Около десятка немецких самолетов упало в районе Ясс, Вултур, Скуляны. Хозяева воздушных просторов - наши истребители. Они идут новыми и новыми группами - «Лавочкины», ЯКи, «кобры»… Передо мной небо - как огромный экран, где разыгрываются героические сцены, напряженнейшие поединки. И почти всегда один и тот же финал - враг несет потери и первым выходит из боя.
Оставляя пункт наведения, я думаю о том, что немецкое командование учтет неудачи и будет посылать в воздух еще более сильные группы самолетов. Битва здесь по-настоящему еще не закипела. «Ворота в Румынию» враг так просто не уступит.
Рано утром я приехал на аэродром, чтобы отправиться в 16-й полк. У штабной землянки увидел командующего воздушной армией генерала С. К. Горюнова, только что прилетевшего к нам. Он прибыл сюда, чтобы на месте познакомиться с командирами полков, летным составом, со мной. Пришлось задержаться. В беседе о боевых делах, о людях я напомнил генералу о нашей встрече в яру под Черниговкой.
- В Черниговке был, а разговора не помню. Я уточнил, что подъезжал к штабу со своим МИГом на прицепе.
- Вот как! Так это был ты? МИГ помнится, а ты… уж извини… - генерал добродушно засмеялся.
Я доложил генералу о провинившемся Клубове. Краев, стоявший рядом со мной, все время молчал. Когда я сказал, что Клубов убил человека, он отошел в сторону. Командующий, знавший имя Клубова, приказал мне лично расследовать этот случай и доложить ему.
- Разболтались от безделья. Вот начнете по-настоящему воевать… - генерал не докончил фразы, в которой было что-то важное, еще никому не известное.
Когда я проводил его к самолету, он дал понять, что в ближайшее время авиачастям предстоит большая, напряженная боевая работа. Почти вслед за ним я тоже поднялся в воздух.
Вернувшись на аэродром, я увидел идущего мне навстречу старшего лейтенанта из прокуратуры. Он улыбался.
- Чему вы радуетесь? - спросил я.
- Все в порядке, товарищ комдив.
- Как это понимать? Человек-то убит?
- Никто никого не убивал. Все преувеличено. Я попросил юриста пойти со мной, показать механика, которого уже похоронили в донесении прокурору. Вот и он. Да, в перепалке с горячим Клубовым механик немного пострадал.
- Я сам виноват, товарищ комдив, - раскаивался механик. - Поскандалил с ним, ну и попало.
Вот она, правда! ЧП действительно случилось, но кто и с какой целью его так раздул, что вот уже несколько дней только о нем и думаешь?
Юрист доволен, что послушал меня, что возвращаться домой будет один, без арестанта. А меня что-то в этом деле еще и возмущает и тревожит.
Над аэродромом появились самолеты, возвратившиеся с задания. Их много, они спешат приземлиться. Видно, горючее на исходе: бой длился долго.
Ребята идут от стоянок, выразительно жестикулируя, заново переживая все, что происходило в воздухе.
Речкалов сел последним. По всей форме, что редко с ним бывало, он чуть ли не парадным шагом подходит ко мне и впервые докладывает, как командиру дивизии, о боевом вылете большой группы. В подчеркнутой подтянутости и в четкости рапорта командира полка нетрудно заметить его желание смягчить как свою вину, так и проступок Клубова, который стыдливо спрятался ca спины товарищей. Все это по-человечески понятно, однако сейчас их «дело» меня занимает меньше, чем вчера. Мне хочется на время совсем отрешиться от него, чтобы выслушать рассказ о воздушном бое. И для летчиков во много раз легче вести речь о поединках с врагом, чем о неприятностях полковой жизни.
А вылет большой группы, возглавляемой Речкаловым, удался на славу. В разговорах часто упоминаются фамилии Федорова, Сухова и командира. Бой начался смелой атакой Речкалова на ведущего группы «юнкерсов» и длился до тех пор, пока самолеты могли находиться в воздухе. Самым примечательным здесь было то, что почти все девять вражеских самолетов были сбиты в моменты, когда требовалось выручить товарища.
