..
Внезапно свет мне заслонил бледный, блестящий от пота,
чрезвычайно длинный призрак.
- Какое у вас вытянутое лицо, профессор,- сказал я,
прилагая усилия не спотыкаться на каждом слоге. Голова моя
лежала на столе, как на подушке. Баранн с сонной и в то же время
злобной усмешкой, смещенной в сторону левой щеки, зашептал:
- Только червяк хорошо умеет быть червяком.
- Какое у вас лицо...- повторил я тише, более
обеспокоенно.
- Что там лицо! Да знаете ли вы, кто я такой?
- А как же! Профессор Баранн, инфильтратор.
- Не будем об инфильтрации. Этот Глюк... Видите ли, я
веду процесс против Господа...
Я попытался приподняться, хотя бы выпрямиться, но не смог
и только повторил: - Что? Что?
- Дело об освобождении от обязанностей...
- Меня?
Он усмехнулся одной лишь левой щекой, правая оставалась
грустной.
- Нет, не против вас, лишь против Господа, который в
шесть дней... а на седьмой занимался неведомо чем.
- Это шутка?
- Какая там шутка! Мы проверили. Есть тайники в темных
туманностях... в головах комет, выщербленных...
- Ах, да. Это мне известно,- пробормотал я, успокоенный.-
Господин профессор...
- Что?
- Что такое триплет?
Он обнял меня и стал нашептывать, обдавая алкогольным
духом:
- Я тебе объясню. Ты хоть и молодой, но все же
принадлежишь Зданию. Почему бы мне тебе не сказать? Скажу, все
тебе скажу. Значит, так. Возьмем какого-нибудь человека. Нашего.
Ну, так вот: если кто-то является чем-то, то по чему это видно?
- По тому, что видно,- пробормотал я.
- Ну! Вот видишь! Отлично! Так вот, то, что видно, можно
подделать. Кто притворяется, что действительно верен Зданию,
тот, значит, так: был наш, потом его завербовали, подкупили те,
а потом наши его - цап! И обратно заполучили. А перед теми он,
чтобы не выдать себя, по-прежнему должен притворяться, что здесь
притворяется быть верным Зданию. Ну, а потом те снова его
перевербовывают и привлекают на свою сторону, еще раз, и тогда
он уже перед нашими притворяется, будто перед теми притворяется,
что перед нами притворяется, понял? Вот это и есть триплет.
- Ага, это понятно,- сказал я.- А квадруплет - это,
значит, его еще раз...
- Да. Сообразительный ты. Хочешь, я тебя прямо тут
завербую?
- Вы?
- Да.
- Вы?.. Господин профессор?
- Ну и что с того, что профессор? Я тоже вербовкой
занимаюсь.
- Для этих или для тех?
- А тебе для каких надо?
- Ну, вообще-то... как-то...
- Эх ты! Меня остерегаешься? Продвижение бы тебе...
Однако, кто бы мог подумать: размазня - а он, оказывается, ушки
держит на макушке!
Он с отцовской лаской тыкал мне в бок. Теперь он выглядел
почему-то страшно постаревшим - может, от бессонницы, а может,
от чего-то другого?
- Даже щекотки не боишься? - протянул он
многозначительно, прищуривая глаз.- Ты парень, что надо! Что
такое галактоплексия знаешь?
- А что? Загадка?
- Да. Не знаешь? Это конец света, ха-ха!
"Неужели под влиянием алкоголя чиновники в них берут верх
над профессорами?" - мелькнуло у меня в голове, которая жутко,
отвратительно болела. Баранн уставил на меня холодные
поблескивающие глаза.
Кто-то под столом ущипнул меня за ногу. Из-под скатерти
рыжей щеткой вынырнула голова крематора, который неуклюже, но
решительно лез ко мне на колени, повторяя:
- Как приятно допрашивать под пыткой старых знакомых!
Словно лепесток розы обнюхиваешь, а... Ох, поймать бы сейчас
кое-кого...
Я попытался от него избавиться. Он прижался ко мне, обнял
за шею, шепча:
- Друг, будь начеку. Брат ты мой родной, я же для тебя
все, что хочешь... я для тебя всех, всех сожгу, до последней
букашки, скажи только слово... Я тебе...
- Пустите меня! Господин профессор, господин крематор
опять целуется,- пожаловался я, слабо сопротивляясь. Он мешком
висел на мне, колол в щеку щетиной. Кто-то все-таки оттащил его
от меня, он пятился задом, словно рак, показывая мне издали
десертную тарелку, которую держал обеими руками.
Тарелка? Что тарелка? Где шла речь о тарелках? -
лихорадочно думал я.- Об этом что-то уже было. Где? Великий
Боже! Сервировка! Кто говорил "сервировка"? Что значит
"сервировка"?
Возникло всеобщее замешательство.
Мне показалось, что нас будто больше ста, но это просто
все повскакивали с мест. Посреди комнаты на отодвинутом от стола
стуле сидел толстый профессор с мокрым платком на лысине,
сотрясаемый сильной икотой, которая в наступившей тишине звучала
в унисон с мерзким храпом офицера, лежавшего без сознания в
углу.
- Запугать! Застращать! - кричали вокруг.
Влекомый другими, я поднялся. Мы обступили толстого
профессора.
Меня покачивало на непослушных ногах.
Толстый бессмысленно смотрел на нас и руками просил
помощи, потому что едва он пытался что-либо сказать, как вместо
слов раздавались ужасные икания. Выпятив глаза, посинев, он
содрогался так, что стул под ним скрипел.
- Доводит до сведения! - прошипел крематор, вслушиваясь в
икоту. Затем поднял вверх чистую тарелку.- Слышите?
- Нет!..
Толстый попытался оправдываться, но его протест был
подавлен приступом икоты, еще более сильным, чем ранее.
- Э, братец, сигнализируешь! - бросил ему в лицо Баранн.
Толстый судорожно стиснул мою руку.
- Нет!
- Считать,- заорали все.
Приглушенным хором, бормоча, мы принялись считать икания.
- ...одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
- Предатель! - прошипел в паузе крематор.
Толстый продолжал синеть, приобретая все более темный
оттенок. Пот большими, почти с горошину, каплями выступал у него
на лысине. Это выглядело так, будто страх, от которого он весь
дрожал, выжимал его череп, как лимон.
- ...четырнадцать, пятнадцать...
Замирая, с пальцами, переставшими что-либо ощущать, я
ждал. Толстый со стоном засунул себе кулак в рот, но еще более
сильное, потому что стало теперь под давлением, икота бросила
его на спинку стула.
- Шест...
Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не
дышал. Потом его опухшие веки приподнялись, безмятежность
разлилась по искаженному мукой лицу.
- Спасибо,- шепнул он, обращаясь ко всем.
Как ни в чем не бывало, мы возвратились обратно к столу.
Я был пьян и знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.
Мои движения стали более свободными. Я теперь мог
говорить безо всякого труда, лишь остаток бдительности, до сих
пор державшей меня под контролем, куда то пропал, что
воспринималось мною с беспечным самозабвением.
Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в
диспут на тему "Здание-Дом и его домовитость". Для начала он
спел мне песенку:
- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома -
Дом! Бом!
Потом рассказал несколько анекдотов из области
содомистики и гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на
тарелку, которой издали посвечивал мне в глаза крематор.
- Знаю! - задорно прокричал я.- Сервировка! Понимаю:
подстановка! Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор -
свой парень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60