-- Иной мир -- в смысле "тот свет"?
-- Тот свет? Вы его воспринимаете с кладбищенским оттенком. А я
говорю о незримом, невещественном, непреходящем, потустороннем
(по ту сторону межи...) мире. Иной -- и есть иной. Если хотите,
мы поговорим об этом в другой раз, когда в себя придете.
-- В какой другой раз? -- спросила я. -- Как я теперь буду сюда
приходить? Смогу ли я разговаривать с Лесниным? А с Николаем
Николаевичем? А с Камедиаровым? Кстати, он кто? Марсианин?
-- Вроде того, -- сказал Эммери.
-- Он для меня опасен?
-- Только потому, что вы знаете про тайник.
-- Он мне враг?
-- Нет, пока нет, -- сказал Эммери. -- Это мне он враг. И
Хозяину.
-- Он мне, Лене, не враг. Мне как человеческому существу -- враг
точно. А почему вам и Хозяину?
-- Хозяин -- человек межи. Я ее страж. А цель Камедиарова
уничтожить межу и разделить миры. Не дать людям возможность
общаться с высшим миром. Замкнуть их на земное существование.
Изменить человеческую породу и искоренить самую ее суть, лучшее,
что в ней есть. Превратить людей даже не в животных -- в
механизмы, в роботов, в ничто. Почему вы сказали, что отчасти он
и вам -- враг? Поэтому? Так ощущаете?
-- Да.
-- Я вашим ощущениям верю.
Мы вышли на набережную. Меня не покидало чувство, что я не всю
маску сняла, то есть не полностью снял ее с меня Эммери, словно
невидимый слой на лице остался, и хотя окрестности не были
подвержены таким переменам, как библиотека, комната и игроки
сквозь прорези маски, смещение происходило. О людях, идущих мне
навстречу, я кое-что знала, без информации формальной, без
слухов и сплетен, без физиономистики и дедукции; безошибочно
знала с первого взгляда. Кийяфа. Ясновидение бедуина.
-- Я забыла книжку, -- сказала я.
-- Нет, я ее захватил. Придется привыкать, Лена, к лишнему
знанию, и зрению, и слуху. А что до того, как разговаривать с
Лесниным... вы не думали, как вы сами смотритесь через маску
цвета граната?
-- Лица не видела, -- сказала я, -- а одежды нет, голая.
-- Что это может означать?
-- Не знаю.
-- Подумайте. Трактуйте как-нибудь. Легко обвинять в грехах
других, воображая себя безгрешным, не видя себя и не понимая. А
я, знаете ли, и без маски вижу всех такими, как есть.
-- Как же вы тут живете?
Мы миновали Измайловский сад и подходили к польскому, к моему
дому.
-- Лена, правда -- страшная, а ложь -- отвратительная. Идите
выспитесь, напейтесь кофе, я надеюсь услышать про Ганса в
Пальмире вместе с вами. Если на то пошло, вам не следовало лезть
в чужие тайны. А коли так поступили, платите. Человек платит за
все. Придется забыть о правде и терпеть.
Польский сад приветствовал меня сиренью.
Я только что рассталась с ангелом, велевшим мне забыть о правде.
Комедия дель арте закончилась, мне предстояло жить по системе
Станиславского. Идиллия растворилась, компания распалась.
Впрочем, за Шиншиллу я порадовалась. Впрочем, какое было мне
дело до того, что Хозяина принесло из восемнадцатого столетия? И
у меня теперь был знакомый ангел-хранитель. Не так и плохо.
Мужайся, медхен.
День, независимо от внешних событий, посвящен был внутреннему
монологу -- или диалогу: я уговаривала себя, в глубине души
чувствуя, что уже уговорила.
У каждого, думала я, карнавал на особицу: я надела чужую маску,
они сняли свои. Хотя кто их разберет, может, для кого-то из них
ночная роль естественней дневной, а дневная вынужденная?
Действительность, время, окружение провоцируют человека на
определенные поступки, на форму поведения, мало у кого настолько
велик запас упрямства и душевного здоровья или личных черт и
сопротивляемости, чтобы идти своей дорогой, не плясать в чужих
пьесах под дудку чужого дяди-режиссера. Да и не всякий поначалу
ощущает принуждение.
