Где-то позади добродушия, почти всегда несколько наигранного, россия-
не скрывают нечто, напоминающее хамоватость. Это качество - а, может
быть, это метод исследования? - выражается очень разнообразно, главным
же образом - в стремлении посетить душу ближнего, как ярмарочный бала-
ган, взглянуть, какие в ней показываются фокусы, пошвырять, натоптать,
насорить пустяков в чужой душе, а иногда - опрокинуть что-нибудь и, по
примеру Фомы, тыкать в раны пальцами, очевидно, думая, что скептицизм
апостола равноценен любопытству обезьян.
---------------
В. Г. Короленко и в каменном Петербурге нашел для себя старенький де-
ревянный дом, провинциально уютный, с крашенным полом в комнатах, с лас-
ковым запахом старости.
В. Г. поседел за эти годы, кольца седых волос на висках были почти
белые, под глазами легли морщины, взгляд - рассеянный, усталый. Я тотчас
почувствовал, что его спокойствие, раньше так приятное мне, заменилось
нервозностью человека, который живет в крайнем напряжении всех сил души.
Видимо - не дешево стоило ему Мультанское дело и все, что он, как мед-
ведь, ворочал в эти трудные годы.
- Бессонница у меня, отчаянно надоедает. А вы, не считаясь с туберку-
лезом, все так же много курите? Как у вас легкие? Собираюсь в Черно-
морье, - едем вместе?
Сел за стол, против меня и, выглядывая из-за самовара, заговорил о
моей работе.
- Такие вещи, как "Варенька Олесова", удаются вам лучше, чем "Фома
Гордеев". Этот роман - трудно читать, материала в нем много, порядка,
стройности - нет.
Он выпрямил спину так, что хрустнули позвонки и спросил:
- Что же вы - стали марксистом?
Когда я сказал, что - близок к этому, он невесело улыбнулся, заметив:
- Не ясно мне это. Социализм без идеализма для меня - непонятен. И не
думаю, чтобы на сознании общности материальных интересов можно было
построить этику, а без этики - мы не обойдемся.
И, прихлебывая чай, спросил:
- Ну, а как вам нравится Петербург?
- Город - интереснее людей.
- Люди здесь...
Он приподнял брови и крепко потер пальцами усталые глаза.
- Люди здесь более европейцы, чем москвичи и наши волжане. Говорят -
Москва своеобразнее, - не знаю. На мой взгляд - ее своеобразие - ка-
кой-то неуклюжий, туповатый консерватизм. Там славянофилы, Катков и про-
чее в этом духе. Здесь - декабристы, Петрашевцы, Чернышевский...
- Победоносцев, - вставил я.
- Марксисты, - добавил В. Г., усмехаясь. - И всякое иное заострение
прогрессивной, т.-е. революционной, мысли. А Победоносцев-то талантлив,
как хотите. Вы читали его "Московский сборник"? Заметьте - московский
все-таки!
Он сразу, нервозно оживился и стал юмористически рассказывать о
борьбе литературных кружков, о споре народников с марксистами.
Я уже кое-что знал об этом, - на другой же день по приезде в Петер-
бург, я был вовлечен в "историю", о которой я даже теперь вспоминаю с
неприятным чувством; я пришел к В. Г. для того, чтобы, между прочим, по-
говорить с ним по этому поводу.
Суть дела такова: редактор журнала "Жизнь" В. А. Поссе организовал
литературный вечер в честь и память Н. Г. Чернышевского, пригласив
участвовать В. Г. Короленко, Н. К. Михайловского, П. Ф. Мельшина, П. Б.
Струве, М. И. Туган-Барановского и еще несколько марксистов и народни-
ков. Литераторы дали свое согласие, полиция - разрешение.
