Попади в Англию в свое время композитор типа Шуберта, с его бесконечным запасом песенных ме­лодий, задержись он там продолжительное время, может быть песня, романс полюбились бы англи­чанам больше всего. Но случилось так, что самое большое влияние на музыкальные вкусы англичан оказал Гендель. Он провел в Англии значительную часть своей жизни, сочинял для англичан, устраи­вал концерты, выступал как дирижер. Благодаря ему англичане больше всего полюбили симфони­ческие произведения и оратории. И любовь эта прочно вошла в их жизнь. На берега Темзы при­бывали потом прославленные пианисты и скрипачи, звучала камерная музыка. Англичане внимательно слушали, радовались, когда на афишах их концерт­ных залов появлялись имена Шопена, Листа, но оставались верны своей любви. В середине XIX ве­ка оратория Генделя «Мессия» исполнялась также успешно, как и при жизни автора. Часто звучала оратория Мендельсона «Илья», написанная компо­зитором специально для Лондона, и другие. Три больших музыкальных объединения, соперничая друг с другом, устраивали в сезон до тридцати ораториальных концертов.
«Stabat mater» Дворжака сразу обратила на себя внимание искушенных англичан. Им захоте­лось увидеть автора этого произведения, по уста­новившейся традиции оказать ему гостеприимство, услышать ораторию под его управлением, а там, может быть, и договориться о создании произведе­ния специально для одного из британских коллек­тивов. Столичная филармония и хоровое Общество Алберт-холла послали приглашение Дворжаку при­ехать в Лондон весной 1884 года и продирижиро­вать там каким-нибудь своим сочинением.
Дворжак в первый момент растерялся, но вспом­нил Гайдна, ездившего туда уже не в молодом воз­расте, подумал, какие добрые плоды это может принести ему и всему чешскому искусству, и решил не отказываться. Он накупил учебников, словарей и засел за изучение английского языка, чтобы иметь возможность хотя бы с музыкантами объясняться без переводчика. Но когда настало время отправ­ляться в путь, Дворжака снова охватил страх и он попросил своего приятеля пианиста Йиндржиха Каана сопровождать его в Англию.
Ехали они поездом, с небольшими остановками в Кёльне и Брюсселе. Затем через Ла Манш. Путь по воде очаровал Дворжака. Море он видел впер­вые. Оно было спокойно. Небо безоблачно. Теплый ветер обдувал лицо. Все предвещало хороший прием.
В Дувре Дворжака встретил земляк Йозеф Завртал, осевший в Лондоне в качестве военного дирижера. Услышав родную речь, Дворжак пове­селел. На вокзале в столице его ждали представи­тели филармонии и видный джентльмен Генри Литлгон, владелец издательской фирмы «Новелло и К0» - новая угроза интересам Зимрока.
Масштабы Лондона ошеломили Дворжака и быстро утомили. «Если бы ты пожил в этом гигант­ском городе, - писал он Бендлю, - с его движе­нием и его жизнью, ты бы тоже выдохся!.. Подумай только: Каан живет у Завртала, это 9 английских миль, следовательно, это такое расстояние, как от Праги до Кралуп или... до Добржиховиц и далее куда-нибудь до самого Чешского Брода. Вообра­зи себе это огромное пространство, состоящее из сплошных домов, улиц, покрытых мостовыми, - и ты получишь небольшое представление о Лондоне».
А какое множество газет там печаталось! Двор­жак старался хоть часть из них просматривать: на­ходя свое имя, он делал вырезки для Гёбла. Неко­торые издания помещали его биографию. Однажды с помощью словаря Дворжак взялся разбирать текст такой заметки. Он прочитал: «бедные роди­тели», «мясник», «постоялый двор». На минуту Дво­ржак задумался, потом светлая улыбка озарила его лицо. Он встал, приосанился, подошел к зеркалу и стал внимательно и с интересом себя разглядывать. Да, он мясник, и его тут не проведешь. Он ведь сразу заметил, что англичане не умеют пригото­вить настоящий крепкий, ароматный бульон. Двор­жак лукаво подмигнул своему отражению в зерка­ле и друг забарабанил по жилету пальцами, как делал это всегда, когда ему приходила в голову какая-нибудь музыкальная тема.
