Пыхтя, вкатился Павел Федосеич, поставил на грязную скатерть тарелку
с огурцами, две рюмки и ловко ударил донышком бутылки в пухлую ладонь:
- Вьюнош!.. Ангел божий... Давай-ка, братишка. Грех не выпить, грех.
Пришел Сережа, тоже выпил, но хозяин Цанкер опять угнал его на
мельницу спустить в плотине щиты. Старуха заохала, укуталась с головой
одеялом и притихла. Николай чрез силу выпил три рюмки и застоповал: са-
модел не шел в горло.
- А я, брат, было спился здесь, физия опухла, ноги отекали. С тоски,
брат, с тоски, с тоски... Ну, что мы теперь, а? Коля? А? Париж, Америка.
Ха-ха-ха!.. Гром победы. Нет, брат, дудочки... Дураков в Европе мало,
чтоб этим идиотам в долг давать без отдачи. Разик обожглись и... Ну, а
про Сергея Николаича ни слуху, ни духу? Цел, наверно, цел, цел... Конеч-
но, цел... А я теперь молодец-молодцом. Ей-богу... Хоть плясать... Ноги
как у слона. Гляди, какие ножищи!.. Да я сто верст без присяду могу ша-
гать... Коля, возьми меня... - он просительно, по-детски улыбнулся и
глянул в самую душу Николая, - Коля, не бросай меня, спаси... Коля, по
старой дружбе, умоляю...
Николай с раздражением охватил его большую и рыхлую, как тесто фигу-
ру, с дряблым, поглупевшим от несчастья лицом.
- Что ж, я с удовольствием, - раздумчиво сказал он. - Нас артель.
Только испугаетесь, как в тот раз.
- Кто, я?! Кинь мне в морду подлеца, наплюй мне в харю!.. Нет, дудоч-
ки, дудочки, чтобы я здесь... Не-ет...
* * *
Николай Ребров уснул. Его разбудили сдержанные всхлипыванья. В лунном
свете сидел по-татарски на полу пред раскрытым чемоданом Павел Федосеич.
Он держал в пригоршнях фотографическую карточку, то приникал к ней дро-
жащими губами, то отстранялся, тогда лицо его тонуло в болезненном вос-
торге, из широко открытых глаз по одутловатым трясущимся щекам катились
слезы, и губы шептали:
- Клавдюша, Клавдюша, - выдыхал чиновник. - Не проклинай, молись обо
мне, молись... Эх, ошибся я, и вся душа моя, Клавдюша, измочалилась. Жи-
ву я, Клавдюша, в великой нищете... И духом нищ. Пью, Клавдюша,
пьянствую... Эх, подлец я. А теперь скоро... Жди, Клавдюша, приду скоро.
А если умру, помяни меня. Да и сама-то ты жива ли, старушка милая? И се-
бе тяжко. Ну, что даст господь. Молись за меня, Клавдюша, молись... - он
крестился сам, крестил портрет, целовал его и плакал в пригоршни, разма-
зывал по лицу слюни и слезы грязнейшим рукавом.
- Павел Федосеич, - пробудилась помещица. - Опять ты за свое! Что за
малодушие...
- Нет, нет, это я так... Чшш... Разбудишь... Это я пластырь искал...
Да, да, пластырь... К переносице, пластырь.
- Не плачь, все к лучшему, надейся на бога.
- Я надеюсь, Осиповна, надеюсь... Ей-богу, надеюсь... А ты спи...
Глава XVIII
Дикий хохот
На другой день Николай отправился рано. Помещица и чиновник еще спа-
ли, он так и не попрощался с ними. Шел домой не торопясь. Утро было пас-
мурное, угрюмое, и его настроение такое же, как это утро.
"Вот судьба, и что ожидает этих стариков?" - думал он, глядя себе в
ноги.
А впереди позвякивали бубенцы, долетало храпенье коней. Ближе, отчет-
ливей.
- Берегись, стопчу!
Николай вскинул голову и отскочил в сугроб. Мимо него, едва касаясь
копытами дороги, мчалась запряженная по-русски тройка вороных. В русс-
ких, покрытых ковром, санях, обнимая прижавшуюся к его плечу баронессу и
лихо подбоченясь свободной рукой, восседал бывший ротмистр Белявский.
- Сукин сын! - сделав ладони рупором, громко прокричал Николай Ребров
в снежнооблачный бубенчатый след пролетевшей тройки.
Он пошел проститься с генералом - старик был для него хорош.
