За иллюзиониста из
провинциального шапито? Я правила игры знаю. Все будет
по-земному, просто, тихо, в традициях местных широт. Сначала
доведу до его сведения, что его любимица медхен Ленхен -- за
кого он ее держит? Кем считает? Дочерью? Вечной женственности
ипостасью? Беззащитным ребенком? Родной душой? Кстати, внешне
она несколько напоминает его юношескую пассию, вы в курсе? --
что эта самая Ленхен вломилась в его тайник, читала его письма,
да еще и стащила их и на место не положила.
-- Пока.
-- Да, пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что
она все про всех знает и нагло изображает неведение, что она
шантажировала Шиншиллу. Это его заденет сильно, не может не
задеть, он отвлечется, забудется, потеряет бдительность,
скорость реакции, способность предвидеть, -- хотя бы на время.
Все как по нотам. А потом на него донос напишут сослуживцы, он
ведь у нас правдолюбец, человек на все времена, болтает что
попало, проблем никаких; да и Леснин словечко замолвит в должной
инстанции. И поедет наш Хозяин тривиальным образом на лесоповал.
В ватнике. А с его сердцем и с его идеализмом долго он там не
промыкается. Умрет в лагерной больнице. Или блатные прикончат. И
никаких чудес, о Эммери, ни молний, ни громов, ни яду, ни прочих
пошлостей.
-- То есть как раз сплошная пошлость.
-- Эй! -- крикнул сверху Сандро. -- Куда вы там все
запропастились?
Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на
цыпочках, тише мыши, проскользнула за ними на кухню. Тут
раздался звонок в дверь; пришел Леснин.
Сердце у меня колотилось, как после бега взапуски, тени в
комнате увеличились в размере и приобрели отчаянную
беспросветную провальную глубину, а свечи горели вполнакала и
оплывали слишком быстро.
-- На чем я остановился? -- спросил Сандро.
-- На весьма тесном помещении, -- откликнулся Николай
Николаевич.
-- Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более
чем тесным; поначалу мелькнула у него шальная мысль: а не в
гробу ли он? Но сперва он сообразил, что геометрия гроба
несколько иная...
-- Геометрия гроба -- это блистательно, -- сказал Хозяин.
-- А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу? --
спросил Николай Николаевич.
-- ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для
сидящего, нежели для лежащего; потом пришло Гансу в голову, что
на Востоке гробы вообще отсутствуют как таковые; и, наконец,
услышал он превеселые женские голоса и даже весьма музыкальный
смех, отнюдь не похоронного настроя. Женщин было несколько, и, в
отличие от ящика, где сидел, согнувшись в три погибели, Ганс,
судя по щелям и отверстиям в досках, там, где они смеялись и
болтали, было светло.
-- Правда ли, что у неверных только одна жена?
-- Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
-- Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и
сделала мне замечание?
-- Я тебе не замечание сделала, а слегка пожурила; ты здесь
недавно и плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю
зла и меньше всего -- тебе. Ты вообще еще ребенок. Что касается
неверных, то и я слышала: у них одна жена, к тому же с открытым
лицом.
-- А! -- вскричали жены хором.
-- Видимо, для восточных людей женщина с открытым лицом -- все
равно что мужчина с открытым задом, -- мрачно сказал Шиншилла.
-- Второе, может, даже предпочтительнее, -- сказал Леснин.
-- Это, как и все остальное, дело вкуса, -- сказал Хозяин.
-- Задницы везде одинаковы, -- возразила я, -- зато на всех
широтах есть настолько непристойные хари лиц обоего пола, что
лучше бы их прикрывать.
-- И это говорит молодая девушка! -- сказал Николай Николаевич.
-- Лена, фи. Хотя сказанное вами святая правда.
-- Пообсуждав степень развратности жен неверных, -- продолжал
Сандро, -- невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам
одежды.
-- Однажды, -- таинственно произнесла доселе молчавшая
довольно-таки приятным контральто, -- я видела картинку,
принесенную властелину нашему неким сина; мало того, что на ней
изображены были люди...
-- О! -- вскричали жены хором в справедливом негодовании.
-- ...среди людей находились совсем обнаженные женщины, а у
одетых женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на
обозрение окружающих.
Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
-- Я не хочу даже слышать про такое! -- вскричала, судя по
голосу, Хинд. -- Немедленно прекрати описывать непристойные
картины, Джиннан! Достаточно непристойностей, нарисованных на
стенах в бане.
При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое, подушечку, вышивку
либо покрывало; предмет бесшумно шлепнулся возле места
заключения Ганса; почуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И
наступила тишина.
-- Ты слышала, Талиджа?
-- Да, -- пролепетала Талиджа.
-- А ты, Джиннан?
-- Да, -- прошептала Джиннан.
-- А ты, Тамам?
-- И я слышала, -- сказала Тамам.
-- Откуда шел этот звук?
