- Вот, Никола-
ша... завтра утром на этом самом месте будет лежать это самое письмо.
Отнесешь его по адресу... Понял? По адресу. В собственные руки баронес-
сы.
- Но баронесса, Петр Петрович, уехала с Белявским.
Поручик дрогнул и быстро попятился:
- Что-о?!
- Они сегодня уехали: я сам видел... На тройке. И сзади большой сун-
дук.
Поручик крепко стиснул зубы: на скулах заходили желваки. Белки глаз
вдруг пожелтели, взгляд запрыгал с предмета на предмет.
- Подлец, мерзавец, трус!.. Бежал, - с злорадным презрением выдыхал
поручик, дергая подбородком. Он сорвал с головы тюбитейку, скомкал ее и
бросил об пол: - Подлец! - Он описал правой ногой, как циркулем, дугу,
резко вскинул руки вверх, вперед и в стороны: - Так... Мерси-боку...
Мерси-боку, - зашагал по комнате, все так же выбрасывая руки, лицо кри-
вилось, дергалось, два раза грохнул кулаком в стол, в клочья изодрал
письмо и крикнул: - Можешь итти, Ребров!.. Можешь итти... Да-да. Можешь
итти. Прощай, Ребров... До субботы... Да-да, - с треском двинул ногой
кресло, подпер щеки кулаками и закрыл глаза.
Изумленный Николай Ребров пошел на цыпочках к выходу. Возле двери
обернулся и взглянул на Петра Петровича. Поручик все так же стоял с зап-
рокинутой головой и накрепко закрытыми глазами. Николай Ребров медленно
притворил за собою дверь и лишь направился по коридору, как там, за
дверью загрохотал дикий, страшный хохот поручика Баранова.
- Что такое? - на месте замер Николай.
* * *
Дома он нашел пакет. Там записка Павла Федосеича и письмо во Псков на
имя Клавдии Тимофеевны Томилиной. В записке Павел Федосеич сообщал, что
он бежать раздумал, он выждет более благоприятных обстоятельств, а пока
что ему и здесь не плохо. Записка написана длинно, бестолково, с настав-
лениями, как жить, с покаянными излияниями заблудшей души, с размышлени-
ем о том, что есть отечество, национальная гордость и гражданский долг.
Видимо, записка сочинялась с перерывами, за бутылкой водки: в начале по-
черк был мелкий, как бисер, потом буквы становились крупней и крупней,
под конец они шли враскачку, враскарячку, большие и нескладные, то падая
плашмя, то кувыркаясь, как захмелевшие гуляки.
Николаю Реброву было грустно и от этого письма и от свидания с пору-
чиком Барановым. Неужели он, такой выдержанный и холодный, влюблен в эту
великосветскую, сомнительной красоты и свежести, куклу? Впрочем, Николай
знает ее лишь по грязным солдатским сплетням и случайным встречам в пар-
ке.
Николай спал тревожно, болезненно. Ему снилась сестра Мария.
* * *
Весь следующий день прошел в лихорадочном приготовлении к побегу.
Трофим Егоров старательно помогал ему. Ну, кажется, все готово.
Вечером, когда месяц засеребрился в небе, юноша пошел к поручику Ба-
ранову.
- Ах, вы дома, Петр Петрович?
- Да. Вот сижу. Размышляю. Поди сюда. - Юноша, на цыпочках, всматри-
ваясь в лицо офицера, подошел к маленькому столику между окнами, за ко-
торым, перед походным зеркалом, сидел поручик. На столе открытая баночка
с белым порошком. - Это кокаин, - сказал поручик хриплым голосом. Его
лицо изнуренное, под глазами темные тени. - Хочешь нюхнуть? Нет? Напрас-
но. Помогает. Да-да, брат Николаша. Случаются моментики. Конечно, морфий
лучше, но где ж его в такой дыре найдешь? - Поручик поддел тупым концом
пера щепоть кокаина и втянул сначала правой, потом левой ноздрей. - С
хиной, чорт бы их подрал. Его надо два грана вынюхать, чтоб толк был...
- Он нюхнул еще. - Ну, до свиданья. Иди... Прощай... Стой, стой, Никола-
ша! - он обнял юношу, перекрестил и сказал: - Прощай.