- А, Ребров!.. Отлично... А я, брат, мундир чищу... Сам. Я люблю чер-
ную работу. Я не белоручка... Труд - надежнейшее средство против скуки,
против одиночества. Садись, Ребров... Ну, как там? А я осиротел. Баро-
нессушка уехала и этот... Да-да... Ну да ничего. Денька через три и я...
В Париж, брат Ребров, в Париж. И ад'ютант Баранов...
- Разве они едут? - удивился юноша, помогая генералу.
- А как же! Какое ж могло быть сомнение... Ну, а ты? Ты как? А? Хо-
чешь в Париж? - генерал снял с красного ворота пушинку, дунул на нее и
медленно стал елозить щеткой по сукну.
- Я, ваше превосходительство... Я здесь...
- А, молодец, молодец, Ребров... Похвально. Лучше здесь, чем к тем
негодяям с поклоном. Кто они, ну ты подумай, ты все ж таки интеллигент и
достаточно развит, полагаю? Ну кто? Ну кто? Приблудылки, вот кто! Эмиг-
рантишки, за границей мотались, а теперь власть добывать приехали - на-
возная дрянь! На-воз-ная, - и генерал поднял щетку вверх. - Понимаешь, в
чем уксус? Да разве они знают Россию? И разве Россия, наш народ, примет
их? И что такое, спрошу я тебя, наш развращенный народ, наш пьяница,
эгоист мужик? Ха!.. Равенство, братство. Плюет он с высокого дерева на
братство! Назови мужика братом, он тебе в отцы лезет. А потом, как
это... кто. Да, Бальзак: "Свобода, данная развращенному народу, это -
девственница, проданная развратникам". Понял глубину?
- Большевики стараются, ваше превосходительство, сделать народ счаст-
ливым, тогда он будет добродетельным, - несмело вставил юноша.
Но генерал не расслышал.
- Слушай-ка, Ребров, а хочешь чаю? Позвони Нелли... Ты знаешь ее? Ах,
хороша девчонка, хороша... Слушай-ка, Ребров. Ну, а кто вкусней по-твое-
му: эстонки или русские? Хе-хе-хе-хе... А я чрез три-четыре дня - в Па-
риж... И можешь быть уверен, Ребров, что скоро эта сволочь-большевики
полетят к чорту. Европа никогда не допустит такой наглости, она им пока-
жет, как аннулировать долги. Да Европе стоит только захотеть: положит их
вот сюда, на ладошку - щелк и нету, слякоть одна, - генерал щелкнул по
ладони и сладострастно захехекал. - Вот, что значит Европа!
Николай Ребров от чаю отказался, поблагодарил генерала и ушел.
* * *
- Петр Петрович, а я к вам, - сказал он, входя к поручику Баранову. -
Что ж вы нам изменили?
- Что, в чем дело? - остановился офицер среди комнаты, желтые кисти
его халата колыхались.
- Генерал сказал, что вы с ним едете в Париж.
- Какой вздор! У генерала разжижение мозга, или слуховая галлюцина-
ция. Я бегу с вами... - последние слова поручик сказал тихо, почти шопо-
том; он стоял руки назад и опустив голову.
- Вы здоровы ли? У вас красные глаза, вы плохо спали, должно быть.
- Что? - рассеяно переспросил поручик, не подымая головы. - Нет,
спал... Должно быть, спал... Спал или нет? Что? - волоча нога за ногу,
он подошел к письменному столу, переставил с места на место чернильницу,
подсвечник, подстаканник, сделанный из винтовочных патронов, взял спич-
ку, переломил, бросил, взял со стола недоконченное письмо, прочел, кач-
нул головой, сказал: - Да, да. Пиф-паф. Сегодня вечером... - он опять
заходил по комнате, хмуря брови и о чем-то тяжко размышляя.
Юноша встревожился. Он следил за Петром Петровичем, сосредоточенным
взглядом, силясь понять, что происходит в душе этого близкого ему чело-
века.
- Мы бежим в субботу, Петр Петрович, в ночь.
- А?! - вскинул тот опущенную голову. - Ах, да... про это... Ладно. У
нас сегодня что?
- Четверг.
- Четверг, четверг... да-да-да... четверг... Завтра пятница, после-
завтра суббота... Так-так... Замечательно, - чему-то подводил он итоги,
его лицо вдруг улыбнулось, он подозвал юношу к столу и ткнул указа-
тельным пальцем в мелко исписанный лист почтовой бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33