– Но не ранее того как вы дадите какой-нибудь ответ на мой первый вопрос: правда все, что я говорил?
– Правда-с, – глухо проговорил Лебядкин и вскинул глазами на мучителя. Даже пот выступил на висках его.
– Все правда?
– Все правда-с.
– Не найдете ли вы что-нибудь прибавить, заметить? Если чувствуете, что мы несправедливы, то заявите это; протестуйте, заявляйте вслух ваше неудовольствие.
– Нет, ничего не нахожу.
– Угрожали вы недавно Николаю Всеволодовичу?
– Это… это, тут было больше вино, Петр Степанович. (Он поднял вдруг голову.) – Петр Степанович! Если фамильная честь и незаслуженный сердцем позор возопиют меж людей, то тогда, неужели и тогда виноват человек? – взревел он, вдруг забывшись по-давешнему.
– А вы теперь трезвы, господин Лебядкин? – пронзительно п оглядел на него Петр Степанович.
– Я… трезв.
– Что это такое значит фамильная честь и незаслуженный сердцем позор?
– Это я про никого, я никого не хотел. Я про себя… – провалился опять капитан.
– Вы, кажется, очень обиделись моими выражениями про вас и ваше поведение? Вы очень раздражительны, господин Лебядкин. Но позвольте, я ведь еще ничего не начинал про ваше поведение, в его настоящем виде. Я начну говорить про ваше поведение, в его настоящем виде. Я начну говорить, это очень может случиться, но я ведь еще не начинал в настоящем виде.
Лебядкин вздрогнул и дико уставился на Петра Степановича.
– Петр Степанович, я теперь лишь начинаю просыпаться!
– Гм. И это я вас разбудил?
– Да, это вы меня разбудили, Петр Степанович, а я спал четыре года под висевшей тучей. Могу я наконец удалиться, Петр Степанович?
– Теперь можете, если только сама Варвара Петровна не найдет необходимым…
Но та замахала руками.
Капитан поклонился, шагнул два шага к дверям, вдруг остановился, приложил руку к сердцу, хотел было что-то сказать, не сказал, и быстро побежал вон. Но в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел в гостиную.

VII
Он был весел и спокоен. Может, что-нибудь с ним случилось сейчас очень хорошее, еще нам неизвестное; но он, казалось, был даже чем-то особенно доволен.
– Простишь ли ты меня, Nicolas? – не утерпела Варвара Петровна и поспешно встала ему навстречу.
Но Nicolas решительно рассмеялся.
– Так и есть! – воскликнул он добродушно и шутливо, – вижу, что вам уже все известно. А я как вышел отсюда и задумался в карете: „по крайней мере, надо было хоть анекдот рассказать, а то кто же так уходит?“ Но как вспомнил, что у вас остается Петр Степанович, то и забота соскочила.
Говоря, он бегло осматривался крутом.
– Петр Степанович рассказал нам одну древнюю петербургскую историю из жизни одного причудника, – восторженно подхватила Варвара Петровна, – одного капризного и сумасшедшего человека, но всегда высокого в своих чувствах, всегда рыцарски-благородного…
– Рыцарски? Неужто у вас до того дошло? – смеялся Nicolas. – Впрочем я очень благодарен Петру Степановичу на этот раз за его торопливость (тут он обменялся с ним мгновенным взглядом). Надобно вам узнать, maman, что Петр Степанович – всеобщий примиритель; это его роль, болезнь, конек, и я особенно рекомендую его вам с этой точки. Догадываюсь, о чем он вам тут настрочил. Он именно строчит, когда рассказывает; в голове у него канцелярия. Заметьте, что в качестве реалиста он не может солгать, и что истина ему дороже успеха… разумеется, кроме тех особенных случаев, когда успех дороже истины. (Говоря это, он все осматривался.) Таким образом вы видите ясно, maman, что не вам у меня прощения просить и что если есть тут где-нибудь сумасшествие, то конечно прежде всего с моей стороны, и значит в конце концов я все-таки помешанный, – надо же поддержать свою здешнюю репутацию…
Тут он нежно обнял мать.
– Во всяком случае, дело это теперь кончено и рассказано, а стало быть можно и перестать о нем, – прибавил он, и какая-то сухая, твердая нотка прозвучала в его голосе. Варвара Петровна поняла эту нотку; но экзальтация ее не проходила, даже напротив.
– Я никак не ждала тебя раньше как через месяц, Nicolas!
– Я, разумеется, вам все объясню, maman, а теперь…
И он направился к Прасковье Ивановне.
Но та едва повернула к нему голову, несмотря на то, что с полчаса назад была ошеломлена при первом его появлении. Теперь же у ней были новые хлопоты: с самого того мгновения как вышел капитан и столкнулся в дверях с Николаем Всеволодовичем, Лиза вдруг принялась смеяться, – сначала тихо, порывисто, но смех разрастался все более и более, громче и явственнее. Она раскраснелась. Контраст с ее недавним мрачным видом был чрезвычайный. Пока Николай Всеволодович разговаривал с Варварой Петровной, она раза два поманила к себе Маврикия Николаевича, будто желая ему что-то шепнуть; но лишь только тот наклонялся к ней, мигом заливалась смехом; можно было заключить, что она именно над бедным Маврикием Николаевичем и смеется. Она впрочем видимо старалась скрепиться и прикладывала платок к губам, Николай Всеволодович с самым невинным и простодушным видом обратился к ней с приветствием.
– Вы пожалуста извините меня, – ответила она скороговоркой, – вы… вы конечно видели Маврикия Николаевича… Боже, как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!
И опять смех. Маврикий Николаевич был роста высокого, но вовсе не так уж непозволительно.
– Вы… давно приехали? – пробормотала она, опять сдерживаясь, даже конфузясь, но со сверкающими глазами.
– Часа два слишком, – ответил Nicolas, пристально к ней присматриваясь. Замечу, что он был необыкновенно сдержан и вежлив, но, откинув вежливость, имел совершенно равнодушный вид, даже вялый.
– А где будете жить?
– Здесь.
Варвара Петровна тоже следила за Лизой, но ее вдруг поразила одна мысль.
– Где же ты был, Nicolas, до сих пор все эти два часа с лишком? – подошла она; – поезд приходит в десять часов.
– Я сначала завез Петра Степановича к Кириллову. А Петра Степановича я встретил в Матвееве (за три станции), в одном вагоне и доехали.
– Я с рассвета в Матвееве ждал, – подхватил Петр Степанович, – у нас задние вагоны соскочили ночью с рельсов, чуть ног не поломали.
– Ноги сломали! – вскричала Лиза, – мама, мама, а мы с вами хотели ехать на прошлой неделе в Матвеево, вот бы тоже ноги сломали!
– Господи помилуй! – перекрестилась Прасковья Ивановна.
– Мама, мама, милая ма, вы не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я каждый день скачу верхом сломя голову, Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? – захохотала она опять. – Если это случится, я никому не дам себя водить кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну ногу сломаю… Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
– Что уж за счастье с одною ногой? – серьезно нахмурился Маврикий Николаевич.
– Зато вы будете водить, один вы, никому больше!
– Вы и тогда меня водить будете, Лизавета Николаевна, – еще серьезнее проворчал Маврикий Николаевич.
– Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! – почти в ужасе воскликнула Лиза. – Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174