В Праге Дворжака ждало радостное известие о том, что он избран членом Чешской Академии наук и искусств. Это было уже третье отличие. Годом раньше австрийское правительство наградило Дворжака орденом Железной короны III степени, а в дни его пребывания в Петербурге все русские газеты поместили телеграмму из Праги, в которой говорилось, что Пражский университет по предста­влению профессора Отакара Гостинского решил присвоить Дворжаку почетное звание доктора му­зыки. На прощальном банкете в Петербурге даже пили за здоровье нового доктора музыки, не зная, что австрийское правительство отказалось утвер­дить Дворжака в этом звании, ссылаясь на то, что такого звания нет в университетах Австрийской империи. Сенату Карлова университета, одного из древнейших в Европе, пришлось потом менять со­гласно австрийским требованиям формулировку, и только через год Дворжак получил степень почет­ного доктора философии. Но чешские деятели не были виноваты в том, что Габсбургские власти про­должали попирать их законные права.
Проведя дома две недели, еще не остыв от по­ездки в Россию, Дворжак во второй половине апре­ля отправился в Англию, чтобы в Сент-Джеймс-холле продирижировать четвертой симфонией. За­тем он исполнил ее во Франкфурте-на-Майне в одной программе с «Гуситской» увертюрой и вто­рым фортепианным концертом Шопена, который играла семидесятилетняя Клара Шуман. Поездка прошла успешно. Дворжак вернулся в Прагу с чувством удовлетворения и после небольшого от­дыха принялся заканчивать Реквием. А написав его последнюю ноту, начал работу над камерно-инструментальным циклом «Думки» для фортепиа­но, скрипки и виолончели.
Как мы знаем, Дворжака давно привлекало ха­рактерное для украинской думки сочетание лири­ческого и героико-эпического начал. Задумчивая элегичность и следующий за ней взрыв веселья, как свет и тени, нередко встречаются в его камер­но-инструментальных и симфонических произведе­ниях. Вспомним, например, струнный секстет 1878 года и ми-бемоль-мажорный квартет, вторая часть которого так и называется «Думка». Подобное же чередование тем положено и в основу цикла «Думки».
Бернард Шоу, выступавший одно время в английской газете «The World» в качестве музы­кального обозревателя, прослушав «Думки» Двор­жака, заметил, что это «просто рапсодия, более или менее претендующая на сонатную форму, довольно милая, но не больше». Это неудачная оценка даже с чисто формальной стороны, ибо никаких «пре­тензий на сонатность» в «Думках» Дворжака и в помине нет. Мало знакомый с культурой славян­ских народов, Шоу, очевидно, не знал о распрост­раненном в народном творчестве этих стран жан­ре думки - элегическом повествовании о подвигах и гибели героев, - не знал характерных особенно­стей этого жанра, и предельно увлеченный в те годы Вагнером, проглядел главное - народную основу дворжаковского цикла. В оправдание Шоу следует заметить, что немного погодя, собирая свои музы­кально-критические заметки для переиздания, он сам весьма критически отозвался о них и признал ошибочность некоторых своих суждений.
«Думки» Дворжака - великолепнейший образец западнославянской камерно-инструментальной му­зыки. Все шесть пьес построены на народно-танце­вальной основе и интонационно связаны с чешской народной песенностью. Исключение составляет элегическая мелодия, открывающая четвертую пьесу, русский характер которой едино­душно отмечают все исследователи. Подобно «Славянским танцам», «Думки» Дворжака смело могут быть названы картинами народной жизни. Различ­ные по эмоциональной окраске, они объединены в единое целое характерным для композитора при­емом возвращения к тематическому материалу первой части - в данном случае к лирической теме, проходящей во вступлении у скрипки. А героичес­кие образы, в той или иной степени возникающие в «Думках», получают обобщение в коде цикла, зву­чащей драматически призывно.
Приближалось 1 января 1891 года - знамена­тельный в жизни Дворжака день, когда он должен был приступить к исполнению обязанностей профес­сора Пражской консерватории. Еще 25 января 1889 года «Общество по пропаганде музыки в Че­хии», которое управляло консерваторией и подготав­ливало слияние ее с Органной школой, вынесло постановление о приглашении Дворжака в качестве профессора по классу композиции. Общественность столицы это приветствовала: кому же, как не Двор­жаку, этим заниматься?
А Дворжак сердился:
- Я - профессором? Оставьте меня в покое,- говорил он коллегам, собравшимся однажды просмотреть новинки в нотном магазине Урбанка.- Мой долг писать, а не преподавать, понимаете? Для этого я совсем не гожусь, и никто меня не за­ставит это сделать.
В официальном письме Дворжак благодарил Общество за оказанную ему честь, но, ссылаясь на перегруженность работой и частые поездки за гра­ницу, категорически отказался. Спустя уже два года Дворжак писал своему верному другу Гёблу: «Многое я мог бы Вам рассказать, пока же послушайте самое интересное! Я принял профес­суру в консерватории...»
Так в год своего пятидесятилетия Дворжак от­крыл еще одну новую страницу своей биографии.
Начинал Дворжак педагогическую деятельность неохотно но очень скоро увлекся и полюбил эту работу. Занимался он с учениками обычно утром, с 8 до 9 часов, но сплошь и рядом это затягивалось до полудня, из-за чего нарушалось все дневное консерваторское расписание.
В первый же год Дворжак получил двенадцать воспитанников. Это были самые талантливые уче­ники из класса молодого композитора Карла Ште­кера, которых тот сам отобрал и передал Дворжа­ку. Среди них особенно выделялись Йозеф Сук, будущий зять Дворжака, обладавший исключитель­ным мелодическим дарованием и тонким чутьем оркестрового колорита, и Оскар Недбал, разносто­ронне одаренный музыкант, заслуживший сперва прозвище «короля альтистов», а потом уже выдви­нувшийся как первоклассный дирижер. На второй год к ним прибавился Витезслав Новак, добив­шийся впоследствии весьма значительных успехов в самых различных жанрах музыкального творчества.
По утверждению Новака Дворжак знал все, что было создано в музыке красивого и оригинального. Его осведомленность в области музыкальной лите­ратуры казалась невероятной. Память его поража­ла. Он знал досконально произведения Баха, Генделя, Глюка, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Шу­берта, Берлиоза, Вагнера, Листа, любил итальян­скую музыку, внимательно следил за новыми течениями, знакомился с русской музыкой, изучал Брукнера и Рихарда Штрауса, был в курсе критики отечественной и зарубежной.
Конечно, юным дарованиям было приятно и по­лезно иметь такого наставника. Но учиться у Двор­жака было не легко. Бесконечно требовательный к себе, постоянно мучимый чувством неудовлетворен­ности, Дворжак заставлял своих учеников много­кратно переделывать неудачные места сочинений, а иногда и вовсе сочинять все заново. Причем он никогда не подсказывал, как это нужно сделать. Он указывал ученику на его ошибку, промах, и заставлял самого искать выход, не оставляя в по­кое до тех пор, пока юный композитор не находил более приемлемое выражение своей мысли. «Кто хочет сочинять, - говорил Дворжак, - тот должен привыкать самостоятельно мыслить и самостоятель­но работать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47