- До свидания, Петр Петрович... До завтра. Я завтра днем забегу к
вам. Часов в десять вечера тронемся. Будьте готовы.
- Буду, Николаша, буду. Храни тебя Христос.
Глава XIX
Побег
Суббота проходила в какой-то странной, мучительной тревоге: все ску-
чало внутри, ноющая боль сосала душу неясным предчувствием, и Николай
Ребров нигде не находил места. Не радость, а безотчетная тоска: ему ка-
залось, что в момент от'езда судьба коварно, неожиданно, прервет их
путь. Что ж делать? Куда пойти? В лес? Но все противно ему здесь, как
кладбище вставшему из гроба мертвецу. Он мысленно призывал мать, молил-
ся, взглядывая на висевший в углу казармы образок. Нет, не то, не то...
Вот если б вдруг пришла сестра Мария?.. Нет, не надо... А Варя? О, ко-
нечно, он взял бы ее с собой, он вернул бы ее к настоящей жизни. Но по-
чему же такая тоска? Он крупными шагами крестил комнату вдоль и поперек,
садился, выходил на улицу, возвращался вновь.
Все были в сборе: Трофим Егоров, псковский мужик мукосей Лука, писа-
рек Илюшин, пожилой бородатый солдат Мокрин и шестой, незнакомый Нико-
лаю, прасол из Гдова - Червячков, болезненный и хилый. Переговаривались
почему-то тихо, вполголоса. Разговоры вялые, раздраженные, словно здесь
собрались пленники, которых ждет не свобода, а казнь. У сидевшего на
мешке прасола Червячкова совершенно убитый вид.
Спокойней всех Лука. Он лесным своим голосом рассказывал Трофиму Его-
рову про медвежью охоту, про то, как медведь перешиб хребет двум его
зверовым собакам. Николай слушал и не слушал. Он все взглядывал через
окно на дорогу, словно кого-то поджидал. Время еще раннее, золотые его
часы показывали ровно 7.
- А то, милячок, вот еще как бывает, - гудел Лука, поводя бровями, -
ты его, зверя, хочешь скрадом взять, он тебя...
- Кто-то едет, - сказал Николай и вышел на улицу.
Меж соснами густого парка мелькала подвода.
- Боже мой! - выбросил юноша руки навстречу под'езжавшим. - Вот не
ожидал!
Девчонка в большой шали и с кнутом остановила лошадь. Из саней выско-
чил бывший денщик Сидоров, и закряхтел, приподымаясь, Павел Федосеич.
- Не утерпел, брат, вьюнош, Коля... Потянуло, брат. Неотразимо пов-
лекло. Точно перстом кто указал и повелел категорически: иди! А главное,
Сидоров подбил... Ах, Сидоров, Сидоров... Случайно повстречались... По-
желал вроде няньки моей быть... - Сидоров по-детски простодушно улыбался
своим курносым узкоглазым лицом и кивал головой. Павел Федосеич снял
шапку, перекрестился: - Ух, слава тебе, господи, застал. А Надежду Оси-
повну, мать-помещицу, отвезли. Отвезли, брат, отвезли, да. Умирать пое-
хала старушка.
Он был одет в теплые, из телячьей шкуры, сапоги, в короткий полушу-
бок, перетянутый по большому животу кушаком, на голове лихо сидела поры-
желая свалявшаяся папаха. Вообще Павел Федосеич выглядел молодцом, даже
чисто бритое лицо его было напудрено, а большие рыжие с проседью усы
закручены колечками.
- А мне что-то скучно, Павел Федосеич. И сам не знаю, почему...
- Уныние пагубно, - сказал чиновник.
Коротконогий, похожий на мальчишку, рыжий писарь Илюшин, пуча раско-
сые глаза, во все щеки раздувал казенный самовар.
Чай пили бестолково, на-ходу и обжигаясь. Безмолвие сменилось звонким
повышенным говором Павла Федосеича, он был необычайно возбужден, наэ-
лектризован, как бездождное облако, стегающее воздух градом слов. Нико-
лай с кружкой чаю стоял у печки и удивленно прислушивался к неумным ре-
чам Павла Федосеича. "Нет, он не пьян", подумал юноша. Сидоров улыбался
и радостно кивал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ша... завтра утром на этом самом месте будет лежать это самое письмо.
