Он попробовал его подушечкой большого пальца, усмехнулся одними
уголками губ, медленно прикрыл веки, словно бы говоря "да",
после чего отступил в свою комнату и закрыл дверь.
Я стоял и ждал. В тишине возник носовой певучий звук
поднимавшегося где-то лифта. Звук ослаб, исчез. Я снова слышал
лишь шум собственной крови. Наконец я оторвал руки от
лакированной поверхности двери. Мог ли он наблюдать за мной
через замочную скважину? Нет, она была маленьким черным
пятнышком.
Шаг... Затем второй, третий...
Я снова брел по бесконечным коридорам, сходившимся,
расходившимся, без окон, залитым светом, со стенами без единого
пятнышка, с вереницей сверкавших снежной белизной дверей,
измученный, слишком обессиленный, чтобы решиться на еще одну
попытку вторгнуться куда-либо, позволить вовлечь себя в еще один
из тысяч водоворотов, поджидавших меня за звуконепроницаемыми
перегородками. Время от времени я пытался отдохнуть, опершись о
стену, но стены были слишком гладкими, слишком вертикальными, не
давали надежной опоры.
Часы, не заведенные мною вовремя, встали неизвестно
когда, и я не знал, день сейчас или ночь. Иногда я ловил себя на
том, что двигался в каком-то трансе, теряя чувство реальности,
когда хлопанье какой-либо двери или звук трогающегося лифта
внезапно приводили меня в себя. Я пропускал людей с папками, в
коридорах то становилось совсем пусто, то офицеры целыми
процессиями двигались в какую-то одну сторону. Возможно, работа
шла здесь круглые сутки. Я видел, как люди выходили из
кабинетов, и видел других, которые их сменяли, но плохо помню,
что было со мной самим. Собственно, я не помню из этого
странствия ничего, хотя и двигался куда-то, входил в лифты,
куда-то ехал, выходил, даже отвечал, когда ко мне приставали с
какими-то пустяками - хотя, может, мне просто желали "спокойной
ночи".
Мое сознание не воспринимало ничего, только отражало
окружающее. Наконец, неизвестно каким образом, я очутился в
проходе, ведущем к туалетным комнатам. Пройдя в одну из дверей,
я обнаружил, что попал в похожую на операционную, сверкающую
никелированными трубками и кафелем ванную комнату с мраморной,
резной, словно саркофаг, ванной.
Едва усевшись на ее край, я почувствовал, что засыпаю.
Последним усилием я хотел погасить подсматривавший за мной свет,
но выключателя видно нигде не было. Некоторое время я сидел,
покачиваясь, на широком краю ванны. Отблески отраженного от
никелированных предметов света назойливо лезли в глаза,
вонзались в веки, поигрывали бликами на ресницах.
Несмотря на такую пытку, я все же заснул. Закрыв лицо
руками, сполз на что-то твердое, ударился обо что-то острое, но
боль нисколько меня не побеспокоила.
Сколько времени я проспал, не знаю.
Пробуждался я с трудом, долго, пробираясь через
бесформенные, загромоздившие вход в явь какие-то вязкие, хотя и
невесомые препятствия. Наконец я отбросил последнее - как крышку
гроба - и в мои зрачки полилось сияние, исходившее из голой
лампочки под высоким белым лепным потолком.
Я лежал навзничь возле мраморного основания ванны, и
кости мои ныли, словно после падения с высоты. Прежде всего я
поспешил стащить с себя одежду и вымыться под душем. В
серебряной полочке на стене я обнаружил стаканчик с жидким
ароматным мылом, оказалось здесь и мохнатое жесткое полотенце с
вышитыми на нем широко раскрытыми глазами, одно прикосновение
которого разгоняло кровь и заставляло гореть кожу. Проникнувшись
бодростью и свежестью, я поспешил одеться. До этой минуты я
совсем не думал о том, что буду делать дальше. Протянув руку к
задвижке, я вдруг впервые после пробуждения осознал, где
нахожусь, и острота этого открытия поразила меня, как
электрический разряд. Я словно бы ощутил неподвижный белый
лабиринт, который за тонкой перегородкой бесстрастно ожидал
моего бесконечного, как и он сам, блуждания. Я почувствовал сети
его коридоров, ловушки разделенных звуконепроницаемыми стенами
комнат, каждая из которых была готова втянуть меня в свою
историю, чтобы затем тут же выплюнуть.
От этой вспышки ясновидения я задрожал, в долю секунды
покрывшись потом. Я был готов выбежать наружу с отчаянным
бессмысленным воплем о помощи или с мольбой о милосердной
смерти. Но этот приступ слабости длился очень недолго.
Я глубоко вздохнул, выпрямился, отряхнул одежду, проверил
с помощью зеркала над боковым умывальником, выгляжу ли я должным
образом, и ровным, не очень быстрым, но и не слишком медленным,
в навязанном Зданием ритме, деловым шагом вышел из ванной.
Перед тем, как выйти, я поставил часы на восемь. Сделал я
это наугад, чтобы иметь хотя бы какое-то представление о ходе
времени, пусть даже и не ведая, день ли сейчас или ночь.
Коридор, в который я вышел, был боковым, редко посещаемым
ответвлением главного. По мере моего приближения к основной
магистрали движение вокруг меня усиливалось. Служебная
деятельность шла своим чередом. Я спустился на лифте вниз, питая
слабую надежду, что, может быть, попаду в столовую во время
завтрака, однако стеклянные двери были закрыты. В помещении шла
уборка. Я вернулся к лифту и поехал на четвертый этаж. Его я
выбрал лишь потому, что кнопка с этим номером блестела сильнее
других, словно ее чаще всего нажимали.
Коридор, в точности такой же, как и другие, оказался
безлюдным.
Почти в самом его конце, перед поворотом, у одной из
дверей стоял солдат. Это был первый не имевший никакого звания
военный, с которым я здесь столкнулся. Простой мундир был стянут
жестким ремнем. Он стоял как изваяние, по стойке "смирно", держа
в руках, обтянутых перчатками, темный автомат.
Он даже глазом не моргнул, когда я проходил мимо него.
Пройдя шагов десять дальше по коридору, я резко повернул и
двинулся прямо к той двери, у которой он дежурил. Если это был
официальный вход в помещения главнокомандующего, то было весьма
маловероятно, что он меня туда пустит. И все же я рискнул. Следя
за ним уголком глаза, я взялся за ручку двери.
Солдат по-прежнему не обращал на меня ни малейшего
внимания. Абсолютно безучастный, он всматривался в какую-то
точку на стене перед собой. Я вошел - и даже вздрогнул, так
велико было мое изумление. Напротив, за потрескавшейся балкой
притолоки, круто вверх спиралью поднималась лестница с
седлообразно вытоптанными ступенями.
Ступив на первую из них, я почувствовал, как мои ноги
охватывает пронизывающий до костей холод. Я опустил руку. Она
попала в струю стекавшего сверху морозного воздуха. Я начал
взбираться по лестнице. Наверху в полумраке бледным пятном
маячил проем приоткрытой двери. Я очутился на пороге погруженной
во мрак часовни. В глубине под распятым Христом стоял окруженный
свечами открытый гроб. Чуть колеблющиеся язычки пламени бросали
на лицо умершего слабые неверные отблески. По обеим сторонам
прохода, едва освещенного желтоватыми отсветами, темнели ряды
лавок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60