Я
лежал рядом с ним среди раскиданных свертков, все вокруг прямо-
таки гудело от выстрелов, грохот гулял по коридору из одного
конца в другой, пули пели над нами, стены взрывались белыми
облачками рикошетов. Бежавший высоко задирая полы шинели офицер
упал на самом повороте, выпустив из рук скрипичный футляр.
Оттуда выпорхнуло белое облачко бумажек, закружившихся словно
снежинки. Воздух уже пропитался едким запахом пороха. Майор
сунул мне в руку маленькую непрозрачную ампулу.
- Как только дам знать - в зубы и разгрызть! - прокричал
он мне в ухо.
По коридору кто-то бежал.
Внезапно раздался такой грохот, что я чуть не оглох. Эрмс
начал выхватывать из кармана запечатанные сургучом пакеты. Он
запихивал их в рот, жевал с величайшей поспешностью, выплевывая
печати, как косточки.
Снова раздался оглушительный грохот.
Офицер, упавший на повороте, хрипел в агонии. Его левая
нога стучала о каменный пол.
Эрмс сосчитал эти постукивания, приподнялся на локтях с
возгласом: - Два и пять, наша взяла! - и вскочил на ноги.
Вокруг было уже тихо.
Он отряхнул с меня пыль и подал мне папку, которая лежала
на полу, со словами:
- Пойдемте. Я еще постараюсь достать для вас обеденные
талоны.
- Что это было? - с трудом пробормотал я.
Умирающий все еще выстукивал поочередно то по два, то по
пять раз.
- О, ничего особенного. Демаскировка.
- И... как же так? Мы... просто уйдем?
- Да.
Он указал на хрипящего.
- Понимаете, там уже не мой отдел.
- Но этот человек...
- Семерка им займется. Ага, вот уже идут из
Теологического, видите?
И в самом деле, по коридору к нам приближался офицер-
священник, перед которым шел мальчик с колокольчиком.
Заходя в лифт, я все еще слышал стук шифрованной агонии.
Кабина остановилась на десятом этаже, но майор не спешил
отворять дверь.
- Могу я попросить у вас кодосохранитель?
- Извините? - не понял я.
- Я имел в виду ту ампулу...
- А-а, конечно...
Я все еще сжимал ее в руке. Он спрятал ее в кожаный
футляр, напоминающий портмоне.
- А что в ней такое? - спросил я.
- Да, собственно, ничего особенного.
Он дал мне первому выйти из лифта.
Мы направились к ближайшей двери. В квадратной комнате
сидел неимоверно толстый человек, который, помешивая чай, грыз
конфеты из бумажного пакета.
Кроме него здесь никого не было. В задней стене кабинета
имелась маленькая, совершенно черная дверца. Даже ребенок едва
ли смог бы в нее протиснуться.
- Где Прандтль? - спросил Эрмс.
Толстый офицер, не переставая жевать, показал ему три
пальца. Мундир на нем был расстегнут. У меня создалось
впечатление, что он вот-вот стечет со стула, на котором сидит.
У него было отекшее лицо, налившаяся жиром шея, вся в
складках, дышал он шумно, с присвистом. Казалось, того и гляди
задохнется.
- Ладно,- сказал майор.- Прандтль сейчас придет. Вы пока
подождите здесь. Он вами займется. Когда освободитесь, зайдите,
пожалуйста, ко мне за талонами. Хорошо?
Я обещал, что не премину это сделать.
Когда он ушел, я перевел взгляд на толстяка. Тот с
хрустом поглощал конфеты.
Я присел на стул у стены, стараясь не смотреть на
болезненно жирного офицера, потому что он раздражал меня своим
чавканьем, а еще более тем, что выглядел так, словно его в любую
минуту может хватить апоплексический удар. Складки кожи на его
шее прямо-таки посинели под щетиной коротко остриженных волос.
Его тучность была его крестом, мученичеством. Он дышал, прилагая
такие усилия, на которые можно было решиться, пожалуй, лишь в
случае крайней необходимости, и то на минуту, а он делал это
постоянно, и притом будто бы вообще этого не замечал.
Он боролся за каждый глоток воздуха и грыз конфеты. Я
испытывал неодолимое желание вырвать у него пакет со сладостями.
Он жрал их, глотал, краснел, синел и лез липкими пальцами за
новыми. Я переставил стул и сел к нему боком. Повернуться к нему
спиной я как-то не решился - вовсе не потому, что это было бы
невежливо, но просто я боялся, что он там сзади задохнется, а
мне вовсе не хотелось иметь позади себя труп.
На некоторое время я прикрыл глаза. Много бы я дал, чтобы
выяснить, улучшилась ли моя ситуация. Мне казалось, что да, но
слишком многое этому "да" противоречило. То, что Эрмс готов был
меня отравить - а сомнений в отношении содержимого ампулы у меня
не было,- в этом я не имел к нему претензий. Несколько хуже
обстояло дело со старичком в золотых очках. У меня не было
уверенности, окончательно ли я развязался с этой историей. Во
всяком случае не было похоже, чтобы это дело грозило мне какими-
либо неприятностями в будущем. Теперь у меня была более
серьезная причина для озабоченности - инструкция. Дело было
вовсе не в том, что она очень уж сильно походила на протокол
моих перемещений внутри Здания и даже, более того, моих мыслей.
В конце концов я все еще мог оставаться объектом испытаний, хотя
Эрмс и отрицал это категорически. Ведь он сам потом признал, что
разговор наш не следует понимать буквально, что он является
шифром, а значит, каким-то образом соотносится с не названными
непосредственно значениями, которые стояли за ним, как невидимые
призраки. Гораздо хуже было нечто иное.
В глубине души я начал сомневаться в самом существовании
инструкции.
Правда, я старался убедить себя, что ошибаюсь, что моя
подозрительность не имеет оснований, что без действительного
намерения послать меня куда-то с весьма важной миссией никто не
интересовался бы мной и не подвергал никаким испытаниям. Ведь у
меня ничего не было на совести, и я не имел здесь, собственно,
никакого веса, кроме этого неожиданного назначения, этой все
время откладываемой, задерживаемой и вновь частично
подтверждаемой миссии.
Если бы мне позволили в ту минуту задать один, только
один-единственный вопрос, он звучал бы так: чего от меня хотят?
Чего от меня хотят на самом деле?
Я готов был с радостью принять любой ответ - кроме
одного.
Офицер за столом оглушительно засопел. Я вздрогнул.
Высморкавшись, он заглянул в платок, потом сопя, с разинутым
ртом и оттопыренными губами, спрятал его обратно в карман.
Дверь отворилась. В комнату вошел высокий, худой, сутулый
офицер. Было в нем что-то такое - трудно было сказать, что
именно,- от чего он производил впечатление штатского,
переодетого в мундир.
В руках у него были очки, которыми он быстро вертел, стоя
в шаге от меня.
- Вы ко мне?
- Я к господину Прандтлю из Отдела Шифрования,- ответил
я, слегка приподнимаясь с места.
- Значит, ко мне. Я капитан Прандтль. Пожалуйста не
вставайте. Вы насчет шифров, да?
Эта фонема прозвучала как сделанный в меня выстрел.
- Да, господин капитан.
- Пожалуйста, без званий. Чаю?
- Охотно.
Он подошел к маленькой черной дверце и из руки, которая
через нее высунулась, принял поднос с двумя уже наполненными
стаканами. Он поставил его на стол и надел очки. Тут же лицо его
словно бы подобралось, худое, вызывающее, все в нем встало на
исходные позиции и застыло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60