Шесть «мессершмиттов» в одном поединке упали на румынскую землю в том самом районе, где погиб наш комэск Атрашкевич, где когда-то немцы поджигали нас не хуже, чем мы их теперь. Молодые летчики полка Лихачев, Иванков, Кириллов и Петухов были довольны своими первыми победами. Мы, ветераны, радовались вдвойне: это была расплата за наши потери летом 1941 года.
После разбора полетов мы с Речкаловым, Клубовым и юристом отошли в сторонку. Извинений и обещаний я слушать не хотел. Надо было решить, как погасить раздутый пожар, хотя самую искру уже никто уничтожить не мог. Все надежды мы возложили на юриста, и он отправился к прокурору армии.
Я с новой группой пошел на задание.
Через два дня этот старший лейтенант явился в штаб дивизии озабоченный и взволнованный.
- Прокурор не отменил своего приказа об аресте Клубова, - сообщил он. - Давайте вместе ходатайствовать о смягчении приговора. Вам надо ехать в Бельцы.
Вот и подвернулся случай побывать в Бельцах.
Я шел по улице ранним утром, когда прифронтовой городок только просыпался. Каждый уцелевший дом, каждая развалина, каждое дерево напоминали мне о другом июне, совершенно не похожем на тот, какой видел я сейчас в Бельцах. Вот руины канатного завода, коробка мельницы - всюду черные стены. А рядом уже чистые, подметенные тротуары, окопанные деревья и яркие цветы на газончиках. Жизнь берет свое, отодвигая последствия войны на второй план.
Перво-наперво я, конечно, заглянул в дом, где когда-то жил.
Ход с улицы забит. Некоторые окна еще заставлены фанерой, заложены кирпичом. Увидеть бы кого-нибудь, расспросить… Я стою посреди запущенного, грязного дворика и жду, не появится ли кто-либо из тех, кого знал перед войной.
Открылась дверь соседнего дома. Вышла молодая женщина. Я направился к ней. Чем ближе подхожу, тем больше она мне кого-то напоминает. Неужели в самом деле знакомая?
Поздоровался. По глазам, по голосу узнал: Флорика! Но не решился назвать ее по имени. Спросил о хозяине. Ответила: расстрелян, как и многие другие… Дом, где мы прежде жили, теперь временно занят воинской частью.
Расспрашивать больше не о чем. Не о вещах же, которые я когда-то здесь оставил?
Во время нашего разговора к Флорике подбегает малыш и хватается ручонкой за ее платье. Она гладит его по белокурой головке. Я смотрю на карапуза и вдруг вспоминаю Миронова, Костю Миронова!..
- Ваш? - спрашиваю.
- Мой.
Хочется сказать матери, осиротевшему ребенку о Косте Миронове, назвать место, где он похоронен. Но зачем им это? Флорика и так, наверное, отвечает всем любопытным, что ее муж, отец мальчика, погиб на фронте. Это правда. Я жду ее расспросов, жду, чтобы она узнала меня. Нет, она и не присматривается ко мне. В ее душе все военные, особенно с погонами авиаторов, рождают только печальные переживания.
Я попытался было взять малыша на руки, он отпрянул от меня, как напуганный зверек. Да, он, наверно, не знает, как высоко могут поднять его мужские руки.
- До свидания, - говорю Флорике.
- До свидания, - отвечает она, так и не узнав во мне товарища Кости.
Вот и побывал я в том городке, от которого начался длинный и горький путь отступления. Здесь мои друзья услыхали первые взрывы вражеских бомб.
Я шел по главной улице, видел развалины и думал: сколько бед и страданий принесла нам война! И руки сами собой сжались в кулаки.
Прокурор армии в ответ на мою просьбу и разъяснения показал распоряжение прокурора фронта:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120