-- Из сундука, Хинд, -- сказала Талиджа.
-- У нас в сундуке вор, -- сказала Джиннан.
-- Давайте откроем сундук, -- предложила Тамам.
-- Сначала закроем дверь, -- сказала Хинд, -- потому что, если
там мужчина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
Дверь закрыли, и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая
шафраново-золотистая, окрашенная хной ручка в серебряных и
бирюзовых кольцах открыла крышку. Ганс распрямился и сделал
вдох. Вопль отчаяния они прервали, закусив рукава шелковых
одежд.
-- Что ты натворила, Тамам! -- вскричала Хинд. -- Он видел наши
лица! Ты обесчестил нас, сина! Мы все погибли, и ты в том числе,
нас забьют камнями насмерть.
Отвернувшись к стене, Ганс уверял их, что после сундучной
темноты он совершенно ослеп от солнечного света и не успел их
разглядеть, и что он будет стоять к ним спиной, пока они не
наденут покрывала, и что у него есть на Севере жена, одна, как
ему положено по обряду, другой ему не надо, и что он вовсе не
собирался их бесчестить.
-- Зачем же ты обманом пробрался в харим? -- сурово спросила
Хинд.
"В гарем", -- догадался Ганс.
-- Я не пробирался, -- сказал он.
-- Как же ты оказался в сундуке? -- полюбопытствовала Джиннан.
-- Колдовство, должно быть, -- отвечал Ганс, -- я уснул на крыше
дома одного музыканта, а проснулся в сундуке. Колдовство
преследует меня, о почтенные женщины; сперва ковер, теперь
сундук.
Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
-- А ты не вор? -- поинтересовалась Талиджа.
-- Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной
Пальмиры.
-- А как зовут твою жену? -- пропела Тамам.
Они уже укрылись покрывалами, но Ганс прекрасно узнавал их по
голосам.
-- Анхен! -- сказал он.
-- Я тебе верю, -- сказала Хинд, -- ты любишь свою жену, это
заметно.
Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
-- О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
Жены заметались, Талиджа, открыв сундук, подтолкнула Ганса,
крышку закрыли, сверху на сундук села Тамам.
Вошел властелин гарема.
-- О господин наш! -- сказала Хинд. -- Мы обсуждали твои
подарки.
-- Надеюсь, они вам понравились?
Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам
похвасталась соло, что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан
притираниями. Властелин сообщил, что убывает ненадолго по делам
и поручает охрану гарема Абдаллаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
провинциального шапито? Я правила игры знаю. Все будет
по-земному, просто, тихо, в традициях местных широт. Сначала
доведу до его сведения, что его любимица медхен Ленхен -- за
кого он ее держит? Кем считает? Дочерью? Вечной женственности
ипостасью? Беззащитным ребенком? Родной душой? Кстати, внешне
она несколько напоминает его юношескую пассию, вы в курсе? --
что эта самая Ленхен вломилась в его тайник, читала его письма,
да еще и стащила их и на место не положила.
-- Пока.
-- Да, пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что
она все про всех знает и нагло изображает неведение, что она
шантажировала Шиншиллу. Это его заденет сильно, не может не
задеть, он отвлечется, забудется, потеряет бдительность,
скорость реакции, способность предвидеть, -- хотя бы на время.
Все как по нотам. А потом на него донос напишут сослуживцы, он
ведь у нас правдолюбец, человек на все времена, болтает что
попало, проблем никаких; да и Леснин словечко замолвит в должной
инстанции. И поедет наш Хозяин тривиальным образом на лесоповал.
В ватнике. А с его сердцем и с его идеализмом долго он там не
промыкается. Умрет в лагерной больнице. Или блатные прикончат. И
никаких чудес, о Эммери, ни молний, ни громов, ни яду, ни прочих
пошлостей.
-- То есть как раз сплошная пошлость.
-- Эй! -- крикнул сверху Сандро. -- Куда вы там все
запропастились?
Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на
цыпочках, тише мыши, проскользнула за ними на кухню. Тут
раздался звонок в дверь; пришел Леснин.
Сердце у меня колотилось, как после бега взапуски, тени в
комнате увеличились в размере и приобрели отчаянную
беспросветную провальную глубину, а свечи горели вполнакала и
оплывали слишком быстро.
-- На чем я остановился? -- спросил Сандро.
-- На весьма тесном помещении, -- откликнулся Николай
Николаевич.
-- Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более
чем тесным; поначалу мелькнула у него шальная мысль: а не в
гробу ли он? Но сперва он сообразил, что геометрия гроба
несколько иная...
-- Геометрия гроба -- это блистательно, -- сказал Хозяин.
-- А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу? --
спросил Николай Николаевич.
-- ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для
сидящего, нежели для лежащего; потом пришло Гансу в голову, что
на Востоке гробы вообще отсутствуют как таковые; и, наконец,
услышал он превеселые женские голоса и даже весьма музыкальный
смех, отнюдь не похоронного настроя. Женщин было несколько, и, в
отличие от ящика, где сидел, согнувшись в три погибели, Ганс,
судя по щелям и отверстиям в досках, там, где они смеялись и
болтали, было светло.
-- Правда ли, что у неверных только одна жена?
-- Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
-- Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и
сделала мне замечание?
-- Я тебе не замечание сделала, а слегка пожурила; ты здесь
недавно и плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю
зла и меньше всего -- тебе. Ты вообще еще ребенок. Что касается
неверных, то и я слышала: у них одна жена, к тому же с открытым
лицом.
-- А! -- вскричали жены хором.
-- Видимо, для восточных людей женщина с открытым лицом -- все
равно что мужчина с открытым задом, -- мрачно сказал Шиншилла.
-- Второе, может, даже предпочтительнее, -- сказал Леснин.
-- Это, как и все остальное, дело вкуса, -- сказал Хозяин.
-- Задницы везде одинаковы, -- возразила я, -- зато на всех
широтах есть настолько непристойные хари лиц обоего пола, что
лучше бы их прикрывать.
-- И это говорит молодая девушка! -- сказал Николай Николаевич.
-- Лена, фи. Хотя сказанное вами святая правда.
-- Пообсуждав степень развратности жен неверных, -- продолжал
Сандро, -- невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам
одежды.
-- Однажды, -- таинственно произнесла доселе молчавшая
довольно-таки приятным контральто, -- я видела картинку,
принесенную властелину нашему неким сина; мало того, что на ней
изображены были люди...
-- О! -- вскричали жены хором в справедливом негодовании.
-- ...среди людей находились совсем обнаженные женщины, а у
одетых женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на
обозрение окружающих.
Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
-- Я не хочу даже слышать про такое! -- вскричала, судя по
голосу, Хинд. -- Немедленно прекрати описывать непристойные
картины, Джиннан! Достаточно непристойностей, нарисованных на
стенах в бане.
При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое, подушечку, вышивку
либо покрывало; предмет бесшумно шлепнулся возле места
заключения Ганса; почуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И
наступила тишина.
-- Ты слышала, Талиджа?
-- Да, -- пролепетала Талиджа.
-- А ты, Джиннан?
-- Да, -- прошептала Джиннан.
-- А ты, Тамам?
-- И я слышала, -- сказала Тамам.
-- Откуда шел этот звук?
-- Из сундука, Хинд, -- сказала Талиджа.
-- У нас в сундуке вор, -- сказала Джиннан.
-- Давайте откроем сундук, -- предложила Тамам.
-- Сначала закроем дверь, -- сказала Хинд, -- потому что, если
там мужчина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
Дверь закрыли, и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая
шафраново-золотистая, окрашенная хной ручка в серебряных и
бирюзовых кольцах открыла крышку. Ганс распрямился и сделал
вдох. Вопль отчаяния они прервали, закусив рукава шелковых
одежд.
-- Что ты натворила, Тамам! -- вскричала Хинд. -- Он видел наши
лица! Ты обесчестил нас, сина! Мы все погибли, и ты в том числе,
нас забьют камнями насмерть.
Отвернувшись к стене, Ганс уверял их, что после сундучной
темноты он совершенно ослеп от солнечного света и не успел их
разглядеть, и что он будет стоять к ним спиной, пока они не
наденут покрывала, и что у него есть на Севере жена, одна, как
ему положено по обряду, другой ему не надо, и что он вовсе не
собирался их бесчестить.
-- Зачем же ты обманом пробрался в харим? -- сурово спросила
Хинд.
"В гарем", -- догадался Ганс.
-- Я не пробирался, -- сказал он.
-- Как же ты оказался в сундуке? -- полюбопытствовала Джиннан.
-- Колдовство, должно быть, -- отвечал Ганс, -- я уснул на крыше
дома одного музыканта, а проснулся в сундуке. Колдовство
преследует меня, о почтенные женщины; сперва ковер, теперь
сундук.
Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
-- А ты не вор? -- поинтересовалась Талиджа.
-- Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной
Пальмиры.
-- А как зовут твою жену? -- пропела Тамам.
Они уже укрылись покрывалами, но Ганс прекрасно узнавал их по
голосам.
-- Анхен! -- сказал он.
-- Я тебе верю, -- сказала Хинд, -- ты любишь свою жену, это
заметно.
Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
-- О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
Жены заметались, Талиджа, открыв сундук, подтолкнула Ганса,
крышку закрыли, сверху на сундук села Тамам.
Вошел властелин гарема.
-- О господин наш! -- сказала Хинд. -- Мы обсуждали твои
подарки.
-- Надеюсь, они вам понравились?
Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам
похвасталась соло, что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан
притираниями. Властелин сообщил, что убывает ненадолго по делам
и поручает охрану гарема Абдаллаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25