Видел он и
водопады, оглушительными потоками низвергающиеся в бездонные
провалы, играющие паводками на нижних этажах, подпольных
террасах, иных горизонтах, чье эхо переливалось под полом, у
него под ногами.
После волны холода стал он чувствовать, по мере продвижения вниз
и дальше по наклонным штольням, веяние тепла с легким запахом
дыма, пороха, серы.
Подземные толчки сотрясали стены и каменный пол. Под ногами
перекатывались шарики шлака. Какой-то непонятный звук начинал
возникать вдали, нарастая.
Вскоре шаги стали бесшумны, потому что двигался он по теплому
пеплу. Серые, темно-синие, коричнево-черные клубы дыма тихо
плыли навстречу.
Внезапно коридор был прерван огромным залом; впрочем, от
противоположной стены зала он продолжался, превратившись в
светящийся туннель. Зал тоже тихо светился собственным светом.
Стены его изборождали оранжевые раскаленные трещины. На потолке
увидел Ганс сверкающие золотом капли. Одна из капель упала ему
на рукав, оставив коричневое обугленное пятно.
Посреди зала росло огромное коренастое дерево с раскидистой
ветвистой кроной, опушенными по краям резными листьями и
странной формы плодами, которые, как показалось Гансу, издавали
звуки, скрежетали, шептали, шуршали; впрочем, возможно, шуршали
находящиеся в постоянном движении, хотя царило в подземелье
безветрие, сине-зеленые листья. Ганс подошел поближе, желая
разглядеть причудливый плод размером с арбуз, а может, и
полакомиться им; шепот, лепет, причмокиванье усилились; Ганс
поднял лампу и отшатнулся: плод оказался головой шайтана,
вращающей глазами и шепчущей через силу: "Заккум! Заккум!
Заккум!" Плод на соседней ветке, то бишь ближайшая шайтанова
голова, скрежетал зубами, повторяя: "Джаханнам -- о -- джаханнам
-- о -- джаханнам..." Ганс перекрестился, и, обойдя дерево,
тянувшееся к нему листвою и простиравшее к нему ветви, двинулся
по туннелю.
Жар нарастал. Раскаленные ядра катались по полу туннеля, искры
огненного града летели с потолка. Как ни странно, ожогов Ганс не
чувствовал. Туннель проходил сквозь вязкое вещество цвета
красной меди и оканчивался уже совсем в ином мире. Это было
пространство без конца и края, заливаемое в гипотетическом низу
волнами жидкого базальта, пронизываемое пароксизмами извержений,
подернутое, насколько мог видеть глаз, клубами дыма, освещаемое
снопами огня, в котором тысячи воплей слились в один вопль,
усиленный эхом, отраженный гипотетическим каменным сводом
наверху, окутанным испарениями, но нависающим неотвратимо
твердью.
С карниза, на котором стоял вышедший из туннеля Ганс, перекинуто
было в окутанную дымом даль сияющее лезвие моста, на которое
предстояло ступить теням, ибо то был мост в рай.
Остолбенев, стоял Ганс с ненужной лампой в руках, совершенно не
представляя, что ему делать дальше.
Тут подлетел к нему маленький огненно-белый нетопырь и стал
взмывать над его головою, касаясь крыльями щек, отлетая и
возвращаясь, словно приглашая следовать за ним. Ганс пошел за
сияющим мурином по карнизу вдоль бездны. Когда добрались они до
белой скалы, белый нетопырь грянул оземь у ног Ганса, и камень
разверзло, и поток воды хлынул, пенящийся поток, подхвативший
Ганса и повлекший его по жерлу узкого канала в неизвестность.
Ганс изо всех сил старался не захлебнуться, не пойти на дно и не
удариться головой о низкий потолок каменной трубы; постепенно
забрезжил свет, вода стала сперва темно-зеленой, потом
светло-желтой, потом прозрачной, затем Ганса вышвырнуло с волною
на яркий солнечный свет, и, ослепленный, обессилев, он впал в
беспамятство.
