Сестра Мария придвинула им
свинину.
- Мой старик. Мой грех... как это... свин... да, да, свинь кушать.
Завтра, - говорил Ян, - мой сегодня картул кушать надо. Мари! Хапу-
пийм...
Сестра Мария подала ему кислое молоко. Голубые глаза ее смущенно опу-
щены и золотая брошь на полной груди подымалась и тонула, как в волне
челнок.
- Завтра праздник, - жирно чавкая, сказал Дмитрий Панфилыч. - У нас
весело о празднике: посиделки, песни, плясы. Потом ряженые.
- У нас танцы, - сказала сестра Мария; и не своим не веселым голосом
сказала Мария печально: - Лабаяла-вальц, вирумаге, полька. Говорят,
спектакль будут ставить. Да, да.
- Где? - спросил Николай - Сестра Мария, где?
- Что? В народный дом... Только холедный, для летний игр, - она пря-
тала от юноши глаза, вздыхала.
Разговор не клеился. Николаю было тяжело. У него накипало и против
сестры Марии, и против Дмитрия Панфилыча.
- Сестра Мария мне спасла жизнь, - проговорил он тихо и вяло. - Может
быть, напрасно...
- Что вы! Милый мой Коля, - и как в тот раз, она стала гладить его
руку, но горячая рука ее дрожала, и вздрагивали опущенные веки.
Дмитрий Панфилыч нервно задрыгал ногой, его сапог заскрипел под сто-
лом раздражающим скрипом.
- Очень плохо все кругом, - жаловался юноша. - Как-то все не то, не
настоящее... Чорт его знает что. Другой раз хочется веселиться, другой
раз - плакать. Гадость.
- Чепуха! Ничего худого нет, - грубо, задирчиво, сказал Дмитрий Пан-
филыч. - Маруся, кофейку!
- Нет, не чепуха, - возразил юноша и его глаза засверкали. - Напри-
мер, бросать жену на чужой стороне, беспомощную женщину, это чепуха?
- Не хочешь ли? Живи с ней сам. Уступаю, - низким голосом, ворчливо,
насмешливо проговорил Дмитрий Панфилыч.
- Не имею ни малейшего намерения. Во всяком случае, к чему же вы же-
нились?
Стало тихо, Дмитрий Панфилыч распрямил грудь, чтобы крикнуть. Раздал-
ся чей-то стон.
Все обернулись.
Прислонившись к чемоданам, в дальнем углу сидела помещица Проскуряко-
ва.
- Бог с тобой, Митя, - расхлябанно заговорила она. - Я тебя не ви-
ню... И вы успокойтесь, Коля, добрый мой. А Митя не виноват... Раз он
счастлив с новой своей... с своей... - она обхватила седую трясущуюся
голову руками и заплакала громко, злобно, надрывисто.
- Скоро ли ты уйдешь к чорту, старая корга?! - грохнул в стол кулаком
Дмитрий Панфилыч, и его красивое, краснощекое лицо с раздвоившейся чер-
ненькой бородкой осатанело. - Здыхай на морозе, здыхай! Чорт тя задави!
Не жалко.
- Я не позволяй крик!.. Митри, не надо горячиться! - перебивая его,
крикнула сестра Мария.
- А, са куррат... - жуя трубку, выругался под нос Ян.
- Бог с ним... Бог с ним, - хлюпала помещица.
- Ага! - злобно смеялся ее муж. - Ты меня богатством хотела взять?
Как же, старая помещица оженила на себе молодого парня. Тьфу, твое бо-
гатство, твое именье! У большевиков оно... Корова у тебя осталась от
твоего богатства-то, да и та здохла.
- Сестра Мария! Ян!.. - ударил в стол и юноша. Губы его кривились,
брови сдавили переносицу. Ему хотелось кричать громко, оскорбительно, но
слова останавливались в горле. И он тихо, но прыгающим голосом сказал: -
Я не ожидал этого, сестра Мария. Я вас представлял себе другой. До сви-
данья, сестра Мария, - поклонился и порывисто вышел вон, ударившись в
косяк плечом.

