Публике он нравился, и спектакли под его управле­нием проходили с большим успехом. Но в оркест­ре и среди артистов хора существовала против не­го оппозиция. И вот, без видимой причины, подчи­няясь только законам какого-то внутреннего бро­жения, совсем накануне премьеры «Русалки» ор­кестр и хор объявили забастовку и отказались вы­ступать под управлением Коваржовица. Три неде­ли Национальный театр не давал оперных пред­ставлений.
Симпатии Дворжака были, конечно, на стороне Коваржовица, и он очень сердился на музыкантов, срывавших уже совсем подготовленную постанов­ку его «Русалки». К счастью, Коваржовиц оказался достаточно энергичным и сумел быстро собрать новый оркестр (из остатков старого оркестра теат­ра организовался потом самостоятельный оркестр Чешской филармонии). А хор, увидя это, вернулся с повинной. Репетиции возобновились.
31 марта 1901 года премьера «Русалки» прошла с успехом, превзошедшим все ожидания. Особенно
хороша была певица Ружена Матурова, исполняв­шая заглавную роль. Начиная с этого дня «Русал­ка» прочно стоит в репертуаре Национального театра.
Так Дворжак, приближаясь к концу жизни, соз­дал одну из лучших чешских опер, одержав победу и в той области музыкального творчества, в кото­рой у него было так мало удач.
Через месяц Дворжак получил письмо от Ма­лера, в котором тот сообщал, что хочет эту оперу поставить в Вене. С согласия Дворжака писатель­нице Йозе Вилл, известной под псевдонимом Йозефус Вилден, было поручено сделать немецкий пе­ревод текста оперы. Генеральный интендант теат­ра расщедрился и обещал выплатить Дворжаку небывало высокий гонорар. В Прагу на подпись композитору выслали соответствующее соглаше­ние, но Дворжак почему-то не спешил его подпи­сывать.
Малер распределил партии. На роль Русалки намечено было пригласить чешскую певицу Берту Ферстер-Лаутерер - «наилучшую из всех Татьян», как назвал ее Чайковский после пражской премье­ры «Евгения Онегина». В Вене говорили о том, что премьера должна состояться в день рождения императора. А Дворжак не возвращал подписан­ное соглашение.
1 мая 1902 года Йоза Вилл писала Дворжаку: «...руководство придворной оперы удивлено и пре­бывает в нетерпении по поводу того, что подписа­ние соглашения так необычайно затягивается - нельзя ли это быстрее привести к завершению?»
Дальше история венской постановки «Русалки» продолжения не имеет. Затеянная Малером она почему-то так и не была осуществлена. А роль в ней Дворжака, всегда так мечтавшего о продвижении своих опер на зарубежные сцены, непонятна и загадочна.
При жизни композитора «Русалка» за рубежом нигде не ставилась. Немецкий перевод текста, сде­ланный Йозой Вилл, тоже был напечатан уже пос­ле смерти Дворжака, параллельно с чешским текс­том при издании клавира в Праге фирмой Урбанка.
Утром на следующий день после пражской премьеры «Русалки» Дворжак появился в дирек­ции театра. Он был в очень хорошем настроении, и золотистые искорки сверкали в его темных гла­зах из-под надвинутого на лоб котелка. Увидев Квапила, он бросился к нему:
- Давайте скорее, скорее какое-нибудь новое либретто!
- У меня нет его, маэстро, - как прови­нившийся школьник, смущенно ответил Квапил, невольно отступая от надвигавшейся на него мас­сивной фигуры. Но Дворжак не унимался:
- Давайте что-нибудь свеженькое, пока у меня есть желание! С хорошей ролью для Матуровой! - кричал он, прижимая Квапила к стене, и отпустил беднягу только тогда, когда тот пообещал не откладывая приняться за работу.
ЗАКАТ
14 апреля 1901 года Прагу облетела сенсацион­ная весть: Антонин Дворжак и Эмиль Фрида (Ярослав Врхлицкий) назначены бессменными чле­нами Верхней палаты австрийского парламента.