Однако мне жалко было прежних своих чувств по поводу ночной
компании в доме Хозяина, а новых чувств у меня пока не было, они
смутным туманом окружали меня, заволакивая испарениями даль; в
некотором роде я присутствовала, то есть участвовала, в
сотворении мира. Пузыри земли. Гейзеры. Болота. Хвощи.
Папоротники. Лава. Драконы и динозавры.

Я думала о Хозяине, сменившем в видении моем костюм, а в
остальном оставшемся собою. Неужели, думала я, сменить век --
всего-навсего поменять одежду? Позже я много раз вспоминала
Хозяина. Именно в те утра, когда меня охватывала лень, когда
попадала я в самую сердцевину ее дивного оцепенения, в омут
созерцательного застывания существа типа медузы, превращаясь в
орган сто шестого, никак не именующегося, не имеющего ни смысла,
ни цели, чувства, именно в утра лени меня навязчиво преследовал
его образ. Вот идет он по набережной, рука в кармане, усмехаясь.
Я ничего о нем не знала, но и ведала нечто, я подстерегала его,
как птичку (как если бы мышка подстерегала... ну, хоть грифа!),
подглядывала, подслушивала, письма и дневник его читала. Зачем?
В итоге я его сочинила, сочинила на свой лад, его придумывали
все, он был непостижим. Сочинение мое все время дрейфовало,
смещалось, меняло координаты, перемарывалось, превращалось в
прямо противоположный протейский текст.
К вечеру подивилась я собственной гибкости, готовности смотреть
на людей сквозь пальцы, способности легко и равнодушно принимать
недопустимые вещи; неужели это я, такая, как мне казалось,
цельная натура с непоколебимыми принципами? Интересно, думала я,
а знает ли подноготную своих гостей Хозяин? Или у нас у всех в
равной мере имеется жилка артистическая, тяга подспудная к
художественной самодеятельности? Художественной
самодеятельности, как выражался Николай Николаевич? И еще
интересно, думала я, всякий ли человек такой враль или только
советский?
По дороге успела я, вовсе уж некстати, поразмыслить о том, что
ведь мы зовем его Хозяином; только ли потому, что собираемся в
его квартире? Роль хозяина и роль гостя -- штуки разные, если не
полярные. Хозяин -- создание с ответственностью, ему надо гостей
принять и накормить, да при том не упустить из рук бразды
хозяйственные, ну, овин, амбар, свиньи, отара овец, арык,
хурджум; а гость -- тварь легкомысленная, одна у него
обязанность -- вести себя прилично, этикет блюсти, мерсикнуть
вовремя, не дать под зад хозяйской собаке, не спереть
понравившуюся безделушку, не шарить по чужим тайникам, не щипать
хозяйскую жену и не оскорблять почитаемых в доме святынь и
житейских правил. Путешественники, думала я, гости заезжие с
острова Гурмыза, все лентяи и любители безответственного жития,
за которым готовы тащиться хоть на край света, претерпевая
дорожные неудобства, только бы пол не мести, крышу не чинить да
огород не копать. Даже и в отпуск люди ездят за этим.
Белая ночь освоила воду Фонтанки и высвечивала фасады
потускневших особняков фосфорическим нутряным светом; я подошла
к дому Хозяина, изрядно опаздывая по отношению ко всем прошлым
приходам. Они уже отыграли в свою канасту. Полагаю, ждали меня,
Сандро медлил; кем бы они ни были, они очень обрадовались моему
приходу; это растрогало меня, и я пила чай с мятой, смягчившись
и слушая очередную историю про обрусевшего немца, загремевшего
ненароком в халифат либо эмират.
-- Ганса совершенно зачаровала Пальмира, -- начал Сандро, -- он
бродил в рощах ее золотистых колонн, проходил под арками желтого
камня, перекрывающими торговые перекрестки улиц, любовался
Тетрапилоном, четырьмя гранитными монолитами на гигантских
пьедесталах, множеством храмов, посвященных разным божествам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25