В частности они надеялись, что он в своих произведениях первый использует мелодии негритянских песен и тем самым поможет решить исход бушевавшей полеми­ки. Неудивительно, что исполнение ми-минорной симфонии (ор. 95), целиком написанной в Америке, вызвало огромный интерес.
Наэлектризованный атмосферой сенсационности, созданной вокруг него в связи с его действительны­ми высказываниями и теми, которые ему приписы­вали чересчур бойкие журналисты (а было, конечно, и такое), Дворжак чувствовал, что если исполнение симфонии пройдет недостаточно хорошо, наступит конец его американской карьере, все, что он сделал в консерватории для поднятия профессионализма, пойдет прахом, а престиж его как композитора по­дорвется. В таком состоянии он не мог, конечно, оставить Америку и поехать в Чехию на летние каникулы, как рассчитывал раньше.
Не в силах выдержать дольше разлуку с детьми (композитор не часто баловал вниманием своих родителей, зато был примерным отцом), Дворжак распорядился, чтобы его свояченица Терезия Коутецкая, самая старшая сестра его жены, взяв себе в помощь горничную, привезла ребят в Америку. Когда же эта операция была завершена, Дворжак все свое многочисленное семейство, включая сестру жены и служанку, повез через Филадельфию, Гаррисбург, Аллеганские горы, Питсбург и Чикаго в Спилвиль, откуда был родом Коваржик, и где, по его словам, жило много чехов.
Дворжак устал от Америки. Ему нужна была обстановка, хоть немного напоминавшая родину. Ведь в Нью-Йорке он был лишен всего, что любил. Даже свою страсть к паровозам он не мог удовлет­ворить и перенес ее на корабли, так как на вокзале в Нью-Йорке, кроме отъезжающих, к поездам ни­кого не пускали, а вход на корабль в день отбытия был всем разрешен. Голубей в городе тоже нигде не было видно, и чтобы не забыть, как выглядят эти птицы, Дворжак, раз или два в неделю с Коваржиком ездил в Центральный парк, где в ма­леньком зоологическом уголке стояла клетка с го­лубями. Ни в какое сравнение с его турманами они идти не могли, но все же это были его любимые птицы, и они ворковали...
Много сил затрачивал Дворжак, чтобы заста­вить себя работать в этой чужой ему стране. По­этому и отправился он за две тысячи километров в штат Айова, узнав, что в Спилвиле живут чехи.
К приезду Дворжака там ему была приготовле­на квартира в восемь комнат. Об этом позаботился отец Коваржика, спилвильский кантор. На следую­щий день уже в пять утра Дворжак расхажи­вал перед школой, чем страшно напугал жену кантора.
- Уж не случилось ли что-нибудь у вас? - спросила она. - Ничего не случилось, и в то же время очень многое, - ответил Дворжак. - Поду­майте, я ходил по лесу около ручья и после вось­мимесячного перерыва слышал, как поют птицы!
Ежедневно, как в Высокой, Дворжак стал хо­дить к мессе в деревенский костелик и играл там на органе, а потом беседовал со старожилами, рас­спрашивал, из каких мест Чехии они эмигрировали, выслушивал их горькие повествования о трудном начале жизни в Америке. «Со старыми бабушками я чудно провожу время и очень ими доволен. Все здешние люди говорят, что будут по нас скучать! А каково будет нам!»
В коляске местного священника Дворжак объезжал окрестности, навещал чешских фермеров, живших в прериях на расстоянии 8-10 километров один от другого. Композитора все с почтением именовали «господин Дворжак», в отличие от спилвильского мясника, которого звали просто «Дворжак».
Долго не работать Дворжак не мог и потому очень скоро в его комнате на столе появились лис­ты нотной бумаги. За три месяца, проведенных в Спилвиле, он сочинил фа-мажорный струнный квартет (ор. 96), который тут же был проигран совместно с семьей Коваржиков, и квинтет для двух скрипок, двух альтов и виолончели (ор. 97).