На другой день, по приезде моем в Петербург, ко мне пришли два щеголя
студента с кокетливой барышней и заявили, что они не могут допустить
участие Поссе в чествовании Чернышевского, ибо "Поссе - человек, непри-
емлемый для учащейся молодежи, он эксплоатирует издателей журнала
"Жизнь". Я уже более года знал Поссе и хотя считал его человеком ориги-
нальным, талантливым, однако - не в такой степени, чтобы он мог и умел
эксплоатировать издателей. Знал я, что его отношения с ними были товари-
щеские, он работал, как ломовая лошадь, и, получая ничтожное вознаграж-
дение, жил с большою семьей впроголодь. Когда я сообщил все это юношам,
они заговорили о неопределенной политической позиции Поссе между народ-
никами и марксистами, но - он сам понимал эту неопределенность и статьи
свои подписывал псевдонимом Вильде. Блюстители нравственности и правове-
рия рассердились на меня и ушли, заявив, что они пойдут ко всем участни-
кам вечера и уговорят их отказаться от выступлений.
В дальнейшем оказалось, что "инцидент в его сущности" нужно рассмат-
ривать не как выпад лично против Поссе, а "как один из актов борьбы двух
направлений политической мысли", - молодые марксисты находят, что предс-
тавителям их школы неуместно выступать пред публикой с представителями
народничества "изношенного, издыхающего". Вся эта премудрость была изло-
жена в письме, обширном, как доклад, и написанном таким языком, что, чи-
тая письмо, я почувствовал себя иностранцем. Вслед за письмом от людей,
мне неведомых, я получил записку П. Б. Струве, - он извещал меня, что
отказывается выступить на вечере, а через несколько часов, другой запис-
кой сообщил, что берет свой отказ назад. Но - на другой день отказался
М. И. Туган-Барановский, а Струве прислал третью записку, на сей раз с
решительным отказом и, как в первых двух, без мотивации оного.
В. Г., посмеиваясь, выслушал мой рассказ об этой канители и, юморис-
тически грустно, сказал:
- Вот, - пригласят читать, а выйдешь на эстраду - схватят, снимут с
тебя штаны и - выпорют.
Расхаживая по комнате, заложив руки за спину, он продолжал вдумчиво и
негромко:
- Тяжелое время! Растет что-то странное, разлагающее людей. Настрое-
ние молодежи я плохо понимаю, - мне кажется, что среди нее возрождается
нигилизм и явились какие-то карьеристы-социалисты. Губит Россию самодер-
жавие, а сил, которые могли бы сменить его, - не видно!
Впервые я наблюдал Короленко настроенным так озабоченно и таким уста-
лым. Было очень грустно.
К нему пришли какие-то земцы из провинции, и я ушел. Через два-три
дня он уехал куда-то отдыхать, и я не помню, встречался ли с ним после
этого свидания.
III. О вреде философии.
... Я давно уж почувствовал необходимость понять - как возник мир, в
котором я живу, и каким образом я постигаю его. Это естественное и - в
сущности - очень скромное желание, незаметно выросло у меня в неодолимую
потребность и, со всей энергией юности, я стал настойчиво обременять
знакомых "детскими" вопросами. Одни искренно не понимали меня, предлагая
книги Ляйэля и Леббока; другие, тяжело высмеивая, находили, что я зани-
маюсь "ерундой"; кто-то дал "Историю философии" Льюиса; эта книга пока-
залась мне скучной, - я не стал читать ее.
Среди знакомых моих появился странного вида студент в изношенной ши-
нели, в короткой синей рубахе, которую ему приходилось часто одергивать
сзади, дабы скрыть некоторый пробел в нижней части костюма. Близорукий,
в очках, с маленькой, раздвоенной бородкой, он носил длинные волосы "ни-
гилиста"; удивительно густые, рыжеватого цвета, они опускались до плеч
его прямыми, жесткими прядями. В лице этого человека было что-то общее с
иконой "Нерукотворенного Спаса". Двигался он медленно, неохотно, как бы
против воли; на вопросы, обращенные к нему, отвечал кратко и не то угрю-
мо, не то - насмешливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64