-- Как, однако, внимательно слушали меня нынче. Никто не
перебивал. До чего народ на будущем зациклился. Какой интерес к
ожидающей нас геенне, а? И ни тени сомнения, что ожидает именно
она!
-- Чует кошка, чье мясо съела, -- сказал Шиншилла.
-- Помните анекдот, -- сказал Николай Николаевич, -- про еврея,
спросившего раввина про рай и ад и получившего ответ: "В раю
оно, конечно, климат, а в аду опять-таки общество"?
-- Я ожидал описаний пыток и адских мучений, -- сказал Леснин.
-- У вас материалистическое представление о геенне, -- сказал
Сандро, -- я бы сказал, вульгарно-материалистическое.
-- Неужели все присутствующие должны непременно попасть в
геенну? -- спросил Шиншилла. -- Меня вообще смущает в постановке
вопроса бинарность, либо-либо, или-или, либо тебе спутник ангел,
либо твой собеседник черт; а ежели я всего-навсего человек, и во
мне намешано и добро, и зло, и чаша весов колеблема ежедневно и
еженощно?
-- Чем колеблема? -- спросил Камедиаров.
-- Кто разберет-то, -- сказал Николай Николаевич. -- Кстати,
насчет бинарности вы не вполне правы. Помните дантовский лимб? И
у мусульман существует нечто подобное, о чем и в Коране имеется
запись со слов Магомета, то есть Мухаммада; "люди преграды" --
так именовал он тех смертных, которым после Страшного Суда
суждено пребывать на возвышенности между адом и раем: не имея
доступа в рай, адским мукам они не подвергаются.
-- За какие заслуги? -- спросил Леснин.
-- За то, что они души хоть и не просвещенные верою, но
невинные. Кстати, Сандро, над вашим Гансом ведь адское пламя не
властно; помнится, вы говорили, что ожогов он не чувствовал.
-- Все-то вы, Николай Николаевич, знаете, -- сказал Шиншилла.
-- Потому и пребываю во многих скорбях.
-- Это вы-то в скорбях? -- спросила я. -- При вашем аппетите,
любви к фаршированным рябчикам и прочим радостям мирским?
-- Откуда у тебя, медхен Ленхен, такой прокурорский тон берется?
-- спросил Хозяин. -- Если тема ада склоняет тебя неисповедимо к
юриспруденции, вспомни хотя бы о презумпции невиновности:
говорит, что пребывает, так, стало быть, и вправду в скорбях.
-- А если врет? -- спросила я.
-- Бог -- Тот, Кто знает всю правду, -- сказал Эммери, --
остальные видят только часть ее, поэтому врут все, Лена,
исключений нет.
-- Вольно или невольно, -- сказал Сандро.
-- Будучи девушкой кристально честной и глубоко искренней, --
сказал Камедиаров, улыбаясь, -- а также натурой глубоко
чувствующей и весьма последовательной, Лена, видимо,
сверхчувствительна ко лжи и называет этим словом всякую
неточность выражений и словесных фигур. А заодно и то, чего
просто не понимает.
Продолжая улыбаться и глядя на меня, он налил себе коньяка и не
спеша пригубил.
Собирался ли он выполнить свою угрозу теперь, когда унесенные
домой письма находились на прежнем месте, и, стало быть, никаких
доказательств моих подвигов у него не было?
-- А вот я не понял, -- быстро сказал Шиншилла, -- страшен ли
был Гансов ход в ад, или так, серединка на половинку, умеренные
ужасы? Кто-нибудь почувствовал страх? Для вас самого, Сандро,
было ли там что-нибудь пугающее?
-- У кого какое воображение, -- отвечал Сандро, -- меня лично
пугает картина перевернувшегося мира: обычно наверху у нас небо,
воздух, облака, звезда Зуххаль, а внизу твердь, паркет,
булыжник; а там, напротив, под ногами провал с лавою, огнем и
пропащими душами, а над головой каменные своды.
-- Подумаешь, каменные своды, -- сказал Камедиаров, -- и в
каземате каменные своды, и в тюрьме, и в подземелье. Человек
подымает глаза, отчаявшись, к небу, а видит свод из глыб
гранитных, и то в лучшем случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
водопады, оглушительными потоками низвергающиеся в бездонные
провалы, играющие паводками на нижних этажах, подпольных
террасах, иных горизонтах, чье эхо переливалось под полом, у
него под ногами.