Отнесешь его по адресу... Понял? По адресу. В собственные руки баронес-
сы.
- Но баронесса, Петр Петрович, уехала с Белявским.
Поручик дрогнул и быстро попятился:
- Что-о?!
- Они сегодня уехали: я сам видел... На тройке. И сзади большой сун-
дук.
Поручик крепко стиснул зубы: на скулах заходили желваки. Белки глаз
вдруг пожелтели, взгляд запрыгал с предмета на предмет.
- Подлец, мерзавец, трус!.. Бежал, - с злорадным презрением выдыхал
поручик, дергая подбородком. Он сорвал с головы тюбитейку, скомкал ее и
бросил об пол: - Подлец! - Он описал правой ногой, как циркулем, дугу,
резко вскинул руки вверх, вперед и в стороны: - Так... Мерси-боку...
Мерси-боку, - зашагал по комнате, все так же выбрасывая руки, лицо кри-
вилось, дергалось, два раза грохнул кулаком в стол, в клочья изодрал
письмо и крикнул: - Можешь итти, Ребров!.. Можешь итти... Да-да. Можешь
итти. Прощай, Ребров... До субботы... Да-да, - с треском двинул ногой
кресло, подпер щеки кулаками и закрыл глаза.
Изумленный Николай Ребров пошел на цыпочках к выходу. Возле двери
обернулся и взглянул на Петра Петровича. Поручик все так же стоял с зап-
рокинутой головой и накрепко закрытыми глазами. Николай Ребров медленно
притворил за собою дверь и лишь направился по коридору, как там, за
дверью загрохотал дикий, страшный хохот поручика Баранова.
- Что такое? - на месте замер Николай.
* * *
Дома он нашел пакет. Там записка Павла Федосеича и письмо во Псков на
имя Клавдии Тимофеевны Томилиной. В записке Павел Федосеич сообщал, что
он бежать раздумал, он выждет более благоприятных обстоятельств, а пока
что ему и здесь не плохо. Записка написана длинно, бестолково, с настав-
лениями, как жить, с покаянными излияниями заблудшей души, с размышлени-
ем о том, что есть отечество, национальная гордость и гражданский долг.
Видимо, записка сочинялась с перерывами, за бутылкой водки: в начале по-
черк был мелкий, как бисер, потом буквы становились крупней и крупней,
под конец они шли враскачку, враскарячку, большие и нескладные, то падая
плашмя, то кувыркаясь, как захмелевшие гуляки.
Николаю Реброву было грустно и от этого письма и от свидания с пору-
чиком Барановым. Неужели он, такой выдержанный и холодный, влюблен в эту
великосветскую, сомнительной красоты и свежести, куклу? Впрочем, Николай
знает ее лишь по грязным солдатским сплетням и случайным встречам в пар-
ке.
Николай спал тревожно, болезненно. Ему снилась сестра Мария.
* * *
Весь следующий день прошел в лихорадочном приготовлении к побегу.
Трофим Егоров старательно помогал ему. Ну, кажется, все готово.
Вечером, когда месяц засеребрился в небе, юноша пошел к поручику Ба-
ранову.
- Ах, вы дома, Петр Петрович?
- Да. Вот сижу. Размышляю. Поди сюда. - Юноша, на цыпочках, всматри-
ваясь в лицо офицера, подошел к маленькому столику между окнами, за ко-
торым, перед походным зеркалом, сидел поручик. На столе открытая баночка
с белым порошком. - Это кокаин, - сказал поручик хриплым голосом. Его
лицо изнуренное, под глазами темные тени. - Хочешь нюхнуть? Нет? Напрас-
но. Помогает. Да-да, брат Николаша. Случаются моментики. Конечно, морфий
лучше, но где ж его в такой дыре найдешь? - Поручик поддел тупым концом
пера щепоть кокаина и втянул сначала правой, потом левой ноздрей. - С
хиной, чорт бы их подрал. Его надо два грана вынюхать, чтоб толк был...
- Он нюхнул еще. - Ну, до свиданья. Иди... Прощай... Стой, стой, Никола-
ша! - он обнял юношу, перекрестил и сказал: - Прощай.
