Придется лететь на старой, ненадежной машине над такой местностью. Да еще с Чувашкиным за спиной. Он соглашается на это, чтобы помогать мне на земле, если вынуждены будем сесть.
К вечеру Лоенко уже угощал летчиков и техников из других полков, сидевших на нашем аэродроме. Бочка была опустошена и под всеобщий смех сброшена с холма, на котором, словно скифы на кургане, пели и плясали веселые техники и механики, - они ведь впервые с начала войны отдыхали.
По сигналу начальника штаба полковая автоколонна с людьми и имуществом двинулась в долгий путь к Каспийскому морю. А мы с Чувашкиным полетели на своем МИГе на юго-восток.
Поселок в долине я разглядел уже в сумерках. Вообще мне везло на сумерки. Сколько раз они настигали меня на воздушной дороге! Но чем труднее было читать с высоты землю, то есть ориентироваться на местности, чем труднее было садиться в сумраке, тем больше появлялось сосредоточенности, внимания. Сумерки еще ни разу не заставили меня ночевать на чужом аэродроме, чего я очень не любил.
На аэродроме нашлось местечко для моего самолета. Только я вылез из своего МИГа, смотрю - рядом знакомый номер на ЯКе. Что за дьявольщина? Неужели мой ЯК? Чувашкин сразу определил: наш. Оказывается, полк Дзусова, приняв наши машины, перелетел сюда тоже. Ну, еще раз встретимся с придирчивым командиром. Надо осмотреть все, чтобы завтра не попасть впросак. Только оставили свой самолет - навстречу майор Дзусов. В сопровождении еще каких-то командиров обходит стоянки.
- А-а, это ты! - окинул он меня взглядом. - Как очутился здесь?
- Прилетел.
- На личном самолете, что ли?
- Да. На угнанном МИГе.
- Ишь ты!..
В столовой много людей, толпа. В этой тесноте, в шуме слышится уже что-то не фронтовое. Занимаешь очередь к столу и думаешь о том, что ожидает нас, летчиков, там, в глубоком тылу? Понимаешь, что в маленькие горные селения и поселки набилось столько армейского люда, что нет возможности разместить всех, предоставить то, чего ждут они, уставшие, изнуренные. Понимаешь это, а нервы, напряженные до предела, не выдерживают. Кое-кто возмущается, бушует…
Утром прибыли грузовики нашего полка. Люди, не привыкшие к таким переездам, запыленные, утомленные, бросились к горной речушке. Разбрелись по берегу…
Здесь я нашел майора Краева. Вытираясь полотенцем, разговаривая с другими, он делает вид, что не замечает меня. Нетрудно было понять причины такого отношения ко мне: мой новый командир не забывал ничего сказанного против него. Я уже встречал таких людей в жизни. Они в других видят только плохое. Плохими они считают прежде всего тех, кто в чем-либо не соглашается с ними, не поддакивает им, не подхваливает их в глаза. Я легко распознавал таких людей.
- Куда мне лететь дальше, товарищ майор? - спросил я, когда Краев развесил свое полотенце на кусте.
- Ты уже здесь?
- Я на самолете, разве забыли?
- О тебе не забудешь… Добирайся к городу. Кажется, там сидит Фигичев.
- Есть!
Я возвратился на аэродром. Чувашкин копался в моторе МИГа.
- Дрейфуем дальше, - сообщил я своему технику, но он не обратил внимания на мои слова. Лишь когда высвободил свои руки, повернулся ко мне.
- Еще один перелет, капитан, и вы прямо из фюзеляжа понесете меня в гроб. Я задохнусь в этой собачьей конуре.
- В кузове, на ящиках ехать приятнее? Что же, я дальше полечу один.
- Если вы, капитан, собираетесь на этой «зебре» долго путешествовать над горами, я не ручаюсь и за вашу жизнь.
- В городе ее сдадим.
- Чем скорей, тем лучше!
Горы здесь действительно опасные: приходится лететь между скалами, над долиной Терека. Как только внизу появляется какое-нибудь селение, сразу вспоминаю о Чувашкине, который, скрючившись, лежит за моей спиной. Я понимаю, как ему тяжело: жарко, тесно, даже ноги нельзя выпрямить.
