Лежавший у стены уже некоторое время не храпел, но лишь
теперь это дошло до моего сознания. Он открыл глаза, сел и
сказал:
- Ага, дорогуши мои...
Потом он встал, сбросил пижаму, потянулся онемевшим
телом, поправил пояс, одернул на себе мундир, подошел к нам и
остановился в двух шагах от стола.
- Готовы ли вы дать показания в том, что присутствующий
здесь штатный сотрудник Баранн, он же профессор десемантизации,
он же Статист, он же Блаудертон, распространял клевету и наветы
в отношении Здания, тем самым косвенным образом подстрекая вас к
государственной измене, антисубординации, деагентуризации,
депровоцированию и антишпионажу, а также измышления о том, что
он сделал вас соучастником своих клеветнических происков, усилий
и фальсификаций?
Я переводил взгляд с одного на другого. Толстый
поглаживал белую шею.
Баранн, втянув голову в плечи, глядел на меня побелевшими
глазами. Только крематор сидел, повернувшись к нам спиной,
согнувшись над тарелкой, внимательно ее рассматривая, словно не
желал принимать происходящее к сведению.
- Именем Здания призываю вас к даче показаний! - сурово
произнес офицер.- Что вам известно о ренегатстве присутствующего
здесь Баранна?
Я слабо покачал головой. Офицер сделал шаг вперед,
склонился надо мной, словно теряя равновесие, и едва слышно
выдохнул: - Глупец! Может быть, именно в этом заключается твоя
миссия!
- Вы хотели что-то сказать? Я слушаю,- сказал он таким же
твердым голосом, что и перед этим. Затем повернулся к столу. Еще
раз глянул на тех. Они прятали глаза. Баранн кивнул.
- Да! - прохрипел я.
- Что "да"?
- Говорил, но не...
- Подстрекал к предательству?
- Я не подстрекал! Клянусь! - завизжал Баранн.
- Молчать! Сейчас говорит этот человек!
- Он сказал что-то в том смысле, что мне следует
избавиться от щепетильности...
- Я спрашиваю, подстрекал ли он к отступничеству?
- В каком-то смысле, может, но...
- Я прошу ответить однозначно: подстрекал или не
подстрекал? Да или нет?
- Да,- прошептал я.
После секунды мертвой тишины ураганом разразился смех.
Апоплектик, держась за живот, подпрыгивал вместе со стулом.
Баранн хохотал, а офицер-аспирант, потрясая в приступах веселья
поднятыми кулаками, кричал, захлебываясь от радости:
- Струсил! Наложил в штаны! Предал! Шляпа!
- Шляпа, шляпа, тра-та-та-та! - пытались петь они, но их
сбивали повторявшиеся взрывы хохота.
Баранн успокоился первым. С торжественным видом, со
скрещенными на груди руками, он сжал губы. Только один крематор
оставался все время спокойным, наблюдая эту сцену с легкой,
приставшей к губам иронической улыбкой.
- Все, хватит! - обратился ко всем Баранн.- Время не
ждет, коллеги.
Они начали вставать. Толстый отстегнул обвисшую, такую
подозрительно белую шею, молодой офицер с выражением утомления
после тяжелой работы на лице громко полоскал рот минеральной
водой. На меня они не смотрели, словно бы я перестал
существовать.
Губы у меня дрожали, я открывал и закрывал рот, не находя
слов. Баранн поднял свой портфель с термосом, стоявший в углу,
перебросил через руку пижаму и вышел широким деревянным шагом,
по пути прихватив под руку апоплектика.
Я тупо наблюдал, как они с преувеличенной любезностью
раскланиваются у выхода, уступая друг другу дорогу.
Крематор, помедлив минуту, прошел мимо меня и
выразительным гневным жестом указал на оставленную на краю стола
тарелку, словно бы говоря: "Я ведь делал знаки, предупреждал!
Сам виноват!"
Я остался наедине с черноволосым офицером. Он тоже встал
и собирался уже уходить, но я медленно поднялся со стула и
преградил ему дорогу. Он замер, словно бы пригвожденный моим
взглядом.
- Так что же это было? - Я схватил его за руку.- Забава?
Представление? Как вы могли?
- Но, извините...- проговорил он, освобождая руку, потом
посмотрел мне в глаза и, словно сжалившись наконец, бросил,
отвернувшись: - Это была "шутошница".
- Что?
- Так называется примененный метод. Простите, но научная
методика не перестает быть строгой, даже если применяется шутка.
- Шутка? Это была шутка?
- Ну, вы обозлены, мне тоже не было приятно лежать и
храпеть так долго. Но что поделаешь - служба,- нескладно
защищался он.
- Скажите хоть пояснее, что все это значит?
- Ах, Боже мой. Тут все не так просто. В некотором
смысле, разумеется, невинная шутка... для вас, конечно, без
всяких последствий... Профессор мог иметь скрытое намерение
изучить реакцию...
- Мою?
- Да нет же! Господина Семприака. Извините, прошу меня
извинить... Пожалуйста, не задерживайте меня. Во всяком случае,
уверяю вас, это пустяки...