После волны холода стал он чувствовать, по мере продвижения вниз
и дальше по наклонным штольням, веяние тепла с легким запахом
дыма, пороха, серы.
Подземные толчки сотрясали стены и каменный пол. Под ногами
перекатывались шарики шлака. Какой-то непонятный звук начинал
возникать вдали, нарастая.
Вскоре шаги стали бесшумны, потому что двигался он по теплому
пеплу. Серые, темно-синие, коричнево-черные клубы дыма тихо
плыли навстречу.
Внезапно коридор был прерван огромным залом; впрочем, от
противоположной стены зала он продолжался, превратившись в
светящийся туннель. Зал тоже тихо светился собственным светом.
Стены его изборождали оранжевые раскаленные трещины. На потолке
увидел Ганс сверкающие золотом капли. Одна из капель упала ему
на рукав, оставив коричневое обугленное пятно.
Посреди зала росло огромное коренастое дерево с раскидистой
ветвистой кроной, опушенными по краям резными листьями и
странной формы плодами, которые, как показалось Гансу, издавали
звуки, скрежетали, шептали, шуршали; впрочем, возможно, шуршали
находящиеся в постоянном движении, хотя царило в подземелье
безветрие, сине-зеленые листья. Ганс подошел поближе, желая
разглядеть причудливый плод размером с арбуз, а может, и
полакомиться им; шепот, лепет, причмокиванье усилились; Ганс
поднял лампу и отшатнулся: плод оказался головой шайтана,
вращающей глазами и шепчущей через силу: "Заккум! Заккум!
Заккум!" Плод на соседней ветке, то бишь ближайшая шайтанова
голова, скрежетал зубами, повторяя: "Джаханнам -- о -- джаханнам
-- о -- джаханнам..." Ганс перекрестился, и, обойдя дерево,
тянувшееся к нему листвою и простиравшее к нему ветви, двинулся
по туннелю.
Жар нарастал. Раскаленные ядра катались по полу туннеля, искры
огненного града летели с потолка. Как ни странно, ожогов Ганс не
чувствовал. Туннель проходил сквозь вязкое вещество цвета
красной меди и оканчивался уже совсем в ином мире. Это было
пространство без конца и края, заливаемое в гипотетическом низу
волнами жидкого базальта, пронизываемое пароксизмами извержений,
подернутое, насколько мог видеть глаз, клубами дыма, освещаемое
снопами огня, в котором тысячи воплей слились в один вопль,
усиленный эхом, отраженный гипотетическим каменным сводом
наверху, окутанным испарениями, но нависающим неотвратимо
твердью.
С карниза, на котором стоял вышедший из туннеля Ганс, перекинуто
было в окутанную дымом даль сияющее лезвие моста, на которое
предстояло ступить теням, ибо то был мост в рай.
Остолбенев, стоял Ганс с ненужной лампой в руках, совершенно не
представляя, что ему делать дальше.
Тут подлетел к нему маленький огненно-белый нетопырь и стал
взмывать над его головою, касаясь крыльями щек, отлетая и
возвращаясь, словно приглашая следовать за ним. Ганс пошел за
сияющим мурином по карнизу вдоль бездны. Когда добрались они до
белой скалы, белый нетопырь грянул оземь у ног Ганса, и камень
разверзло, и поток воды хлынул, пенящийся поток, подхвативший
Ганса и повлекший его по жерлу узкого канала в неизвестность.
Ганс изо всех сил старался не захлебнуться, не пойти на дно и не
удариться головой о низкий потолок каменной трубы; постепенно
забрезжил свет, вода стала сперва темно-зеленой, потом
светло-желтой, потом прозрачной, затем Ганса вышвырнуло с волною
на яркий солнечный свет, и, ослепленный, обессилев, он впал в
беспамятство.