- До свидания, Петр Петрович... До завтра. Я завтра днем забегу к
вам. Часов в десять вечера тронемся. Будьте готовы.
- Буду, Николаша, буду. Храни тебя Христос.
Глава XIX
Побег
Суббота проходила в какой-то странной, мучительной тревоге: все ску-
чало внутри, ноющая боль сосала душу неясным предчувствием, и Николай
Ребров нигде не находил места. Не радость, а безотчетная тоска: ему ка-
залось, что в момент от'езда судьба коварно, неожиданно, прервет их
путь. Что ж делать? Куда пойти? В лес? Но все противно ему здесь, как
кладбище вставшему из гроба мертвецу. Он мысленно призывал мать, молил-
ся, взглядывая на висевший в углу казармы образок. Нет, не то, не то...
Вот если б вдруг пришла сестра Мария?.. Нет, не надо... А Варя? О, ко-
нечно, он взял бы ее с собой, он вернул бы ее к настоящей жизни. Но по-
чему же такая тоска? Он крупными шагами крестил комнату вдоль и поперек,
садился, выходил на улицу, возвращался вновь.
Все были в сборе: Трофим Егоров, псковский мужик мукосей Лука, писа-
рек Илюшин, пожилой бородатый солдат Мокрин и шестой, незнакомый Нико-
лаю, прасол из Гдова - Червячков, болезненный и хилый. Переговаривались
почему-то тихо, вполголоса. Разговоры вялые, раздраженные, словно здесь
собрались пленники, которых ждет не свобода, а казнь. У сидевшего на
мешке прасола Червячкова совершенно убитый вид.
Спокойней всех Лука. Он лесным своим голосом рассказывал Трофиму Его-
рову про медвежью охоту, про то, как медведь перешиб хребет двум его
зверовым собакам. Николай слушал и не слушал. Он все взглядывал через
окно на дорогу, словно кого-то поджидал. Время еще раннее, золотые его
часы показывали ровно 7.
- А то, милячок, вот еще как бывает, - гудел Лука, поводя бровями, -
ты его, зверя, хочешь скрадом взять, он тебя...
- Кто-то едет, - сказал Николай и вышел на улицу.
Меж соснами густого парка мелькала подвода.
- Боже мой! - выбросил юноша руки навстречу под'езжавшим. - Вот не
ожидал!
Девчонка в большой шали и с кнутом остановила лошадь. Из саней выско-
чил бывший денщик Сидоров, и закряхтел, приподымаясь, Павел Федосеич.
- Не утерпел, брат, вьюнош, Коля... Потянуло, брат. Неотразимо пов-
лекло. Точно перстом кто указал и повелел категорически: иди! А главное,
Сидоров подбил... Ах, Сидоров, Сидоров... Случайно повстречались... По-
желал вроде няньки моей быть... - Сидоров по-детски простодушно улыбался
своим курносым узкоглазым лицом и кивал головой. Павел Федосеич снял
шапку, перекрестился: - Ух, слава тебе, господи, застал. А Надежду Оси-
повну, мать-помещицу, отвезли. Отвезли, брат, отвезли, да. Умирать пое-
хала старушка.
Он был одет в теплые, из телячьей шкуры, сапоги, в короткий полушу-
бок, перетянутый по большому животу кушаком, на голове лихо сидела поры-
желая свалявшаяся папаха. Вообще Павел Федосеич выглядел молодцом, даже
чисто бритое лицо его было напудрено, а большие рыжие с проседью усы
закручены колечками.
- А мне что-то скучно, Павел Федосеич. И сам не знаю, почему...
- Уныние пагубно, - сказал чиновник.
Коротконогий, похожий на мальчишку, рыжий писарь Илюшин, пуча раско-
сые глаза, во все щеки раздувал казенный самовар.
Чай пили бестолково, на-ходу и обжигаясь. Безмолвие сменилось звонким
повышенным говором Павла Федосеича, он был необычайно возбужден, наэ-
лектризован, как бездождное облако, стегающее воздух градом слов. Нико-
лай с кружкой чаю стоял у печки и удивленно прислушивался к неумным ре-
чам Павла Федосеича. "Нет, он не пьян", подумал юноша. Сидоров улыбался
и радостно кивал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33