Лопасти винта сразу же замерли.
Подбежав, мы увидели сначала развороченный снарядом борт МИ Га, а потом и летчика, безжизненно упавшего грудью на приборную доску. Вся кабина была залита кровью. И как он только привел самолет?
Карпович летал на разведку в район Сталино. Там всегда мы натыкались на мощный заслон зенитного огня. Как все произошло, мог рассказать только сам летчик. А его в бессознательном состоянии увезли на медпункт. На последнем дыхании он дотянул самолет до аэродрома.
А вскоре мы с горечью узнали, что Карпович, возможно, к нам уже не вернется. Ему оперировали раздробленную осколками руку.
В полк прибыла новая группа молодых летчиков - с виду очень хрупких парней. С ними нужно было кому-то заниматься. Когда Виктор Петрович вызвал меня к себе, я сразу догадался зачем. Он составлял учебную программу для специальной эскадрильи. Командиром туда назначили капитана Павла Крюкова, а меня - его заместителем.
Крюкова я знал давно. Коренастый, невысокого роста и немного медлительный, он с первых дней войны стал для меня образцом. Пал Палыч, как мы любовно величали его, храбро воевал на Халхин-Голе, за мужество был награжден орденом Красного Знамени. Я уважал этого летчика не только за его боевые заслуги, мне нравились его рассудительность, душевная чуткость.
Для учебы нам дали десять стареньких И-16 и перебросили на отдельный аэродром. Наш полк и после того, как стал гвардейским, все еще воевал на устаревших самолетах.
Среди новичков сразу выделились своей бойцовской хваткой Вербицкий, Науменко, Мочалов и Бережной. Им пришлось по душе фронтовое обучение. После занятий в землянке - у классной доски и с макетами самолетов - мы чуть ли не каждый день летали «сдавать экзамены» в боевых условиях. Нашей учебной эскадрилье целиком доверили штурмовку вражеских эшелонов и станций. Старик И-16, вооруженный реактивными снарядами, становился грозой для вражеских железнодорожников.
В те дни у нас родился новый прием штурмовки. Обычно истребители атаковывали цель с большой высоты и обстреливали ее с крутого пикирования. Мы же летали теперь в низком небе, под облаками, нередко во время снегопадов. В таких условиях прицельный огонь можно вести только с пологого пикирования. Попробовали - получилось неплохо. При атаке объемных целей - автомашин, паровозов - новый метод оказался даже эффективнее, чем старый. И это вполне естественно: продолжительность ведения огня увеличилась, а дальность стрельбы сократилась. Но нужно было бояться просадки самолета и столкновения с землей.
Способ штурмовки с переменным профилем пикирования быстро освоили все летчики нашей эскадрильи. И он им понравился. Нередко они применяли его и при штурмовке объектов с обычной высоты: заходили на атаку круто, а перед тем как открыть огонь, уменьшали угол пикирования. Отстрелявшись, истребители стремительно проносились над загоревшимися машинами и снова уходили на высоту.
Однажды нашу эскадрилью навестили комдив и инспектор Сорокин. На этот раз они приземлились удачнее, чем в Астраханке, и мне не удалось избежать неприятностей.
В тот день я проводил занятие в классе. На доске были начерчены две схемы пикирования: прежняя и новая. Придирчиво осмотрев их и выслушав объяснения молодых летчиков, комдив раскричался:
- Неправильно! Все это чьи-то выдумки. Где наставления?
- Нет наставлений, товарищ генерал, - доложил Крюков, поглядывая на меня.
У нас, и даже в полку, действительно не было тогда никаких учебных пособий. При подготовке молодежи мы опирались в основном на собственные знания и фронтовой опыт.
- Сорокин, дайте им правильное объяснение! Инспектор начал повторять давно известные, но устаревшие истины, дополняя их примерами из опыта войны. В основном он оперировал фактами из нашей боевой практики в Молдавии. Но ведь на занятии разбирался совершенно новый, только что освоенный прием штурмовки. Почему комдив не пожелал этого понять? Почему инспектор не осмелился поддержать Крюкова и меня?
- Надо учить людей по наставлениям! - заключил комдив. Крюкову и мне он объявил по выговору за незнание тактики. Правда, мы быстро забыли об этом инциденте, поскольку были уверены в своей правоте. Приемы, которым мы учили молодежь, прошли проверку огнем, их эффективность подтвердили многие наши победы.
Летали мы часто. Штурмовали железнодорожные станции и эшелоны в пути. Самым трудным было приучить молодежь при любых обстоятельствах держать интервалы. При появлении «мессершмиттов» они обычно начинали прижиматься друг к другу, а все вместе - ко мне. И вместо того чтобы, все внимание уделять цели, приходилось следить за своими летчиками, чтобы не столкнуться.
По возвращении домой я всегда садился последним. Пока ребята один за другим совершали последние круги над аэродромом, мне удавалось выполнить несколько фигур высшего пилотажа. В частности, я отрабатывал один оригинальный маневр, на который меня натолкнул случай.
