Вслед за ним тоже пришла благодарственная радиограмма. Крюков на глазах у Вершинина сбил три немецких истребителя. Его и меня командующий приказал представить к награждению боевыми орденами.
К чувству радости внезапно примешалась тревога. Мне вдруг подумалось: как отнесется к радиограмме Краев? Наверное, прочтет и скажет: всего несколько дней воюем - и уже к награде представлять? Рано! А главное - кого? Того, кого он собирался под суд отдать?
Но я тут же отбросил эти мысли. Самым важным и самым приятным для меня было то, что нам удалось одержать верх над численно превосходящим нас врагом. А что будет, когда полк введет в бой всех молодых летчиков, когда в воздух поднимутся полнокровные эскадрильи?! Держитесь тогда, «мессеры» и «фоккеры»!
На земле, в полку, пока мы были в полете, жизнь тоже приготовила новость. К Вадиму Фадееву приехала молодая жена. Когда мы отправились на фронт, она осталась в городке возле Баку. И вот не выдержала разлуки.
Фадеев, не доехав до общежития, на ходу спрыгнул с машины у домика, который Людмила сняла под квартиру. Махнув ему рукой, я смотрю вослед, думаю о нем. С доброй завистью думаю. В первых же боях над Таманью он снова отличился, упрочив за собой славу храброго и умелого истребителя. У нас в полку все его любят за добрый и веселый характер, за отвагу в боях. Я радуюсь успехам друга, мне приятно, что не ошибся в нем.
Правда, мне не всегда по нутру удаль Фадеева, порой я ругаю его за отсебятину и лихачество, которые могут привести к печальным последствиям. Вот и сегодня он всех заставил изрядно поволноваться.
Мы возвратились с боевого задания. Самолеты один за другим стали заходить на посадку. И вдруг Вадим выкинул очередной фокус. Он стремительно пронесся над самыми верхушками деревьев, круто ушел вверх и начал крутить «бочки». Эффект, конечно, был потрясающим. Мы, разумеется, поняли, для кого старался Фадеев, кто, кроме нас, наблюдал с земли за его цирковыми номерами.
Неожиданно в небе появились немецкие истребители-охотники. Вывалившись из облаков, четверка «мессеров» как снег на голову обрушилась на наш одинокий самолет. А Вадим, увлекшись фигурами, ничего не замечал вокруг себя.
Находившиеся на аэродроме летчики встревожились не на шутку. Федоров бросился к своей машине, чтобы включить рацию и предупредить Фадеева об опасности. Успеет ли? Но, к счастью, Вадим сам как-то догадался оглянуться. И когда в воздухе сверкнула вражеская пулеметная очередь, он резко бросил машину в сторону и затем круто спикировал почти до самой земли. Спасся, как говорится, чудом. Не сумев сбить его внезапной атакой, «мессеры» сразу же развернулись и ушли за облака.
Когда мы оказались с Вадимом наедине, я по-дружески поругал его и посоветовал отказаться от ребяческих замашек. Он попытался все свести к шутке, но наш разговор случайно услышал подошедший Погребной.
- Он дело говорит, Фадеев, - поддержал меня замполит, - тебе надо крепко подумать над своим поведением в воздухе.
Фадеев остался на аэродроме, а мы с Погребным пошли на КП. По дороге замполит попросил меня:
- Поговори с ним еще раз. Он тебя лучше поймет. Верно, что ребячество в нем скоро перебродит. А летчик он замечательный.
- Я тоже боюсь за него, - откровенно признался я Погребному. - Ухарство всегда кончается плохо.
Из этого случая были сделаны и другие выводы. Учитывая, что вражеские истребители-охотники стали подкарауливать наших летчиков на посадке, командование полка приняло меры предосторожности. Теперь при возвращении группы с задания одна пара самолетов обязательно оставалась в воздухе для прикрытия аэродрома. Она садилась последней. А тот, кто приземлился первым, оставался в кабине до тех пор, пока не сядет патрулировавшая пара, готовый сообщить по радио об опасности. Пришлось снова, как когда-то при обучении молодежи под Зерноградом, повторять летчикам известную истину: пока ты не оставил кабину самолета, полет для тебя не кончился, все время будь начеку.
Попутной машиной приехал в Поповическую Козлов. Он рассказал, что произошло с ним в воздухе, не умолчал и о странном поведении ведущего четверки в решительный момент боя. Мне стало ясно, что Паскееву больше доверять нельзя. Но командир полка все еще медлил с выводами.
Несколько успешно проведенных боев окончательно убедили летчиков, насколько правильны новые найденные нами тактические приемы. Но для того чтобы применять их с наибольшим эффектом, у нас просто не хватало пока сил: в каждом полете численный перевес был на стороне вражеской авиации. Да и командование полка все еще считало, что для прикрытия переднего края нашей обороны лучше посылать мелкие, чем большие группы.
Что ж, гудеть так гудеть. Летая над боевыми порядками своей пехоты, мы замечали, что к фронту подходят наши свежие резервы. Значит, готовится наступление. Скорее бы!
14. Над «Голубой линией»
На гигантском фронте от Баренцева до Азовского моря стояло относительное затишье. Весна лишила войска дорог, сделала недоступными реки.
Но к середине апреля обстановка на Таманском полуострове улучшилась: «Голубая линия» сузилась, полевые дороги просохли. Передышка для немцев кончилась. Наши войска перешли в наступление. О нем мы узнали, когда до аэродрома донеслась артиллерийская канонада.
А потом нас информировали и о цели этого удара - овладеть Крымской - важным опорным пунктом вражеской обороны.
Нашему полку поставили задачу - прикрыть с воздуха свои наземные части в районе прорыва. Мы понимали, что сделать это будет нелегко, поскольку противник сосредоточил здесь крупные силы бомбардировочной и истребительной авиации.
На аэродроме стоял неутихающий гул моторов. Одна за другой к Крымской отправлялись четверки и шестерки истребителей нашего и соседнего полков. Глядя на них, хотелось встать посреди летного поля и не выпускать их в воздух такими мелкими группами. Пусть летят только вместе, громят врага кулаком, а не растопыренными пальцами.
С раскрытым планшетом Краев стоит в окружении летчиков и делает в блокноте какие-то отметки.
- Науменко! Поведете четверку, - негромко объявляет он.
- Есть! - отвечает летчик.
Я смотрю на Александра Науменко, стараясь взглядом подсказать ему, чтобы просил группу побольше. Мы много раз летали с ним вместе еще в сорок втором году. Он-то хорошо знает, что значит сложная обстановка в воздухе.
Науменко выжидающе уставился на командира: не назовет ли он ведущего еще одной группы, которая полетит рядом с ним?
- Покрышкин! Поведете четверку. Ведущий второй пары - Крюков.
Науменко оборачивает ко мне довольное лицо. Вижу: он рад.
- Есть! - отвечаю командиру.
- Взлетите через полчаса после Науменко, - сухо уточняет Краев. - Для наращивания сил.
- Для какого наращивания? - вырывается у меня вопрос. - Пока я появлюсь над полем боя, немцы съедят четверку Науменко. Надо идти сразу восьмеркой.
- Вы поняли мою задачу? - каким-то чужим голосом спрашивает Краев и смотрит на меня в упор. Его глаза наливаются непроницаемой чернотой, а губы сжимаются, словно стараются сдержать очередь ругательных слов. - Выполняйте!
- Есть, товарищ командир!
Летчики расходятся. Какое-то время Краев даже не замечает, что остался один. Расстроенный, я подхожу к своему самолету. Как хочется, чтобы командир полка поскорее ушел в штабную землянку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120