* * *

Юноша переночевал в избушке лесника, старого добродушного эстонца.
Утром он плотно подкрепился, заплатил эстонцу за гостеприимство и
расспросил его про дорогу к Народному Дому. Путь лежал мимо сестры Марии
и прямо в лес. Юноша шел низко опустив голову, ему не хотелось ни с кем
встречаться. День был пасмурный, насыщенный изморозью. С грустным кар-
каньем летали ленивые вороны, и юноше стало грустно, как только может
быть грустно в праздник на чужбине.
- Послушайте, стойте! Николай!.. - Тревожно оглядываясь, бежала сест-
ра Мария. Она схватила его руку двумя руками и с виноватой, просительной
улыбкой сказала: - Какой вы злюк... Ай, как не хорошо...
Юноша смутился.
Он, краснея, растерянно мигал:
- Извините меня. Я, конечно, был вчера не прав. С горяча просто.
Сестра Мария померкла.
- Сгоряча? Значит вы прощаете мой поступок? - она с укоризной подняла
на него ясные глаза. - Очень грустно, очень...
- Почему?
- Вы не понимайт, почему? Когда-нибудь поймете.
- Так, - неопределенно сказал юноша: ему показалось, что сестра Мария
фальшивит. - Я все-таки не могу понять.
- Ах, оставим, - капризно наморщила она свой тонкий прямой нос. -
Скажить, куда идете? В Народный Дом? Где вы ночеваль?
Они шли, но юноше казалось, что они стоят на месте, а две темные сте-
ны сосен спешат назад.
- Кто он? Вы знаете его? Этот Митри. Я его совсем не знайт, - и сест-
ра Мария оглянулась.
- Странно, - сухо и насмешливо ответил юноша, - во всяком случае вам
нужно бы его знать. Девчонка вы, что ли? Вы все оглядываетесь назад...
Идите скорей. Он чертовски ревнив.
- Вы правы, - деланно проговорила она и остановилась. В глазах ее ви-
новатость, злоба, скорбь. - До свиданья, Коля... А я вас... я вас,
все-таки... Но вы не можете поверить... Ах, Коля, милый... Не так все,
не так... Вы спешите? Да? Вечером увидимся. Я буду в Народный Дом. Но я
ненавижу эту старый женщина. Ненавижу!..
Он быстро зашагал вперед. И спина его чувствовала неотрывный, моля-
щий, пугающий взгляд Марии.
Глава VIII

Взрыв

Деревянное здание летнего Народного Дома стояло на поляне, среди гус-
того сосняка. В нем никто не жил, по глубоким сугробам протоптаны свежие
тропы, и люди с топорами в руках, весело пересмеиваясь, срывают с зако-
лоченных окон доски. Всю ночь топились две времянки, в доме густеет си-
зое угарное тепло. Сцену драпируют гирляндами из хвой. Зажигают нес-
колько керосиновых ламп под потолком. Актеры в шубах, в шапках кончают
репетицию. Разбитое стекло затыкают какой-то рванью.
Спускается вечер, солнце давно село, и бледная звезда зажглась. В ле-
су слышно дряблое пение хором и еще, в другом месте. Ближе, ближе. И вот
с двух дорог подходят к дому две толпы молодежи, с красными флагами, с
плакатами: "Елагу ватабус!". Приветствия, шутки, смех. Многие навеселе.
Белобрысые лица праздничны. Голоса мужчин тонки и тягучи, как у скопцов,
в движеньях сдержанность, отсутствие бесшабашной удали и хулиганства.
Все чинно, все прикалошено, причесано, в перчатках. Николай Ребров срав-
нил эту толпу эстонских поселян с своей родной, крестьянской, и сразу
понял, что здесь России нет. А народ все прибывал, мужчины и женщины,
пешие и конные, в крытых коврами маленьких повозках, с лентами в гривах
низкорослых лошаденок, с бубенцами под дугой. Стало темнеть. Желтые ог-
нистые квадраты окон гляделись в мглу наступавшей ночи, западная часть
неба над темным бархатом пихт и сосен стала голубеть, показался, раздви-
гая облака, двурогий месяц.
Николай Ребров взад-вперед прохаживался возле дома. Ждал кого? Нет.
Народ - русские солдаты и эстонцы - проходили мимо него многоголосой ве-
реницей, но он далек отсюда, он был в мечтах. И только два радостных го-
лоса: - О, приятель! Пойдем! Чухны комедь ломают... - ненадолго возвра-
тили его к действительности.
Он вошел и увидал то, о чем до боли сладко тосковала его душа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33