Однажды над аэродромом появились наши истребители конструкции Яковлева. Они летели четверками и, снижаясь на большой скорости, расходились парами в разные стороны.
- Цирк! - воскликнул кто-то из летчиков.
Дело знакомое: ребята получили новые самолеты и теперь хотели блеснуть перед нами, так сказать, произвести впечатление. Наблюдая за их «веерами», я заметил, как ведущий одной пары крутнул на горке «бочку». В авиашколе мы называли ее кадушкой. При таком медленном вращении вокруг своей оси машина опускает нос и теряет высоту. Кажется, летчик выполнил «бочку» одними элеронами и плохо скоординировал свои движения. Следовавший за ним, как при атаке, ведомый сразу проскочил над ведущим и вырвался вперед. Теперь ведущий, как бы уйдя «под мотор» своего ведомого, очутился ниже и сзади.
Когда я увидел все это, меня осенила мысль: а ведь так можно уходить из-под атаки противника!
На следующий день, возвратившись с задания, мы с Николаем Искриным, как заранее условились, набрали над аэродромом высоту. «Атакуй», - передал я покачиванием крыльев. Искрин пошел в атаку. Вот он уже на расстоянии, позволяющем открыть огонь. Я делаю замедленную «бочку» и сразу же теряю высоту и скорость. Ведомый проносится надо мной. Теперь уже я под ним. Стоит только немного поднять нос самолета - и могу стрелять по Искрину.
С тех пор я стал каждый день шлифовать этот прием.
Верил, что в предстоящих воздушных боях понадобится и эта находка. Надо только все хорошенько продумать и отработать каждый элемент.
Зима. Короткие, хмурые, промерзшие насквозь дни. Только успеешь за ночь отогреться, как утром снова стужа берет тебя в тиски. Кабина И-16 не обогревается. Подготавливая самолет к полету, техник и механик тщательно очищают его от снега. Но стоит подняться в воздух, и в кабине начинают гулять вихри снега.
В одном из полетов я не обратил внимания на то, что мое лицо припорошено снежком, и поплатился за это. Случайно взглянув на прибор, я увидел, что щеки у меня совсем белые. Начал оттирать их, да поздно спохватился. К вечеру обмороженные лицо и шея распухли. За такой вид друзья прозвали меня Мустафой. Несколько дней подряд лечился, смазывая гусиным жиром обмороженные места.
Как-то на аэродроме приземлился самолет соседнего полка. Он подрулил прямо к нашей землянке, и все мы невольно обратили внимание на обмороженное лицо летчика - черное, с рыжеватой бородой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Подбежав, мы увидели сначала развороченный снарядом борт МИ Га, а потом и летчика, безжизненно упавшего грудью на приборную доску. Вся кабина была залита кровью. И как он только привел самолет?
Карпович летал на разведку в район Сталино. Там всегда мы натыкались на мощный заслон зенитного огня. Как все произошло, мог рассказать только сам летчик. А его в бессознательном состоянии увезли на медпункт. На последнем дыхании он дотянул самолет до аэродрома.
А вскоре мы с горечью узнали, что Карпович, возможно, к нам уже не вернется. Ему оперировали раздробленную осколками руку.
В полк прибыла новая группа молодых летчиков - с виду очень хрупких парней. С ними нужно было кому-то заниматься. Когда Виктор Петрович вызвал меня к себе, я сразу догадался зачем. Он составлял учебную программу для специальной эскадрильи. Командиром туда назначили капитана Павла Крюкова, а меня - его заместителем.
Крюкова я знал давно. Коренастый, невысокого роста и немного медлительный, он с первых дней войны стал для меня образцом. Пал Палыч, как мы любовно величали его, храбро воевал на Халхин-Голе, за мужество был награжден орденом Красного Знамени. Я уважал этого летчика не только за его боевые заслуги, мне нравились его рассудительность, душевная чуткость.
Для учебы нам дали десять стареньких И-16 и перебросили на отдельный аэродром. Наш полк и после того, как стал гвардейским, все еще воевал на устаревших самолетах.
Среди новичков сразу выделились своей бойцовской хваткой Вербицкий, Науменко, Мочалов и Бережной. Им пришлось по душе фронтовое обучение. После занятий в землянке - у классной доски и с макетами самолетов - мы чуть ли не каждый день летали «сдавать экзамены» в боевых условиях. Нашей учебной эскадрилье целиком доверили штурмовку вражеских эшелонов и станций. Старик И-16, вооруженный реактивными снарядами, становился грозой для вражеских железнодорожников.
В те дни у нас родился новый прием штурмовки. Обычно истребители атаковывали цель с большой высоты и обстреливали ее с крутого пикирования. Мы же летали теперь в низком небе, под облаками, нередко во время снегопадов. В таких условиях прицельный огонь можно вести только с пологого пикирования. Попробовали - получилось неплохо. При атаке объемных целей - автомашин, паровозов - новый метод оказался даже эффективнее, чем старый. И это вполне естественно: продолжительность ведения огня увеличилась, а дальность стрельбы сократилась. Но нужно было бояться просадки самолета и столкновения с землей.