В тот вечер, отправляясь на прием, устроенный в его честь, он, пожалуй, дольше обычного занимался своим туалетом, хотя нужно сказать, что с тех пор как стали позволять заработки, гардероб его всегда был в отличном состоянии. Он одевался элегантно, по моде. Рубашки блистали свежестью, а шляпа-котелок была словно только что из магази­на. Правда, он расставался с нею реже, чем это было принято. Лишь говоря о музыкальных делах, он механически всегда снимал шляпу, клал ее куда попало, а затем через минуту снова нахлобучивал на голову. Но это уже была просто маленькая странность, охотно прощаемая гению. В остальном же его внешний облик не вызывал замечаний даже у самых придирчивых леди.
Что касается музыкантов, им важен был та­лант Дворжака, а талант был такого масштаба, что сразу же вызвал уважение. Для оценки его не было надобности, беря фальшивые ноты, устраи­вать экзамен, который шутки ради иногда позво­ляют себе оркестранты при первом знакомстве с дирижером.
В Лондоне репетиции с хором, солистами, ор­кестровые репетиции - все прошло великолепно. Но и здесь Дворжака ошеломил размах англичан. Ему еще никогда не приходилось работать с хором в восемьсот сорок человек. Сообщая об этом в Прагу, он писал: «Пожалуйста, не пугайтесь! Соп­рано- 250, альтов-160, теноров-180 и басов - 250». Добавьте к этому оркестр и колос­сальный орган. Конечно, слаженное звучание такого ансамбля в грандиозном помещении Алберт-холла, вмещавшем до двенадцати тысяч человек, могло оставить неизгладимое впечатление, если, к тому же, исполнялось хорошее произведение.
Концерт прошел великолепно. Это было 10 мар­та 1884 года. «От номера к номеру возрастал все­общий восторг,- писал Дворжак, - и к концу апло­дисменты были такими бесконечными, что я снова и снова должен был благодарить публику. В то же самое время с другой стороны оркестр и хор оглу­шали меня самыми горячими овациями. Короче, все прошло так, что лучшего желать я просто не могу».
Отзывы английской критики тоже были весьма восторженными. «Тайме» писала, что Дворжак по­казал себя искушенным дирижером, великолепно сумевшим использовать те исключительные музы­кальные силы, которые ему были предоставлены.
Через неделю в Сент-Джеймс-холле состоялся: второй концерт, на котором Дворжак так же ус­пешно продирижировал увертюрой «Гуситская», первой (шестой по счету) ре-мажорной симфонией и второй «Славянской рапсодией».
Газеты еще больше запестрели именем Дворжа­ка. Лондонское филармоническое общество готови­лось избрать его своим почетным членом. В салонах говорили, что он-де лев нынешнего музыкального сезона, обыгрывая, очевидно, чешский герб. «Кто мог бы подумать, что когда-нибудь в жизни я попаду сюда, так далеко за море, в этот огромный Лондон, и что здесь меня будет ожидать такой триумф, какого удостаивается мало кто из арти­стов-иностранцев!»- писал Дворжак отцу.
Роскошный дворец Литлтона, как в большой праздник, сверкал огнями, когда почтенный изда­тель устраивал прием в честь Дворжака. В его за­лах собрался весь цвет театрального и музыкаль­ного мира Англии, собрался, чтобы услышать еще раз что-нибудь из сочинений Дворжака, которыми Литлтон потчевал своих гостей, чтобы посмотреть, как выглядит вблизи бывший чешский мясник, со­чиняющий такую удивительно волнующую музыку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47