-- Как, однако, внимательно слушали меня нынче. Никто не
перебивал. До чего народ на будущем зациклился. Какой интерес к
ожидающей нас геенне, а? И ни тени сомнения, что ожидает именно
она!
-- Чует кошка, чье мясо съела, -- сказал Шиншилла.
-- Помните анекдот, -- сказал Николай Николаевич, -- про еврея,
спросившего раввина про рай и ад и получившего ответ: "В раю
оно, конечно, климат, а в аду опять-таки общество"?
-- Я ожидал описаний пыток и адских мучений, -- сказал Леснин.
-- У вас материалистическое представление о геенне, -- сказал
Сандро, -- я бы сказал, вульгарно-материалистическое.
-- Неужели все присутствующие должны непременно попасть в
геенну? -- спросил Шиншилла. -- Меня вообще смущает в постановке
вопроса бинарность, либо-либо, или-или, либо тебе спутник ангел,
либо твой собеседник черт; а ежели я всего-навсего человек, и во
мне намешано и добро, и зло, и чаша весов колеблема ежедневно и
еженощно?
-- Чем колеблема? -- спросил Камедиаров.
-- Кто разберет-то, -- сказал Николай Николаевич. -- Кстати,
насчет бинарности вы не вполне правы. Помните дантовский лимб? И
у мусульман существует нечто подобное, о чем и в Коране имеется
запись со слов Магомета, то есть Мухаммада; "люди преграды" --
так именовал он тех смертных, которым после Страшного Суда
суждено пребывать на возвышенности между адом и раем: не имея
доступа в рай, адским мукам они не подвергаются.
-- За какие заслуги? -- спросил Леснин.
-- За то, что они души хоть и не просвещенные верою, но
невинные. Кстати, Сандро, над вашим Гансом ведь адское пламя не
властно; помнится, вы говорили, что ожогов он не чувствовал.
-- Все-то вы, Николай Николаевич, знаете, -- сказал Шиншилла.
-- Потому и пребываю во многих скорбях.
-- Это вы-то в скорбях? -- спросила я. -- При вашем аппетите,
любви к фаршированным рябчикам и прочим радостям мирским?
-- Откуда у тебя, медхен Ленхен, такой прокурорский тон берется?
-- спросил Хозяин. -- Если тема ада склоняет тебя неисповедимо к
юриспруденции, вспомни хотя бы о презумпции невиновности:
говорит, что пребывает, так, стало быть, и вправду в скорбях.
-- А если врет? -- спросила я.
-- Бог -- Тот, Кто знает всю правду, -- сказал Эммери, --
остальные видят только часть ее, поэтому врут все, Лена,
исключений нет.
-- Вольно или невольно, -- сказал Сандро.
-- Будучи девушкой кристально честной и глубоко искренней, --
сказал Камедиаров, улыбаясь, -- а также натурой глубоко
чувствующей и весьма последовательной, Лена, видимо,
сверхчувствительна ко лжи и называет этим словом всякую
неточность выражений и словесных фигур. А заодно и то, чего
просто не понимает.
Продолжая улыбаться и глядя на меня, он налил себе коньяка и не
спеша пригубил.
Собирался ли он выполнить свою угрозу теперь, когда унесенные
домой письма находились на прежнем месте, и, стало быть, никаких
доказательств моих подвигов у него не было?
-- А вот я не понял, -- быстро сказал Шиншилла, -- страшен ли
был Гансов ход в ад, или так, серединка на половинку, умеренные
ужасы? Кто-нибудь почувствовал страх? Для вас самого, Сандро,
было ли там что-нибудь пугающее?
-- У кого какое воображение, -- отвечал Сандро, -- меня лично
пугает картина перевернувшегося мира: обычно наверху у нас небо,
воздух, облака, звезда Зуххаль, а внизу твердь, паркет,
булыжник; а там, напротив, под ногами провал с лавою, огнем и
пропащими душами, а над головой каменные своды.
-- Подумаешь, каменные своды, -- сказал Камедиаров, -- и в
каземате каменные своды, и в тюрьме, и в подземелье. Человек
подымает глаза, отчаявшись, к небу, а видит свод из глыб
гранитных, и то в лучшем случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25