядущими невзгодами. Он знал, что она, подобно ему, вынесет все, кроме мысли, что узы, еще вчера тесно связывавшие их, могут быть преданы забвению. И потому он, нарочито спокойным голосом, неожиданно воскресившим в памяти манеру и голос покойного президента, тихо спросил:
— Не хочешь ли навестить нашего друга?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158