Способ штурмовки с переменным профилем пикирования быстро освоили все летчики нашей эскадрильи. И он им понравился. Нередко они применяли его и при штурмовке объектов с обычной высоты: заходили на атаку круто, а перед тем как открыть огонь, уменьшали угол пикирования. Отстрелявшись, истребители стремительно проносились над загоревшимися машинами и снова уходили на высоту.
Однажды нашу эскадрилью навестили комдив и инспектор Сорокин. На этот раз они приземлились удачнее, чем в Астраханке, и мне не удалось избежать неприятностей.
В тот день я проводил занятие в классе. На доске были начерчены две схемы пикирования: прежняя и новая. Придирчиво осмотрев их и выслушав объяснения молодых летчиков, комдив раскричался:
- Неправильно! Все это чьи-то выдумки. Где наставления?
- Нет наставлений, товарищ генерал, - доложил Крюков, поглядывая на меня.
У нас, и даже в полку, действительно не было тогда никаких учебных пособий. При подготовке молодежи мы опирались в основном на собственные знания и фронтовой опыт.
- Сорокин, дайте им правильное объяснение! Инспектор начал повторять давно известные, но устаревшие истины, дополняя их примерами из опыта войны. В основном он оперировал фактами из нашей боевой практики в Молдавии. Но ведь на занятии разбирался совершенно новый, только что освоенный прием штурмовки. Почему комдив не пожелал этого понять? Почему инспектор не осмелился поддержать Крюкова и меня?
- Надо учить людей по наставлениям! - заключил комдив. Крюкову и мне он объявил по выговору за незнание тактики. Правда, мы быстро забыли об этом инциденте, поскольку были уверены в своей правоте. Приемы, которым мы учили молодежь, прошли проверку огнем, их эффективность подтвердили многие наши победы.
Летали мы часто. Штурмовали железнодорожные станции и эшелоны в пути. Самым трудным было приучить молодежь при любых обстоятельствах держать интервалы. При появлении «мессершмиттов» они обычно начинали прижиматься друг к другу, а все вместе - ко мне. И вместо того чтобы, все внимание уделять цели, приходилось следить за своими летчиками, чтобы не столкнуться.
По возвращении домой я всегда садился последним. Пока ребята один за другим совершали последние круги над аэродромом, мне удавалось выполнить несколько фигур высшего пилотажа. В частности, я отрабатывал один оригинальный маневр, на который меня натолкнул случай.
Однажды над аэродромом появились наши истребители конструкции Яковлева. Они летели четверками и, снижаясь на большой скорости, расходились парами в разные стороны.
- Цирк! - воскликнул кто-то из летчиков.
Дело знакомое: ребята получили новые самолеты и теперь хотели блеснуть перед нами, так сказать, произвести впечатление. Наблюдая за их «веерами», я заметил, как ведущий одной пары крутнул на горке «бочку». В авиашколе мы называли ее кадушкой. При таком медленном вращении вокруг своей оси машина опускает нос и теряет высоту. Кажется, летчик выполнил «бочку» одними элеронами и плохо скоординировал свои движения. Следовавший за ним, как при атаке, ведомый сразу проскочил над ведущим и вырвался вперед. Теперь ведущий, как бы уйдя «под мотор» своего ведомого, очутился ниже и сзади.
Когда я увидел все это, меня осенила мысль: а ведь так можно уходить из-под атаки противника!
На следующий день, возвратившись с задания, мы с Николаем Искриным, как заранее условились, набрали над аэродромом высоту. «Атакуй», - передал я покачиванием крыльев. Искрин пошел в атаку. Вот он уже на расстоянии, позволяющем открыть огонь. Я делаю замедленную «бочку» и сразу же теряю высоту и скорость. Ведомый проносится надо мной. Теперь уже я под ним. Стоит только немного поднять нос самолета - и могу стрелять по Искрину.
С тех пор я стал каждый день шлифовать этот прием.
Верил, что в предстоящих воздушных боях понадобится и эта находка. Надо только все хорошенько продумать и отработать каждый элемент.
Зима. Короткие, хмурые, промерзшие насквозь дни. Только успеешь за ночь отогреться, как утром снова стужа берет тебя в тиски. Кабина И-16 не обогревается. Подготавливая самолет к полету, техник и механик тщательно очищают его от снега. Но стоит подняться в воздух, и в кабине начинают гулять вихри снега.
В одном из полетов я не обратил внимания на то, что мое лицо припорошено снежком, и поплатился за это. Случайно взглянув на прибор, я увидел, что щеки у меня совсем белые. Начал оттирать их, да поздно спохватился. К вечеру обмороженные лицо и шея распухли. За такой вид друзья прозвали меня Мустафой. Несколько дней подряд лечился, смазывая гусиным жиром обмороженные места.
Как-то на аэродроме приземлился самолет соседнего полка. Он подрулил прямо к нашей землянке, и все мы невольно обратили внимание на обмороженное лицо летчика - черное, с рыжеватой бородой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120