Не глядя на меня, он шаркнул ногой, словно ученик, и
вышел, а точнее выбежал из комнаты, стукнув по дороге пальцем по
шкафу, который находился неподалеку от двери.
Я остался один среди отодвинутых и опрокинутых стульев, у
стола, который, с огрызками, грязными тарелками и пятнами вина,
разлитого на скатерти, представлял собой отвратительное, мерзкое
зрелище. В тишине раздавалось осторожное тихое постукивание. Я
окинул взглядом комнату. Она была пуста.
Постукивание возобновилось, настойчивое, монотонное. Я
насторожился. Звуки доносились из угла. Я осторожно направился
туда. Раз, два, три, четыре удара, словно кто-то подушечкой
пальца простукивал дерево. Шкаф! Ключ торчал в замке. Я повернул
его. Дверь без моей помощи медленно отворилась. Внутри сидел,
скорчившись почти вдвое, аббат Орфини в наброшенной на мундир не
застегнутой спереди сутане, с пачкой исписанных листов на
коленях. Он не смотрел на меня, поскольку все еще продолжал
писать. Наконец, поставив точку, он высунул ноги наружу,
поднялся со стоявшего на днище шкафа табурета и вышел оттуда,
бледный и серьезный.
12
- Пожалуйста, распишитесь,- сказал он. И положил бумаги
на стол.
- Что это такое?
Я все еще стоял в той же самой позе изумления, держа руки
перед грудью, словно от чего-то обороняясь. Стопка листов лежала
на покрытой пятнами скатерти, рядом с оставленной крематором
единственной чистой тарелкой.
- Протокол.
- Какой еще протокол? Признание? Меня еще раз оклеветали?
- Нет. Это просто стенограмма высказываний, обычное
описание. Ничего более. Пожалуйста, распишитесь.
- А если я не подпишу? - бросил я.
Не глядя на него, я медленно сел на стул. В голове у меня
лопались тягучие, липкие нити боли.
- Это всего лишь формальность.
- Нет.
- Хорошо.
Он собрал бумаги со стола, сложил их, засунул в карман
мундира, затем застегнул пуговицы сутаны и на моих глазах стал
просто священником. Потом посмотрел на меня, будто бы ожидая
чего-то.
- Вы сидели там все время, господин аббат? - спросил я,
закрыв лицо руками. Выпитое спиртное оставило какой-то илистый
осадок у меня во рту, в горле, во всем теле.
- Да.
- А не было душно? - спросил я, не поднимая головы.
- Нет,- ответил он спокойно.- Там есть кондиционер.
- Это меня радует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
теперь это дошло до моего сознания. Он открыл глаза, сел и
сказал:
- Ага, дорогуши мои...
Потом он встал, сбросил пижаму, потянулся онемевшим
телом, поправил пояс, одернул на себе мундир, подошел к нам и
остановился в двух шагах от стола.
- Готовы ли вы дать показания в том, что присутствующий
здесь штатный сотрудник Баранн, он же профессор десемантизации,
он же Статист, он же Блаудертон, распространял клевету и наветы
в отношении Здания, тем самым косвенным образом подстрекая вас к
государственной измене, антисубординации, деагентуризации,
депровоцированию и антишпионажу, а также измышления о том, что
он сделал вас соучастником своих клеветнических происков, усилий
и фальсификаций?
Я переводил взгляд с одного на другого. Толстый
поглаживал белую шею.
Баранн, втянув голову в плечи, глядел на меня побелевшими
глазами. Только крематор сидел, повернувшись к нам спиной,
согнувшись над тарелкой, внимательно ее рассматривая, словно не
желал принимать происходящее к сведению.
- Именем Здания призываю вас к даче показаний! - сурово
произнес офицер.- Что вам известно о ренегатстве присутствующего
здесь Баранна?
Я слабо покачал головой. Офицер сделал шаг вперед,
склонился надо мной, словно теряя равновесие, и едва слышно
выдохнул: - Глупец! Может быть, именно в этом заключается твоя
миссия!
- Вы хотели что-то сказать? Я слушаю,- сказал он таким же
твердым голосом, что и перед этим. Затем повернулся к столу. Еще
раз глянул на тех. Они прятали глаза. Баранн кивнул.
- Да! - прохрипел я.
- Что "да"?
- Говорил, но не...
- Подстрекал к предательству?
- Я не подстрекал! Клянусь! - завизжал Баранн.
- Молчать! Сейчас говорит этот человек!
- Он сказал что-то в том смысле, что мне следует
избавиться от щепетильности...
- Я спрашиваю, подстрекал ли он к отступничеству?
- В каком-то смысле, может, но...
- Я прошу ответить однозначно: подстрекал или не
подстрекал? Да или нет?
- Да,- прошептал я.
После секунды мертвой тишины ураганом разразился смех.
Апоплектик, держась за живот, подпрыгивал вместе со стулом.
Баранн хохотал, а офицер-аспирант, потрясая в приступах веселья
поднятыми кулаками, кричал, захлебываясь от радости:
- Струсил! Наложил в штаны! Предал! Шляпа!