В середине лета в Спилвиль прибыла делегация из Чикаго. То была группа чехов, приехавших про­сить Дворжака появиться на всемирной Колумбовской выставке в Чикаго и выступить там в нацио­нальный день Чехии. Дворжаку не хотелось уез­жать из Спилвиля в разгар жаркого лета и он Попытался отказаться под тем предлогом, что ему не удобно выступать без согласия госпожи Тэрбер. Однако оказалось, что все уже предусмотрено. Ему показали любезную телеграмму из Нью-Йорка, и пришлось ехать.
«Чешский день» на выставке был днем велико­го паломничества американских чехов в Чикаго. Их собралбсь больше тридцати тысяч, и они устроили грандиозную овацию Дворжаку, дирижировавшему своей четвертой соль-мажорной симфонией, тремя «Славянскими танцами» и увертюрой к пьесе «Йозеф Кайетан Тыл». Разумеется, Дворжаку это было очень приятно, но он с радостью опять вер­нулся в тихий Спилвиль к природе, птицам и милым чешским старичкам и старушкам.
В отличие от него, детям хотелось больше ис­тинно американских достопримечательностей, поэто­му Дворжак обратный маршрут в Нью-Йорк по­строил так, чтобы побывать у Ниагарского водопада, что доставило и самому композитору большое удовольствие. В Нью-Йорке снова начались консерва­торские занятия, репетиции, концертные выступле­ния. Пресса весьма благосклонно приняла его увертюры, первую симфонию, Реквием, «Славян­ские танцы» и, конечно, «Американский флаг». Но Дворжак нервничал в ожидании исполнения своей последней симфонии.
За несколько дней до назначенного концерта газеты стали помещать обширные статьи с разбо­ром произведений, и нотными примерами. Печата­лись портреты Дворжака. Америка готовилась услышать первую американскую (!) симфонию.
Согласно традиции симфония должна была про­звучать дважды: вначале на дневном концерте, ко­торый назывался открытой репетицией и посещался малоимущими любителями музыки, а затем вече­ром в субботу.
На открытую репетицию 15 декабря 1893 года Дворжак не пошел. А утром, развернув газеты вздохнул с облегчением: симфония имела большой успех. Вечером просторное помещение Карнеги-холл заполнили представители самого избранного нью-йоркского общества, и симфония, как и накану­не, была принята с невиданным энтузиазмом. После второй части Дворжаку строили восторженную овацию. Весь оркестр во главе с дирижером Антотом Сейдлем также аплодировал ему. По всему залу неслись голоса: «Дворжак! Дворжак!» Ком­позитору пришлось выйти из ложи и кланяться. Когда кончилась симфония, его снова стали гром­ко вызывать, и аплодисменты продолжались еще и тогда, когда он уже покинул свою ложу и шел по коридору к выходу.
«До сих пор ни один композитор не имел такого успеха», - утверждали многие американские газе­ты, но Дворжаку смешно было читать их рассуждёния о том, «американская» это музыка или «не­американская».
- Кажется, я им напустил немного туману, - усмехаясь говорил Дворжак, вспомнив, как перед самой передачей партитуры Сейдлу, к которому, кстати сказать, он испытывал нежные чувства, как к человеку, лично знавшему Вагнера и сотрудни­чавшему с ним, он на титульном листе написал «Из Нового Света». Критики ухватились за это название. Композитор, мол, сам признаёт, что это «американская» симфония, и сердились на Сейдла и других музыкантов, опровергавших их утверж­дения.
В действительности симфония ми минор (ор. 95), девятая по счету симфония Дворжака, изданная у Зимрока как пятая и известная во всем мире под названием «Из Нового Света», является истинно чешским национальным произведением и, наряду со знаменитым циклом Сметаны «Моя Родина», - вер­шиной чешского симфонизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47