Опытные политики понимали, что Габсбурги сделали это лишь для того, чтобы продемонстриро­вать чехам свою добрую волю, показать, как высо­ко они ценят чешскую культуру и ее деятелей. На протяжении трех столетий «Габсбургской ночи» уже не раз бывало так, что вместо удовлетворения серьезных требований народа о предоставлении свободы и независимости, австрийские власти стара­лись небольшими знаками внимания и мелкими ус­тупками притушить возникавшее брожение, чтобы все было спокойно и не расшатывались устои импе­рии. Всем хорошо было известно, что Дворжак при­нимал в общественной жизни весьма незначитель­ное участие, и потому ожидать чего-нибудь суще­ственного от его деятельности в парламенте, конеч­но) не приходилось.
Дворжак и сам был смущен оказанной ему че­стью, особенно когда ему сказали, что он первый музыкант, который войдет в так называемую Пала­ту господ. Но делать было нечего. 14 мая Двор­жаку и Врхлицкому надлежало прибыть ко двору, чтобы принести присягу и принять участие в первом заседании. Дворжак с женой поехали в Вену. Дворжак был взволнован, нервничал и от этого больше, чем обычно, казался странным. Проезжая красивую местность с прудами, Врхлицкий обратил внимание на тучи комаров, висевшие в. воздухе. Дворжак будто не слышал слов Врхлицкого, ничего не ответил и сосредоточенно молчал. А уже в Вене, направляясь в дом Йозефа Главка; где им предло­жили остановиться, он вдруг совсем не к месту произнес: «Это они из этой воды!»
14 мая был не легкий день для Дворжака.
Чувство законной гордости, любопытство, чув­ство, похожее на страх перед тем неведомым, что ждало его за закрытой дверью зала заседаний, огорчение оттого, что в холле пришлось расстаться с женой; - все перемешалось в его душе, когда он с Врхлицким очутились в здании парламента. Ка­кой-то голос шептал ему: брось все, уйди. Что те­бе здесь делать? Но Дворжак взял себя в руки, привычным, легким движением провел рукой по то­порщившимся усам и шагнул за порог. Оба они с Врхлицким были одеты во фраки. Белизной сверкали перчатки на руках. А на шее у каждого, на красной шелковой ленте, висела почетная награда - большая золотая медаль «За литературу и искусство».
После обычных формальностей, новых членов представили двум президентам Палаты (одним из
них был князь Виндишгрец) и лидерам четырех группировок. Дворжак покорно позволял вести се­бя то в одну сторону, то в другую, судорожно ухва­тившись за руку графа Франтишка Туна, и не про­являл никаких эмоций. Затем Дворжака подвели к его месту на последней скамье правого крыла. Пока не зазвонил колокольчик, возвещавший начало за­седания, Дворжака не оставляли одного. К нему подходили графы, бароны, князья, объяснялись в любви, заверяли, что принадлежат к числу поклон­ников его музы, выражали удовольствие по поводу того, что видят его в своей среде. Вокруг Врхлиц­кого также теснились аристократы. Появление в Верхней палате парламента двух чешских борода­чей, не имевших ни знатной родословной, ни чинов; ни богатства, было настоящим событием в среде людей, упорно отстаивавших исключительность сво­их наследственных прав. Все пришли в возбужде­ние, и не таясь, не пряча иронических улыбок, го­ворили о том, что им интересно будет послушать, как музыкант и поэт станут обсуждать проекты законов.
Конечно, в тот день ни Дворжак, ни Врхлицкий участия в дебатах не принимали. А когда нужно было голосовать, оба по-чешски сказали «согла­сен».
Готовясь покинуть зал заседаний, Дворжак сгреб все лежавшие в ящичке его стола отлично очинённые карандаши и, зажав их в руке, с невоз­мутимым видом под стрелами любопытствующих взглядов пошел к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47