Вот показался какой-то аэродром. Может быть, приземлиться здесь? Пусть Чувашкин немного отдохнет. Потом решаю, что не следует этого делать. Уж лучше ему раз потерпеть. Вот достигнем Тулатова - и все, не буду больше мучить ни его, ни себя.
…Прилетели наконец. Иду на посадку. На пробеге замечаю, что неподалеку валяются обломки МИГа. Если здесь находится эскадрилья Фигичева и группа Комосы, значит разбился кто-то из наших.
- Чей самолет? - спрашиваю у техника, который стаскивал в кучу обломки.
- Супруна, - грустно отвечает он.
- Супрун погиб?
Техник молча достает из обломков окровавленный планшет.
На душе новая рана. Под Харьковом я летал со Степаном Яковлевичем Супруном. Он сбил пять немецких самолетов, стал зрелым летчиком-истребителем. Конечно же, его мог подвести только самолет. Какая нелепость: провести столько боев и погибнуть вдали от всех опасностей!
Узнаю, что эскадрилья Фигичева улетела дальше, чтобы сдать, наконец, самолеты в мастерские. За ней должна была следовать группа Комосы. Но после гибели Супруна его боевые друзья остались пока здесь.
Подходим с Чувашкиным к ним, молча пожимаем руки. Спрашиваю:
- Где могила Супруна?
Он еще в морге. Сегодня похороны, Надо подождать, пока прибудет весь полк, - говорю я.
Комиссар эскадрильи собирается сегодня похоронить. Передайте ему, что машины прибудут ночью. Летчики рассказывают, как погиб Супрун. На взлете у его старенького МИГа отказал мотор. За спиной летчика сидел инженер Копылов. Он случайно остался жив. Получил лишь несколько царапин.
- Покрышкин! А где ты эту «зебру» взял? - спрашивает Комоса, наверное, для того, чтобы отвлечь летчиков от мрачных мыслей.
- Подобрал…
- Так это же тот самый самолет, который мы видели. Точно! Какой-то испытатель гнал его из мастерских. Помню, он оставил машину на аэродроме и пошел в город.
- Наверно, загулял и забыл о своей «зебре».
- Куда там забыл! Скорее всего пешком драпанул.
- Теперь ясно, по чьей вине мы с Чувашкиным мучились. Вечером, во время ужина, я подошел к столу, где сидели летчики, и заметил, что вид у них очень унылый.
- Ну чего носы повесили?
- Веселого мало. Знаешь, Супруна без нас похоронили.
- Как похоронили? Почему же не подождали, пока приедут все?
- Вон его спроси, - кивнул Голубев на сидевшего за отдельным столом капитана Воронцова. - Взял в помощь мотористов, отвез и закопал.
Стиснув зубы, чтобы не выругаться, я пошел к Воронцову.
- Почему не подождали полк? Кто дал вам право так относиться к нашим погибшим боевым товарищам?
- Не ваше дело! Как нашел нужным, так и поступил.
- Плохо, что таким бессердечным людям, как вы, доверяют власть. Разве Супрун не заслужил того, чтобы его похоронили с почестями? На его счету пять сбитых фашистских самолетов. А вы сбили хоть один самолет?
- Прекратить разговоры! Я приказываю вам замолчать! Я начальник!
- Начальник! Да вы знаете, что такое начальник? Это же самая человечная должность в армии. Почитайте газеты. Настоящие начальники, как отцы, заботятся о подчиненных, а в бою впереди всех идут в атаку. А вы… трус. Может, забыли, как бросили мою пару под Изюмом, когда мы сопровождали ИЛов. Трус не может быть начальником!
Не знаю, чем бы закончился наш бурный разговор, если бы капитан Воронцов, бросив вилку, не удалился из столовой.
- Не горячись, Саша! - сказал подошедший Комоса. - И вообще ты напрасно затеял этот разговор. Такому не докажешь. Только наживешь себе неприятностей. Он тебе не простит.
К сожалению, Комоса оказался прав.
Через несколько дней я привел эскадрилью в Махачкалу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120