- Шляпа, шляпа, тра-та-та-та! - пытались петь они, но их
сбивали повторявшиеся взрывы хохота.
Баранн успокоился первым. С торжественным видом, со
скрещенными на груди руками, он сжал губы. Только один крематор
оставался все время спокойным, наблюдая эту сцену с легкой,
приставшей к губам иронической улыбкой.
- Все, хватит! - обратился ко всем Баранн.- Время не
ждет, коллеги.
Они начали вставать. Толстый отстегнул обвисшую, такую
подозрительно белую шею, молодой офицер с выражением утомления
после тяжелой работы на лице громко полоскал рот минеральной
водой. На меня они не смотрели, словно бы я перестал
существовать.
Губы у меня дрожали, я открывал и закрывал рот, не находя
слов. Баранн поднял свой портфель с термосом, стоявший в углу,
перебросил через руку пижаму и вышел широким деревянным шагом,
по пути прихватив под руку апоплектика.
Я тупо наблюдал, как они с преувеличенной любезностью
раскланиваются у выхода, уступая друг другу дорогу.
Крематор, помедлив минуту, прошел мимо меня и
выразительным гневным жестом указал на оставленную на краю стола
тарелку, словно бы говоря: "Я ведь делал знаки, предупреждал!
Сам виноват!"
Я остался наедине с черноволосым офицером. Он тоже встал
и собирался уже уходить, но я медленно поднялся со стула и
преградил ему дорогу. Он замер, словно бы пригвожденный моим
взглядом.
- Так что же это было? - Я схватил его за руку.- Забава?
Представление? Как вы могли?
- Но, извините...- проговорил он, освобождая руку, потом
посмотрел мне в глаза и, словно сжалившись наконец, бросил,
отвернувшись: - Это была "шутошница".
- Что?
- Так называется примененный метод. Простите, но научная
методика не перестает быть строгой, даже если применяется шутка.
- Шутка? Это была шутка?
- Ну, вы обозлены, мне тоже не было приятно лежать и
храпеть так долго. Но что поделаешь - служба,- нескладно
защищался он.
- Скажите хоть пояснее, что все это значит?
- Ах, Боже мой. Тут все не так просто. В некотором
смысле, разумеется, невинная шутка... для вас, конечно, без
всяких последствий... Профессор мог иметь скрытое намерение
изучить реакцию...
- Мою?
- Да нет же! Господина Семприака. Извините, прошу меня
извинить... Пожалуйста, не задерживайте меня. Во всяком случае,
уверяю вас, это пустяки...
Не глядя на меня, он шаркнул ногой, словно ученик, и
вышел, а точнее выбежал из комнаты, стукнув по дороге пальцем по
шкафу, который находился неподалеку от двери.
Я остался один среди отодвинутых и опрокинутых стульев, у
стола, который, с огрызками, грязными тарелками и пятнами вина,
разлитого на скатерти, представлял собой отвратительное, мерзкое
зрелище. В тишине раздавалось осторожное тихое постукивание. Я
окинул взглядом комнату. Она была пуста.
Постукивание возобновилось, настойчивое, монотонное. Я
насторожился. Звуки доносились из угла. Я осторожно направился
туда. Раз, два, три, четыре удара, словно кто-то подушечкой
пальца простукивал дерево. Шкаф! Ключ торчал в замке. Я повернул
его. Дверь без моей помощи медленно отворилась. Внутри сидел,
скорчившись почти вдвое, аббат Орфини в наброшенной на мундир не
застегнутой спереди сутане, с пачкой исписанных листов на
коленях. Он не смотрел на меня, поскольку все еще продолжал
писать. Наконец, поставив точку, он высунул ноги наружу,
поднялся со стоявшего на днище шкафа табурета и вышел оттуда,
бледный и серьезный.
12
- Пожалуйста, распишитесь,- сказал он. И положил бумаги
на стол.
- Что это такое?
Я все еще стоял в той же самой позе изумления, держа руки
перед грудью, словно от чего-то обороняясь. Стопка листов лежала
на покрытой пятнами скатерти, рядом с оставленной крематором
единственной чистой тарелкой.
- Протокол.
- Какой еще протокол? Признание? Меня еще раз оклеветали?
- Нет. Это просто стенограмма высказываний, обычное
описание. Ничего более. Пожалуйста, распишитесь.
- А если я не подпишу? - бросил я.
Не глядя на него, я медленно сел на стул. В голове у меня
лопались тягучие, липкие нити боли.
- Это всего лишь формальность.
- Нет.
- Хорошо.
Он собрал бумаги со стола, сложил их, засунул в карман
мундира, затем застегнул пуговицы сутаны и на моих глазах стал
просто священником. Потом посмотрел на меня, будто бы ожидая
чего-то.
- Вы сидели там все время, господин аббат? - спросил я,
закрыв лицо руками. Выпитое спиртное оставило какой-то илистый
осадок у меня во рту, в горле, во всем теле.
- Да.
- А не было душно? - спросил я, не поднимая головы.
- Нет,- ответил он спокойно.- Там есть кондиционер.
- Это меня радует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60